Браватта - Виталий Сергеевич Останин

— Да. Я тебя понял. — откликнулся он мыслям гикота с усмешкой. Пробежался глазами по плотно стоящим, будто пытавшимся согреться в этот холодный день, домам и зацепились за вывеску с надписью — “Сломанное колесо”.

— Только учти, котенок! Я тут ни разу не был. Качественного обслуживания не гарантирую.

Зеленая папка

14 ноября 783 года от п.п.

Я не очень понимаю к какой категории отнести данное сообщение. Но, раз уж тут идет доклад от капо Корсо, то я делаю вывод, что это “зеленая папка”.

Архиепископ Аланзо собирается выступить завтра на ступенях храма Скрижалей с проповедью. В ней он, в частности, собирается осудить слухи, распространяющиеся по городу и связывающие убийцу женщин с легендой о Лунном волке, к слову, легенды не входящей в ортодоксальный канон. Об этом стало известно из внутренней переписки братии, которая готовится к выходу первосвященника. Может быть имеет смысл уведомить ведомство барона да Бронзино о данном событии? А то ведь жрецы традиционно игнорируют охрану, а в городе последнии дни не очень спокойно. Как бы не закидали старика помидорами.

Глава 6

В которой немного рассказывается об особенностях организации работы кансильера коронной стражи, упущенных фактах и строящихся догадках. Еще здесь вновь поднимается вопрос с браваттой торугского графа и августейшая особа демонстрирует свой тяжелый характер.

Вернувшись в кабинет, Бенедикт прошел за стол и устало рухнул в кресло. Жесткое и неудобное, сделанное для него по специальному заказу. В нем невозможно было устроиться удобно и, скажем, попивать вино, глядя на блеклый свет в узком окне-бойнице. Слишком высоко расположенное сиденье не давало ногам достать до пола, слишком короткая спинка не позволяла откинуться назад. В этом кресле можно было только работать. Да и то приходилось периодически вскакивать и ходить по комнате, разминая затекшую спину и шею. Но, именно в неудобном кресле, Бенедикт да Гора был, как он сам это называл, “максимально продуктивен”.

Стол был завален разноцветными папками. Это не был беспорядок, хотя именно таковым он и мог показаться человеку стороннему. Это была система, в которой кансильеру было комфортно. Мерино, сам рассказывал, любил выстраивать полки и стеллажи в своем воображении. Бенедикт работал с цветами.

Понимание этого пришло к нему не сразу. Однажды он обнаружил на столе лист, на котором, поверх ровного и аккуратного почерка писца, расшифровавшего донесение агента из Оутембри, была жирно выведена резолюция координатора. Другие чернила и совершенно иной почерк — на самом деле ужасные каракули! — так привлекли внимание барона, что он, уже отложив в сторону доклад, все возвращался и возвращался к нему в мыслях.

И раздражался от этого — ведь ничего примечательного содержание доклада не имело. Обычный пересказ слухов и разговоров торгового сословия торгового города. Он уже было собрался отложить все в сторону и еще раз перечитать донесение — вдруг что-то упустил, и в этот момент его осенило. Привлек не сам доклад агента, а выделение! Написанная крупными буквами фраза не привыкшего к перу человека, очень хорошо выделялась на фоне бледных чернил и аккуратного почерка писца.

В тот же день он заказал у лучшего в городе переплетчика несколько десятков окладов для книг из разных материалов. Удивленный мастер заказ принял и выполнил, правда вышло совсем не то, что видел в своей голове сам Бенедикт. Оклады получились толстыми, увесистыми и дорогими даже на вид. Вторая попытка, после долгих объяснений барона и сетований ремесленника на чудовищную нелепость данной работы, удовлетворила заказчика чуть в большей степени. Но опять далеко не полностью.

Простая, казалось бы, вещь! Два листа плотной бумаги, обклеенных кожей или тканью для большей твердости и сшитых между собой через тонкую и легкую деревянную рейку. Что сложного! Но переплетчик, видимо, не желал растрачивать свое мастерство на ерундовые вещи, буде даже заказчиком выступал родовитый аристократ, норовил выдать что-то совершенно монструозное, больше подходящее для оклада священных текстов, нежели простой и удобный рабочий инструмент. Лишь осознав, что барону требуется ни десять, ни двадцать и даже не пятьдесят таких вот “изделий” — так он их называл, — взялся за работу основательно.

В результате Бенедикт получил на руки то, что хотел — удобные хранилища-обложки — папки, внутрь которых можно было класть листы бумаги. Но это было только начало пути к его системе.

Затем он, еще триду, а то и две, вбивал в головы своих людей новые требования: в папки каких цветов какую корреспонденцию следует класть и где на его столе ее требуется оставлять. Не сразу, даже до сих пор порой слыша бормотание секретарей про чудачества кансильера, но ему все же удалось добиться желаемого. И вот тогда, с тяжелым тележным скрипом, буксуя на ровном месте практически каждый день, его система начала работать. Что не замедлилось сказать на результатах работы не только барона, но и всего его ведомства.

С левой стороны, на самом краю массивной столешницы из ниальского дуба, лежали тонкие папки, обтянутые небесно-голубым бархатом. В них на доклад кансильеру помещались самые срочные и важные сообщения. То, на что нужно посмотреть сразу, как только вошел. Например, такие, как вчерашние: “Нобиль Речной республики граф де Вита купил пятьсот штук мушкетов с колесцовым замком” или “Скафил Тан закупил различного продовольствия на триста империалов”. Что применительно к делам ведомства значило следующее: Речная республика продолжает обновлять снаряжение своих войск, а бывшая столица королевства Скафил готовится к затяжной осаде и вовсю забивает склады продовольствием.

С другой стороны, и тоже с края, громоздились папки потолще — из крашеной в темно-зеленой цвет кожи. Там хранилась свежая перлюстрация писем наблюдаемых дворян Фрейвелинга. Ничего серьезного, большей частью любовная переписка, заполненная шаблонами изящной словесности до полной приторности и потери смысла. Но и в этом навозе встречались алмазы. Не далее как четыре дня назад, именно в любовной лирике от женатого барона и замужней графини обнаружились интереснейшие сведения…

Между голубыми и зелеными папками, пространство стола заполняли обложки красного, коричневого и желтого цвета: доклады агентов из других стран, сводка происшествий по столице и такая же сводка по читариам[28] Фрейвелинга.

В таком устройстве Бенедикту было очень легко ориентироваться, хотя он и не смог бы никому объяснить, почему выбрал те или иные цвета для означенных направлений деятельности кансилии. Да он и не пытался объяснить, принимая причуды своего сознания, как должное. Главное — работает!

Вот как