Отмороженный - Фридрих Незнанский

Надо взять себя в руки и кончать с этими капризами.

Я снова набрал номер Горюнова.

– Капитан Селезнев у телефона.

– Это опять я… – сказал я сдавленным голосом.

– Простите, кто это – я? – вежливо поинтересовался капитан Селезнев.

Спасибо, хоть не бросил трубку.

– Из Генпрокуратуры. Извините, что вам наговорил. Но дело есть дело, понимаете? Он нужен срочно. Даже больше чем.

– Когда? – осведомился капитан после паузы.

– Еще вчера, – сказал я.

– Понятно. Так что я должен ему передать?

– Во-первых, не то, что я наговорил, – сказал я. – Во-вторых, в его интересах будет с нами связаться. Пусть отдыхает там, где отдыхает, но пусть обязательно найдет возможность связаться со мной.

– А что-нибудь…

– Нет, ничего. Он чист. Просто нужен как свидетель – и ничего больше.

– Я передам, – сказал вежливый капитан и положил трубку.

Ночью в семейной казарме лейтенант Тягунов выяснял отношения с молодой женой. Преимущественно шепотом.

– Теперь запрешь меня здесь, да? – спросила Алла.

– Тебя запрешь…

– Ну, Павлик, здесь такая скучища. Я не спорю, я за тобой хоть на край света, как обещала… Но я все-таки Гнесинку закончила. Это когда еще ты у меня станешь министром или маршалом! А пока ты лейтенант – что хочу, то и делаю. Понял?

И тут же оба вздрогнули от смеха, донесшегося из-за фанерных перегородок, о которых они запамятовали.

– Чего захотела! – послышалось слева. – Маршалом… Я своего старлеем никак не сделаю.

– Так то ты! – отвечали справа. – У твоего лейтенанта папа не генерал, а сама писарю отказываешь… А кто ему понравится, того хоть генералом сделает. И никого не спросит.

Алла прыснула, прижалась теснее к мужу. Ну, попали… Все – всё слышат. Никакой личной жизни.

И тут под окном послышались переборы гитары. Чей-то голос запел «Серенаду» Шуберта.

Алла приподнялась на локте.

– Боже… Шуберт? В этой дыре? Кто так поет?

– Легок на помине… – ворчит справа мужской голос. – Писарь наш, кто еще. Как новенькая ему понравится, сразу серенады ей поет.

– Понравилась, значит! – торжествующе говорят слева. – Быть твоему Павлику маршалом, не иначе.

Женщины уже заливисто хохотали. Алла будто зачарованная встала и подошла к распахнутому окну. Серебряный свет луны освещал ее с головы до ног. На ней была белая, до пола, ночная сорочка. Павел невольно засмотрелся на жену. Она будто плыла по волнам в лунном свете. И за перегородками тоже замолчали, прислушиваясь к пению.

Алла села на подоконник и стала подпевать, сначала тихо, потом все сильнее, и вот уже зазвучал дуэт, слаженный и профессиональный.

Не видела Алла, как внизу, в кустиках, прячутся и томятся те самые солдатики, что катали ее на бронетранспортере, а потом не могли уснуть и вот пришли сюда, крадучись, чтобы еще хоть раз взглянуть на свою богиню-пассажирку. И они увидели ее, полуодетую, в окне.

Павел наконец вскочил, стряхнув с себя это наваждение, подошел к окну, взял жену за руку. Она покорно, продолжая напевать, обняла его за шею.

– Ах, какая ночь! И эта песня…

Павел бережно уложил ее в постель, подошел к окну, чтобы прикрыть его, и вздрогнул от неожиданности: на него в упор смотрела какая-то пожилая женщина в халате и в бигуди.

– О, только не прерывайте! Не мешайте им. Это так прекрасно, вы слышите? – Она склонила голову набок, прислушиваясь к невидимому певцу, который пел теперь один.

Павел сморщился, как от зубной боли. Куда он попал?

– Простите, а вы кто и что вам надо?

– Вы меня еще не знаете, вы недавно, только вчера, прибыли, зато я знаю о вас все и о вашей очаровательной супруге, у которой, оказывается, такой прекрасный голос… А я библиотекарша, Аглая Степановна, мечтаю создать у нас в части очаг культуры, к которому тянулись бы люди. А теперь вижу, что это мог бы быть маленький оперный театр, раз уж есть подобные голоса…

– Простите, мне завтра рано вставать, – сказал Павел и снова попытался закрыть окно. Но она обиделась и придержала его руку.

– Это вы меня простите, я не могла не сказать, как это было замечательно. А вы еще не привыкли к гарнизонной жизни. Мы живем здесь просто, сообща…

И тут из– за перегородки справа раздался недовольный мужской голос:

– Под одним одеялом спим. Да гони ее, лейтенант! Спать пора. Делать ей нечего! Очаг культуры…

– Вы глубоко не правы, Суровцев. – Библиотекарша попыталась просунуть голову в окно. – Я совсем не это хотела сказать. Но я вас прощаю…

Все рассмеялись, Алла громче всех. Библиотекарша растерялась.

– Простите, Бога ради. Спите, конечно. У вас нелегкая служба, простите и спокойной ночи.

– Фу! – Павел закрыл с треском окно, и Алла увлекла его на кровать, смеясь и целуя.

– Не будь злюкой. Подумай сам, она старая, озабоченная, увидела тебя, такого красавца…

Она перешла на невнятный шепот, но за ширмами и перегородками все услышали и стали комментировать.

– Да ладно вам, ребята! Чего стесняться! Личная жизнь после отбоя должна быть или нет? В уставе четко сказано…

– Вот Кругловы время не теряют, у них панцирная сетка, слышите?

Все примолкли и действительно услышали скрип и глухие стоны.

– Лучше, когда все одновременно, – сказал рассудительно Суровцев. – По команде. Тогда никто никого не слышит. И заканчивать тоже желательно вместе.

Алла беззвучно тряслась в смехе, прижимаясь к мужу.

– Ну так командуй! – сказал издалека чей-то веселый голос. – Все правильно говоришь.

– Готовы? – крикнул все тот же невидимый Суровцев.

Кто смеялся, кто возмущался, были слышны недовольные голоса, возня, но вскоре все стихли.

– Готовы… – сказал кто-то из дальнего угла, и все снова нервно рассмеялись.

– Исходное положение… – начал неугомонный Суровцев. – Кто сверху, кто снизу – заняли!

– Ну что ты? – шепотом спросила Алла мужа. – Они веселые, сам видишь… Ну хочешь, чтобы я сама? Не будь букой, ну!

Павел лежал на спине и безучастно смотрел в сторону. Она приникла к нему, целуя, и он постепенно стал отвечать тем же.

– Эй, новенькие, готовы, спрашиваю? – снова спросил все тот же Суровцев.

– Всегда готовы! – озорно выкрикнула Алла.

– Раз-два – поехали! – крикнул Суровцев.

Под смех затрещали, заскрипели под молодыми, горячими телами расшатанные койки и старые диваны. Потом смех стал стихать, переходя в стоны, и уже никто никого не слышал.

Тем временем бедные солдатики, потерявшие сон, приникли к окну офицерского общежития. Ничего не видно, все только угадывается и слышится… Они видят библиотекаршу Аглаю Степановну, приникшую к другому окну и тоже пытающуюся что-то рассмотреть.

Ребята переглянулись, потом достали заранее заготовленные маски. И когда она, вздохнув от увиденного и услышанного, а больше от угаданного, пошла через кусты к своему клубу, двинулись за ней вслед…

Она успела обернуться:

– Вам, мальчики, что, книги поменять? Так приходите завтра… Ой, а что это вы делаете, чего вы хотите?…

Сережа Горюнов между тем брел к себе в каморку, вздыхая на огромную луну – с темными щербатинами, как если бы с нее сшибли штукатурку. Теплая ночь, птицы поют… а перед ним по-прежнему стоит в окне прекрасная женщина и поет, откинув голову, зажмуря глаза.

Возле штаба едва не наскочил на поджидавшую его молодку.

– Ефремова, ты, что ли?

– Напугала? Сам же говорил… – Она боязливо оглянулась.

– Что говорил?

– Уже не помнишь, да? Я его тут жду-дожидаюсь, а он этой Тягуновой романсы распевает. А кто моего Кольку специально в наряд поставил, кто просил не знаю как, а теперь – забыл?

– Разве Коля в наряде? – Он рассеянно оглядел ее, хотя и сейчас видел лишь поющую Аллу.

– Какой-то ты забывчивый сделался. Ну что, мне домой идти или как? – Она зябко повела полными плечами, потом прикрыла наброшенным платком высокую грудь, на которую он уставился, что-то припоминая.

– Погоди… Это ты насчет квартиры в новом доме хлопочешь?

– Одна я, что ли?

Они направились в его жилище – пристройке возле штаба.

Там она стала деловито раздеваться, не включая света.

– Глаш, погоди раздеваться. Так сразу… Что-то я устал сегодня.

Но она уже торопливо срывала с него гимнастерку, потом припала к его груди, жадно целуя.

– Чего годить-то! Мой вот-вот заявится меня проверять. А отдельную квартиру ему подавай! Сам палец о палец не стукнет. Ну ты будешь трусы снимать?

Да уж, такая это ночь, полная тепла, лунного света, пения птиц и любви – разной.

Через какое-то время они замерли, потом одновременно сели, прислонившись друг к другу. Закурили.

– Твой Колька может проверить?

– Наверно, уже проверил… – махнула она рукой. – Да черт с ним. Мне главное, чтоб квартира отдельная, как ты обещал. И куда он денется.

– Не знаю, получится ли? – вздохнул Сережа, снова откинувшись на спину.

– Что значит – получится ли? – спросила она.