Крушение Германской империи. Воспоминания первого канцлера Веймарской республики о распаде великой державы, 1914–1922 гг. - Филипп Шейдеман

у него на шее и отнимает драгоценное время. Я был рад, что он излился по поводу турка, потому что сразу заметил, что он полон еще какого-то другого гнева. Я считал, что выпад против турка пойдет мне на пользу. Без долгих приготовлений он перешел к резолюции, принятой на последнем заседании комитета партии и опубликованной в печати. Содержание ее было следующее:

«Комитет и президиум Германской Социал-демократической партии в объединенном заседании с президиумом фракций рейхстага и прусской палаты депутатов, а также областной комиссии по делам Пруссии, в заседании 19 апреля единогласно приняли следующую резолюцию:

Мы подтверждаем непреклонное решение германского рабочего класса вывести германское государство из настоящей войны в качестве свободного государственного союза. Мы требуем немедленной отмены всякого неравенства граждан в политических правах, в империи, в каждом из союзных государств и в местном самоуправлении. Мы требуем также немедленной отмены всех форм бюрократического управления и его замены решающим влиянием народного представительства.

Мы решительно опровергаем распространяемые неприятельскими правительствами слухи о том, что продолжение войны нужно для того, чтобы принудить Германию к введению свободного государственного строя.

Изменение внутреннего строя, согласно убеждениям германского народа, есть дело самого германского народа.

Со страстным сочувствием мы приветствуем победу русской революции и вызванное ею оживление международных стремлений к миру. Мы заявляем о своем согласии с резолюцией съезда русских Советов рабочих и солдатских депутатов о подготовке мира без аннексий и контрибуций на основе свободного национального развития всех народов.

Поэтому мы считаем важнейшей обязанностью Германской Социал-демократической партии, так же как и социалистов других стран, бороться с насильническими мечтами честолюбивого шовинизма принудить правительства к отказу от всякой завоевательной политики и добиться, как можно скорее, окончательных мирных переговоров на указанных основаниях.

Ни один народ не должен быть поставлен мирным договором в унизительное и невыносимое положение. Каждому народу должна быть дана возможность способствовать обеспечению будущего всеобщего мира путем добровольного вступления в надгосударственную организацию и признания обязательного третейского суда».

Для заграницы, утверждал Циммерман, эта резолюция послужит доказательством слабости. Правительство должно на нее реагировать в «Северо-Германской всеобщей газете».

Я обрушился на него: «Правительство должно хорошо обдумать, что ему писать, оно стоит перед решением, которое чревато последствиями. Если оно не отдает себе отчета в окружающем, а может быть, даже строит глазки направо, тогда положение в Германии, правда иными путями, сложится так же, как в России. То, что пережито нами на прошлой неделе в связи с большой забастовкой, повторится и притом распространится на всю страну. Если правительство доведет до таких обстоятельств, то мир будет скоро. Если правительство выскажется не слишком умно, мы не сможем держаться своей прежней политики. Мы хотим мира и считаем избранные для этого средства правильными». Циммерман уступает, чтобы затем снова ожесточиться. «Я буду рад, когда уйду из этой лавочки». Ему опять пришлось грызться с ведомствами: с Генеральным штабом, с морским штабом. Высший генералитет не имеет понятия о народе и о внутреннем положении. Кроме того, все генералы придерживаются очень правых взглядов. Он, Циммерман, тоже хочет мира, но так, как хотим мы, его заключать нельзя, и т. д.

Я энергично отстаивал нашу точку зрения. Наконец его прорвало: «Эльзас-Лотарингия? Да, да, да». Совершенно конфиденциально он говорил об этом с Главным командованием. Как уже было заявлено Ваншаффе, Главное командование тоже согласно на «исправление границ», если это облегчит мир. В главной квартире он встретил сочувствие со стороны Людендорфа: с военной точки зрения то или иное предложение вызывает некоторые сомнения, однако, сказал Людендорф, они устранимы. Например, на что он согласился бы, это сдача Шато-Салин.

Для нас это было важным показателем. Когда я заговорил о внутреннем положении и указал на отношение к Пруссии за границей, он заметил: «Ну, это будет иначе, на это можете положиться». Мы расстались совершенно дружески.

Мы информируем Штаунинга для сообщений Альберту Тома

25 апреля Эберт и я отправились в Копенгаген для беседы с Штаунингом. На следующее утро Кифер привел нас в служебный кабинет министра Штаунинга. Обстановка в министерстве не слишком роскошна. Штаунинг сидит в приемной комнате флигеля, соединяющего дворец с помещением правительства. Мы доложили о беседе с Циммерманом, о том, что последний хочет поднять вопрос о необходимости не топить пароходы, которые направляются в Голландию и Данию; высшее командование также намерено этим заняться. Нейтральные страны должны быть оберегаемы, пока и поскольку ведение подводной войны вообще это допускает. Это удовлетворило Штаунинга. Затем мы обрисовали нашу позицию в отношении Эльзас-Лотарингии для более точного информирования Тома. Наше отрицательное отношение к требованию отдать Эльзас-Лотарингию вовсе не означает такого же отношения ко всякой попытке переговоров об исправлении границ. С нашей точки зрения, можно несомненно говорить об исправлении границ, при котором произведен был бы обмен 20–30 пограничными деревушками. Если бы таким образом для Франции был упразднен вопрос о ее престиже, то об этом, конечно, можно было бы поговорить. Штаунинг признал нашу позицию разумной и обещал точно осведомить Тома, если ему удастся поговорить с ним тотчас по возвращении из Петербурга. Затем Штаунинг сказал, что все его письменные сообщения опирались на прямые заявления Брантинга, иначе говоря, Тома. Брантинг сказал ему, что все русские группы изъявили готовность приехать в Стокгольм. О Тома Штаунинг сказал: «Он, очевидно, сторонник мира и старается обойти Эльзас-Лотарингский вопрос».

Затем Штаунинг объявил нам, что до открытия конференции в Стокгольме должны произойти предварительные переговоры со всеми национальными группами, так же как с различными группами отдельных наций.

Вечер. Штаунинг пошел за ван Колем, а затем около половины одиннадцатого пришел к нам в ресторан «Розенберг». Трелстра уехал в пять часов вечера в Мальмё, чтобы оттуда отправиться в Стокгольм. За ним должен был последовать Штаунинг. Мы должны были вернуться в Берлин.

Виктор Адлер. Поездка с доктором

Около 20 мая несколько австрийских социал-демократов уже приехали в Стокгольм для предварительного ознакомления с нашим международным мирным бюро. По самым разнообразным причинам, как это видно будет из описания нашей совместной поездки, Виктор Адлер, или, как его называла вся Австрия, доктор, не мог, к своему сожалению, поехать с коллегами. 21 мая президиум партии получил телеграмму, сообщавшую о предстоящем прибытии Адлера в Берлин и настоятельно просившую ни в коем случае не отпускать его одного в Стокгольм, ввиду его болезненного состояния. Что могло еще быть нужно Виктору Адлеру в Стокгольме? Он должен был предстать там для того, чтобы давать справки и собирать впечатления и сведения, в интересах германской делегации из Вены и Берлина. Президиум партии поручил мне сопровождать Адлера.