Борьба с безумием - Поль Генри де Крюи

После того как, отменив серпазил, перешли на риталин и депрессия стала проходить, но до того, как чистый ри­талин грозил довести ее до исступления, Джек прибавил небольшую дозу серпазила, чтобы удержать возбужда­ющее действие риталина в определенных границах. И на­конец в апреле 1955 года качели поведения Гэдрум отно­сительно уравновесились - на трех миллиграммах серпа­зила плюс пятнадцать миллиграммов риталина - то и другое по три раза в день.

«С этого дня - 16 апреля 1955 года - началось пла­номерное выздоровление», - лаконично отмечает карта. Создавалось впечатление, что она медленно просыпается. В начале лета она могла уже гулять за больничной стеной, наслаждаясь мягким северным бризом с большого канала Траверза. Она могла одна пойти в больничную лавку за мелкими покупками. В июле Гэдрум была переведена в полуоткрытую палату, где она самостоятельно питалась за общим обеденным столом.

- Теперь Гэдрум не нуждается ни в какой помощи. Единственное, о чем приходится ей напоминать, - это о на­девании ботинок, - говорит приставленная к ней сестра-надзирательница. Это нарушение этикета надо ей про­стить. Ведь это был первый год ее жизни вне буйной па­латы, где она провела более тридцати лет, и ботинки она тоже надевала в первый раз за тридцать лет. Выздоров­ление Гэдрум было настолько демонстративным, что Джек отменил ей серпазил-риталин.

- Пришлось, однако, их снова назначить в уменьшен­ных дозах, чтобы оборвать начинавшуюся нехорошую вспышку, - объяснил Джек.

Когда я познакомился с маленькой старой леди, она была настроена очень дружественно и, как выражается Джек, «социабельно». Говорила она мало, но в том, что она говорила, был ясный смысл. Джек объяснил мне, что Гэдрум любит, чтобы доктор крепко ее обнял, и выражает при этом свое удовольствие улыбкой и веселым подмиги­ванием.

- Гэдрум нельзя назвать умственно здоровой, - ска­зал Джек. - Но мы знаем, что она познала радость жизни впервые за много лет,.

Она вполне подготовлена для отправки домой, - и раз­ве уж это одно не удивительно? - но у Гэдрум нет родного дома и, по-видимому, вообще нет родных. Последнее письмо от какой-то родственницы было получено в 1907 году. У Гэдрум нет никаких связей и знакомств - я хочу сказать, нет за пределами больницы Траверз-Сити.

Может быть, Гэдрум в своей маленькой, безвестной жизни послужит ответом на сомнения профессора Найта Олдрич, который после выступления Джека в Галесбурге сказал, что больничные психиатры вообще склонны к пе­реоценке новых лекарственных средств. Может быть, изу­чив по больничной карте грустную сагу о Гэдрум, профес­сор изменит свое мнение о сверхэнтузиазме некоторых больничных врачей.

Хотя отчасти я и согласен с профессором Олдрич: Джек, несомненно, энтузиаст, пожалуй, даже сверхэнту­зиаст. Но можно ли быть одновременно энтузиастом и хо­лодным ученым? Впрочем, Джек Фергюсон и не считает себя ученым - он ведь всего-навсего сельский врач.

Глава 9

Затаенная гордость слышится в голосе Джека Фергю­сона, когда он говорит о своих больных:

- Мы их лечим, любим и уверены, что поступаем пра­вильно.

Как же воспринимают эти джековские разговоры его коллеги по больнице? Ведь сверхэнтузиазм при опреде­ленном освещении тоже может быть истолкован как вы­сокомерие.

- Вы лечите их и по-своему любите, но лишь у себя в отделении, - сказал Я" Джеку. - Пытались ли вы при­влечь к работе других врачей, чтобы они испробовали ваш метод на своих больных?

- Нет, не пытался.

- Разве не интересует, не волнует их то обстоятель­ство, что вы отправляете старых шизофреников домой?

- Похоже, что нет, - сказал Джек с безразличным ви­дом, но взгляд его говорил о многом. - Единственная их реакция заключалась в том, что кто-то из них написал в крупную детройтскую газету о моем неблаговидном пове­дении и безграмотности в психиатрии, - Джек улыбнул­ся. - Тот доктор, член Мичиганского медицинского обще­ства, который сказал вам о моей наркомании, узнал эту историю от одного из моих коллег.

Что было особенно примечательно в Джеке Фергюсоне, рассказавшем мне все это спокойным, бесстрастным то­ном, - это полное отсутствие тех настроений, которые три года назад, в трудные для него времена, определялись как паранойя. Сейчас его абсолютно не трогало, что кто-то подкапывается под него, травит его или угрожает ему.

- Но разве растущее число пустующих коек в вашем отделении не бросает тень на работу других отде­лений?

- Можете не волноваться, в конце концов все они придут знакомиться с работой моего персонала.

Его беспечность могла довести до белого каления.

- Вы спросите у мисс Оркэт, правильно мы работаем или нет, - упрямствовал Джек, - вы только спросите ее.

Берта Е. Оркэт, старшая сестра больницы Траверз-Сити, занимает эту должность уже тридцать лет. Внешне она выглядит строгой и чинной новоангличанкой; она не курит; алкогольные напитки никогда не касались ее губ, улыбка ее особенно пленительна потому, что появляется так редко. Она видела, как разные методы лечения душев­нобольных рождались и сходили на нет, и это отражалось на ее строгом, аскетическом лице, омраченном тридцатью годами разочарований.

- За один год, - говорит мисс Оркэт, - произошла разительная перемена в обслуживании беспокойных боль­ных в отделении доктора Фергюсона.

Что поражает мисс Оркэт - которая вообще не легко поражается, - это видеть нечто более странное, чем дей­ствие новых лекарств на безнадежных больных. Ее изум­ляет то горячее воодушевление, которым заражены ее се­стры-надзирательницы.

- Вы не можете себе представить, как радостно тре­пещет сердце, - говорит мисс Оркэт, которая не очень-то склонна к сердечному трепету, - когда безгласная, замкну­тая в себе больная неожиданно говорит своей надзиратель­нице... «Сколько сейчас времени?», или «Мне хотелось бы надеть голубое платье», или «Пожалуйста, помогите мне пройти на кухню».

Мисс Оркэт смотрит на это, как на первые проблески утренней зари после многолетней черной ночи. Она гово­рит, что именно сестры-надзирательницы - а не доктор Фергюсон - первые слышат этот тихий шепот, донося­щийся из мира кошмаров.

- Эти первые робкие слова, - говорит Берта Оркэт, - похожи на дверь, открывающуюся в сознание, через кото­рую умелая сестра может вытащить больного к восприя­тию действительности.

Это явилось своего рода открытием, когда Джек по­нял, что должен дать своим 107 сестрам-надзирательницам обязанности, достоинство и ответственность докторов. Ведь не мог. же Джек Фергюсон быть и доктором, и клиниче­ским исследователем одновременно, и в единственном числе обслуживать тысячу больных - беспокойных и слабоум­ных, бушующих и подавленных, агрессивных и тоску­ющих. Не существует никаких микроскопических, графиче­ских или химических проб для определения подъема пли затихания этих трагедий, для предсказания, в какую сто­рону идет психотический процесс у каждого из этой при­чудливой армии потерянных людей. Есть одна-единственная проба - наблюдать за их поведением.

Кто же может подмечать и улавливать все эти тонкие, непрерывно меняющиеся сдвиги в их поведении, наблю­дать за ними зорким, ястребиным глазом днем и ночью? Только сестры-надзирательницы. Джек проявил в данном случае глубокое внутреннее чутье, размножив самого себя более чем в сто раз. Вместо одного доктора - 108 докто­ров, работающих, как один.

Характерно для Джека, что он считает себя ничуть не выше своих 107 сестер. Он говорит так, словно он тут вообще ни при чем и без него вполне можно обойтись.

- Если бы не эти леди, моя работа с новыми сред­ствами свелась бы к нулю, - говорит Джек. - Вы пони­маете, ведь это только полдела проверять действие новых лекарств, как многие теперь делают, - назначить, скажем, новое лечение половине больных, а остальных оставить для контроля. Контроль только тогда является настоящим контролем, если болезнь у леченых и нелеченых одна и та же.

Джек всячески старался втолковать мне, что у каждо­го из его тысячи пациентов различная болезнь. Поэтому каждого из них нужно наблюдать постоянно и близко. Вот почему он рассматривает своих сестер как врачей и абсо­лютно доверяет им.

- Дело ведь не только в новых лекарствах, - говорит Джек. - Они играют очень скромную роль. Они дают только толчок к умственному пробуждению. Но сами по себе они не могут излечить больного. Сестры должны войти в доверие к больным, должны подавить в них чув­ство страха.

- Страха чего?

- Страха попасть в новые условия. Годами им при­казывали и помогали вставать, идти умываться, одеваться и есть. Образовался глубокий условный рефлекс. Они страшатся того момента, когда им придется самим делать эти простейшие вещи.

Я понял. Сестры-надзирательницы должны снять у них чувство страха. Джек объяснил мне, что это еще не все - сестры должны сделать гораздо больше. Разве я не помню, как Берта Оркэт рассказывала о больной, которая пока­зала свое пробуждение просьбой надеть ей голубое платье? Прекрасно. Ей дают голубое платье. Но она тут же сры­вает с себя новое платье и рвет его в мелкие куски. Затем она начинает поедать его. Чего же испугалась эта несчаст­ная женщина? Строгого окрика. Возвращения в запертую палату. И что же делает сестра? Она ласково успокаивает рыдающую женщину, старается объяснить ей, что та ни в чем не виновата, - это только ее болезнь... и приносит ей другое голубое платье.