Кучум - Вячеслав Софронов

— Что батюшка? — удивился Бомель.

— Не он ли станет причиной моей смерти?

— Того знать никому не дано, — высокомерно закончил Бомель.

— Эх, думал, что хоть ты, птица заморская, не побоишься правду сказать. — Иван Иванович горестно вырвал у него ладонь, соскочил с лавки, плеснул в свою чарку напиток из серебряного ковша так, что тот перелился через край, шумно выпил, схватил горсть ягод и заходил по светелке, разговаривая сам с собой, будто англичанина и вовсе не было. — Наши бабки-колдуньи и то посмелее будут, все в голос говорят, чтоб боялся гнева царского, чтоб не перечил ему. Смертушка на роду мне написана от руки самого близкого человека. А кто еще, как не он, может меня жизни лишить? Только он. Более и некому… Он, он, он…

Бомель сидел неподвижно, боясь шевельнуться, вымолвить слово. Он был уже не рад, что начал гадание по просьбе царевича, чем привел того в неистовство. А Иван Иванович вдруг подбежал к нему, опустившись на колени, протянул руки и заговорил, почти заплакал, просительно и жалобно:

— Знаю я, что батюшка собрался за море бежать. К вам, в Англию. Королеву вашу склоняет, чтоб за него пошла. Бояре все люто боятся его и ненавидят. Измена кругом, измена… Сделай так, чтоб уехал батюшка за море, сговори его. А? Ведь можешь? По глазам вижу — можешь. Ты великий чародей и тебе подвластны души людские. Чую, сердцем чую. Направь мысли батюшкины на отъезд в Англию. Богом ты послан для моего спасения. Ничего не пожалею, все отдам, что есть. Земли хочешь?

Золота? Город какой или княжество целое? Награжу, чем попросишь. Только сделай так, чтоб поехал батюшка за море, а меня здесь оставил. Я договорюсь с боярами, кину им кусок, пущай подавятся. С соседями мир заключу, к дружбе жить станем… Ну, чего молчишь?

Бомель с ужасом смотрел на стоявшего перед ним на коленях царевича, который перемежал латинские слова с английскими, русскими, пребывая в состоянии крайнего возбуждения, более всего боялся, что слуга, находящийся за занавеской, все слышит и может донести царю. А может, кто-то другой стоит за дверью и… Он хорошо знал, что такое дворцы царей и как неосторожно сказанное слово легко достигает ушей господина.

— Встаньте, немедленно встаньте, — он и сам опустился на колени, пытаясь силой оторвать Ивана Ивановича от пола, — вдруг кто войдет сюда или услышит…

— Да ты не бойся, — махнул рукой царевич, поднимаясь с колен, — Тришка, что в прислужниках у меня, глухонемой и не бельмеса не понимает. А батюшка поехал с утра во дворец к татарину Симеону Бекбулатовичу, шуту этому. Тьфу, догадался, кого на трон вместо себя посадить. Нет чтоб мне, сыну царскому, управление государством уступить, а он… Ладно, даю тебе сроку неделю и потом погляжу, на что ты способен. Пшел вон, — царевич пришел в себя и, видимо, жалел, что проявил слабость перед посторонним.

Бомель вскочил и попятился к дверям, низко кланяясь и плохо соображая, как он будет выпутываться из своего весьма затруднительного положения. Царевич же, стоя спиной к двери, налил в свою чарку еще вина и, запрокинув голову вверх, не раздумывая выпил.

Иван Васильевич в это время находился в кремлевском дворце и сидел смиренно в тронном зале возле стены, поглядывая насупленно на Симеона Бекбулатовича, облаченного в царские одежды и бочком восседавшего на царском троне. Тут же находились десятка два бояр, приглашенных к царю Симеону по случаю прибытия польских послов с грамотой от их государя Стефана Батория.

Открылась парадная дверь в тронную залу и рынды, стоящие подле нее, расступились, давая проход трем полякам в нарядных кафтанах. Первым шел невысокий, но дородный шляхтич с длинными седыми усами и чисто выбритым подбородком. Он нес под мышкой свиток с большой красной восковой печатью, свисающей на тонком шелковом шнурке. Сзади него, придерживая сабли, шагали два других посла с небольшими бородками и завитыми кверху усами. Все трое держались независимо и, не глядя на собравшихся, направились к трону. Не доходя пяти шагов, первый шляхтич поклонился и протянул свиток. Потом он поднял глаза и в недоумении уставился на Симеона.

— Ваше царское величество, — начал он и стушевался, повернулся к своим спутникам и что-то тихо спросил, чуть пошептавшись, вновь повернул голову в сторону трона и, кашлянув несколько раз, продолжал, — ваше царское величество, мы отправлены королем нашим, избранным на трон польский, чтоб вручить грамоты с заверением о мире и дружбе с московским князем Иваном Васильевичем… — он опять прервался и скользнул взглядом по лицам бояр, сидящим на лавке вдоль стены, чуть задержался на Иване Васильевиче и опять повернулся к Симеону Бекбулатовичу.

— Давай, давай, говори все, что король приказал говорить царю московскому…

— Князю московскому, — сделал ударение посол, — но я его не вижу.

— Великой милостью мне поручено вершить дела государства нашего, — подняв кверху подбородок с жиденькой бородкой, ответил Симеон Бекбулатович.

— Бесчестье какое для послов Речи Посполитой, — задохнулся посол и стоявшие сзади него шляхтичи насупились, сдвинули брови, всем видом выражая согласие со словами товарища.

Бояре на лавках зашумели, и князь Шуйский крикнул со своего места:

— Никто вас не бесчестит, а принимает как должно.

Говорите, что нужно, а уж мы решим, чего дальше делать станем.

— Верно, верно говорит князь, — поддержали его остальные бояре, ударяя длинными посохами об пол.

Но послы, видимо, были людьми не робкого десятка и на них не подействовали угрожающие выкрики бояр. Старший шляхтич настойчиво повторил:

— Наш король велел передать эту грамоту, — он поднял над головой свиток и красная печать, качнувшись, опустилась ему на лоб, — передать князю московскому Ивану Васильевичу. Но перед нами его нет, а потому… — но он не закончил, потому что Иван Васильевич соскочил со своего места, в несколько шагов оказался прямо перед ним и, сведя брови гневно, спросил:

— Вот я… Перед вами… Чего хотел? Ну? Сказывай… Шляхтич опустил грамоту на уровень груди и с легким поклоном подал ее Ивану Васильевичу, но тот отстранился от свитка, словно это была ядовитая змея, махнул рукой дьяку Писемскому и приказал:

— Читай, чтоб все слышали.

Дьяк опрометью подбежал к полякам, принял грамоту, быстро сорвал печать и, развернув свиток, принялся читать громко, произнося титулы царя московского. Но когда он перешел к оглашению самого текста, Иван Васильевич взмахом руки прервал его и обратился к послам:

— С каких это пор тот, кого вы называете своим королем, смеет обращаться ко мне, по воле Божьей царю христианскому, как к брату? Кто ему дал такое право? Я тебя спрашиваю! — и он упер острый конец своего посоха в грудь шляхтича. — Значица, он меня царем уже не считает? А Полоцк? А Смоленск, уже не русские города? Почему Баторий ваш, коей и за столом-то со мной рядом сидеть недостоин, меня ровней своей считает? Это он меня бесчестит, а не я его. Да он ничуть не выше князей моих Бельских, Острожских, Мстиславских. А они все подо мной ходят, — при этом царь все сильнее упирал наконечник посоха в грудь посла и тем теснил его из тронной залы, заставляя пятиться шаг за шагом. Потом он протянул левую руку назад, вырвал из рук дьяка Писемского грамоту и швырнул ее в лицо поляку. Бояре вскрикнули, но тут же умолкли.

— Царь московский сам желает войны с нами, — выдохнул почти вытолкнутый вон посол.

— Нет, не я хочу войны, а вы, бесчестное племя, ее желаете, — ответил Иван Василевич, сверкая глазами, — и вы ее получите!

Выгнав польских послов, Иван Васильевич тяжелым шагом прошелся по тронной зале, вглядываясь по очереди в лица разом притихших бояр.

— Что головы попрятали?! Ляхов испугались? Или мало мы их били? Видать, мало, коль они к нам этакие грамотки посылают. Давно ли они нас приглашали править государством ихним, склоня голову смиренно, аки овцы ждут кнута пастыря своего. Что ж то за держава такая, коль из своих никого на трон достойного найти не может? Подстилку турецкую нашли себе! Обатура венгерского! Да он готов туфлю турецкого султана лизать, лишь бы тот глянул в его сторону милостиво! — царь распалился и бегал по просторной зале, пристукивая тяжелым посохом, выкрикивая все то, что он не успел высказать польским послам.

— В железа Батория этого заковать да в клетке в Москву привезти, — подал неожиданно голос Симеон Бекбулатович. Но царь так зыркнул на него, что он чуть не свалился с трона.

— А тебя кто спрашивает? — воззрился Иван Васильевич на бедного татарина, не знавшего куда деваться со страха. — Прости-извини, забыл, что ты у нас самый главный воевода, князь и государь всея Руси. Прости великодушно, — и он повалился на колени перед Симеоном. К нему тут же подскочили несколько бояр, подхватили под руки, пытаясь поднять. Но Иван Васильевич не давался, брыкаясь и расталкивая бояр. — И вы туда же, — визжал он. — Измена!