Академия пурпурной розы (СИ) - Снегова Анна

Да. Мне было так теплее. А теперь я снова умираю от холода.

Прикрываю веки, жмурюсь до звездочек в глазах — пытаюсь прогнать воспоминания. Стараюсь снова сфокусировать внимание на сестре, вдруг это поможет.

— Почему тебя так долго не было вчера, Дженни? Ты меня избегала?

Джен вздрагивает, отводит глаза и слегка, еле заметно выпячивает нижнюю губу — она так всегда делала в детстве, когда на меня дулась, и хотя мы давно выросли, привычка осталась. Вот только поводы для обид изменились.

— Мне было слишком стыдно. Ты говорила такие неприятные вещи… О том, какие парни мне нравятся… это было честно, но слишком больно слышать.

Сестра снова переводит взгляд на меня и смотрит пристально. Очень серьезно и отчего-то очень по-взрослому. Я никогда еще не видела у нее такого выражения глаз. И губы… я была не права. Теперь они плотно сомкнуты. Упрямо — и это тоже какая-то совсем новая Джен.

— Ты просто попала по самому больному, Эм. Понимаешь… я до сих пор не могу выкинуть из головы тот бокал.

— Какой еще бокал? — удивляюсь я и тоже сажусь в постели, накидываю одеяло на голову и плечи, как плащ.

— Бокал, забытый на столе. Я… хотела извиниться. Перед ним.

— Перед бокалом?

— Ну хватит, Эм! Ты знаешь, о ком я говорю. Я… решила остаться после лекции, чтобы сказать… что это было очень глупо, и я не хотела его обидеть.

Джен замолкает, пряча под ресницами свои собственные жалящие воспоминания.

— А он?

— А он даже не стал слушать. И взгляда не оторвал от своих дурацких бумажек. Сказал, что если есть дополнительные вопросы по лекции, любой студент может приходить на консультацию в приемные часы. Консультация раз в неделю. Расписание на двери факультета.

Бедная Дженни. Теперь ясно, что ее так грызло все это время.

— Понимаешь, Эм? Для него я теперь обычная студентка. А я… потеряла друга по своей глупости. И признаюсь тебе честно. Никогда бы не подумала, но сейчас… мне жутко не хватает того взгляда, которым он смотрел на меня когда-то.

Она всхлипнула и улыбнулась сквозь набежавшие слезы.

— Дженни…

— Вот такая дура твоя сестра. Ты была права.

Я с горячностью возразила:

— И ничего не дура! Просто ты… слишком романтичная. Слишком мечтательница. Ну и временами не думаешь о том, что говоришь. А Олав… он обязательно оттает! Вот увидишь. Будешь с ним так же мило щебетать, как всегда — и непременно оттает! Он же тебя…

Джен вздрогнула и перебила.

— Нет! Не говори этого, пожалуйста. И разговаривать я с ним больше не буду. Близко не подойду.

— Почему?!

— Потому что… он теперь обязательно подумает, что я начала к нему внимание проявлять только из-за того, что он теперь «особенный». Раз стал преподавателем. Что только поэтому я на него посмотрела. Ты знаешь, как девчонки про него шепчутся? Я слышала. Чуть не прибила идиоток. Мол, неженатый, из хорошей семьи, да еще милый такой… завидный жених, надо брать, пока не перехватили… Студентки же вечно мечтают о преподавателях. Олав… он обязательно подумает… что я тоже из таких. Поэтому… нет. Даже на лекции ходить не стану. В конце концов — зачем еще нужна сестра-близнец? У тебя все спишу. Ты же не станешь вредничать, да?..

Она украдкой вытерла ресницы и снова улыбнулась. А губы дрожали. Моя любимая глупая младшая сестренка. Которая никогда в жизни ни в чем не знала отказа. Это, наверное, первый раз.

А потом мне подумалось… что кажется, мы обе сейчас в первый раз страдаем из-за парней. Одновременно.

Но ничего — страдания Джен когда-нибудь закончатся. Мои — только начнутся. Но я об этом не собираюсь думать, иначе эта боль просто сломает меня изнутри.

Джен внимательно посмотрела на меня, и я постаралась принять невозмутимый вид. Уж не знаю, насколько это получилось.

— Прости меня, Эм. Я выбрала чужие уши, чтобы пожаловаться — не твои. Как я могла так поступить! Ведь ты же моя совесть. Мое зеркало. Ты всегда меня видишь без прикрас и честно говоришь об этом. А я… вчера не очень хотела на себя смотреть. Было слишком стыдно.

И мы снова замолчали. И просто смотрели друг другу в глаза. Две половинки. Связанные с рождения такими крепкими узами, крепче которых быть не может. Мой самый близкий человек.

Я тоже улыбнулась — через боль, через грызущую тоску, через страх и неуверенность в завтрашнем дне. Ведь что-то же все равно останется неизменным.

— Сестренка, ты не представляешь, как я тебя люблю! Вот такую, какая есть.

— Я тебя тоже. Улитка Старшая, а давай больше никогда-никогда не ссориться? Мне ужасно не понравилось.

— Давай! — согласилась я, с нежностью глядя на Улитку Младшую.

Когда мы спустились завтракать, на меня все пялились. Еще бы — такой переполох был в Академии с моим исчезновением.

По счастью, Джен уселась напротив и веселой болтовней отвлекала меня от смущения.

Наше идиллическое уединение длилось не долго. Его снова разбила Солейн, которая уже не спрашивая разрешения уселась за наш стол — тоже напротив меня, но бок о бок с Джен. Сестра бросила ей короткое приветствие и тут же снова принялась щебетать со мной.

— Здравствуй, Эмма! Я так рада, что ты нашлась.

Вежливая улыбка на красивых губах, но кошачьи глаза холодные.

Меня пронзила неприятная мысль. Нет, она совершенно не рада.

Глава 20

Но Солейн тут же сосредоточила все свое внимание на разрезании омлета. Она больше не смотрела на меня, а я подумала, что возможно мне показалось. Я ничего не делала плохого этой девушке, за исключением той случайности со Сферой, нигде не перебегала дорогу, всегда была дружелюбна… с чего бы ей меня не любить?

Потом от раздумий на эту и другие, еще более прилипчивые темы меня спасла необходимость спешить на занятия — пока не раздался гонг, оповещавший о начале. Всего три гонга, давать которые была обязанность того усатого типа в клетчатых штанах, что встретился нам в первый день у ворот. После третьего гонга в аудиторию не пускали.

По счастью, первые семинарские занятия в этот день планировалось по общеакадемическим дисциплинам, и мы с сестрой могли не разлучаться.

Географию Королевства вел худой изможденный тип лет шестидесяти на вид, совершенно седой, с залысинами и бесцветными маленькими глазками, которые посмотрели на аудиторию так, едва он вошел, будто это место — то, где он желал бы сейчас находиться меньше всего на свете.

Мы с Джен переглянулись. Я для разнообразия села на самый последний ряд, между сестрой и мной оставалось привычное расстояние и шептаться было неудобно. Поэтому свой вопрос я придержала до перемены. До которой едва дожила — настолько занятие мистера Оскотта было нудным и мучительно-долгим.

Львиную его долю преподаватель потратил на то, что задавал вопросы о каких-нибудь заковыристых мелочах, а потом жутко сердился, если студент не знал досконально географию каждого медвежьего угла страны, каждую бухточку и каждый крохотный островок на карте.

Один раз я вообще нарвалась на то, что меня чуть не выкинули в коридор. Под конец урока я осмелилась поднять руку и задать вопрос, который меня мучал.

— Мистер Оскотт! Позвольте спросить.

Водянистые глазки с удивлением сконцентрировались на мне. Другие студенты, которые украдкой болтали на совершенно посторонние темы, замолчали и тоже оглянулись на меня, сидевшую позади всех. Мне было неприятно становиться центром всеобщего внимания, но любопытство грызло сильнее.

— Да! Мисс…

— Винтерстоун! Эмма Винтерстоун.

Ох.

Услышав мою фамилию, Оскотт переменился в лице — оно вытянулось, словно он съел что-то очень гадкое. Я поняла, что на этом, в принципе, можно было мой вопрос и заканчивать — судя по реакции на фамилию, этот тип прекрасно знаком с моими родителями. Надо будет при оказии расспросить, чем мои примерные мамочка с папочкой умудрились так ему досадить, что одно воспоминание вызывает приступ зубной боли во всем организме.