Владимир Мономах - Борис Васильев

С Боярской думой, призванной обдумывать указания великого князя Киевского да принимать экстренные меры к исполнению этих указаний, случилось то, что часто случается с парламентами тех стран, где парламенты существуют. Вместо того чтобы превращать указания в законы, Дума увлеклась поисками виноватого. Не уложениями законов, а интригующими загадками детективных расследований, о которых можно потом рассказывать друзьям и знакомым не один год. А первый вопрос любого парламента есть вечный вопрос: «Что делать?» Что делать ради того, чтобы навсегда устранить причины то и дело возникающих вопросов. Боярская дума туманной зари нашего отечества с горящими азартом искала того, «кто виноват».

И разведчики Свирида тотчас донесли об этих думских играх самому начальнику лучшей разведки. И начальник повелел тщательно тайно проверить все упущения Боярской думы.

Разведчики взялись за дело и вскоре доложили, что Боярская дума раскопала явную заинтересованность великого князя Святополка Изяславича в войне с половцами. Что имеются свидетели исчезновения из казны значительной части золота, и в числе свидетелей — сам казначей.

С этой новостью Свирид помчался прямиком к другу и побратиму князю Мономаху.

— Сообщу неприятность, но ты, побратим, должен знать, что великий князь Святополк начинает расплачиваться золотом.

— Золотом казны?

— Да, побратим. На это золото был куплен хан Итляр со своей ордой. А когда затея Святополка провалилась, хан Итляр оказался весьма опасным свидетелем, и потому, по всей вероятности, был убит. Мои люди ищут, кто и где его убил, и, я твердо знаю, что скоро найдут.

— Ты так в этом уверен?

— Уверен, мой побратим. Я очень хорошо знаю жадность Святополка, он воспитывался в нашей семье. Как только мои разведчики установят, что хан Итляр и впрямь был убит по повелению Святополка, мы получим доказательства и у нас появятся все основания для того, чтобы по закону предъявить ему обвинение.

— И что же?

— А то, что Святополк из великого князя Киевского превратится в преступника. Ему предъявят обвинение, и он будет осужден.

Мономах усмехнулся:

— И ты сделаешь все возможное, чтобы посадить меня на великокняжеский Престол, Свирид? Мне без всяких хлопот предлагали этот Престол, когда я вошел в стольный град Киев вместе с Гитой Английской. Но я отказался тогда и решительно отказываюсь сейчас. И ты должен понять, почему.

— Почему же?

— Потому что больше моровой язвы боюсь братоубийственной войны, Свирид. Такая бойня погубит Русь — щит меж двух враждебных сил: рыцарей Запада и кочевников Востока. На это место меж двух врагов мы поставлены самим Господом Богом, мой побратим.

— Я привык тебе верить, мой князь, — вздохнул Свирид. — Только как же ты уговоришь воинственных князей наших не воевать более друг с другом? Как?..

— В детстве ты вечно сидел над книгами, читал и закусывал миндалем да орехами. Что ты искал тогда в книгах?

— Ответа на вопросы. Что, например, сильнее войны?

— Нашел?

— Нет.

— А я — нашел.

— Что же ты нашел?

— Мир куда сильнее войны, потому что он рано или поздно прекращает любую войну.

Свирид рассмеялся и даже почему-то погрозил Мономаху пальцем.

— Знаешь, князь Владимир, что мне больше всего в тебе нравится?

— Что же?

— Упрямство. Уж ежели ты что вбил в свою голову, так это надолго.

— Хорошо это или плохо?

— В таких крайних мерах оценивать и сложно, и неправильно.

В дверях появился Павка.

— Кушать подано, ваша светлость.

— Потом, потом!.. — решительно заявил Свирид.

— Так остынет…

— Вот это никуда не годится. Пойдем, побратим. — Мономах встал. — В рассоле вымочил?

— Вымочил…

— На можжевеловых дровах жарил?

— Как заповедано.

— Олененка я сегодня подстрелил, — пояснил Мономах начальнику лучшей разведки. — Добрый олененок. Прошу отведать.

И они прошли в столовую.

2

Пока слуги подавали на стол, молчали. Разговоры начались тогда, когда прислуга ушла.

— Мир — это прекрасно, мой великий князь, — сказал Свирид. — Но это — вторая задача.

— Это — главная задача, — строго возразил Мономах.

— Главная, тут и спорить незачем, — согласился Свирид. — Но и главная может быть отложена.

— Почему?

— Да потому, что существуют половцы, как сказал тебе еще твой отец великий князь Киевский Всеволод. Половцы Дикой Степи. Самый опасный, самый грозный и многочисленный враг Руси. Местные князья и изгои начнут заключать с ними союзы, за которыми не уследит никакая верховная власть, — жестко сказал Свирид. — И Русь начнет пожирать саму себя, потому что от наших распрей более всего страдают женщины и дети.

— От борьбы с половцами пострадает больше детей и женщин, чем от войн княжеских, — Мономах вздохнул, сокрушенно покачав головой.

— А какие женщины и дети пострадали от воинов хана Иляса?

Свирид ждал ответа на свой вопрос. Князь Владимир молчал.

— Молчишь?

— Думаю, Свирид, — неспешно ответил Мономах. — Думаю. Много ли найдется последователей у хана Ильи?.. Но это — путь мира.

— Это верный путь, мой князь.

— Да, это путь, — согласился Мономах. — А есть и путь встречный. У нас мало дружинников, имеющих детей, и много дружинников, жен не имеющих. Может быть, нам следует договориться с половцами, чтобы их молодые вдовы искали мужей среди наших дружинников? Поговори об этом с ханом Илясом, друже.

— Мой кунак хан Иляс слишком молод и слишком счастлив для таких разговоров, — сказал Свирид. — Он юн и прекрасен в своей первой любви. Он в ослеплении, друг мой, и не следует нам с тобой перечеркивать его первого счастья.

— Мой отец тоже был в ослеплении, когда внезапно умерла моя матушка, великая княгиня Анна. И батюшка, кстати прекрасный полководец, настолько растерялся, что женился на половчанке, названной при крещении Анной. И ее возненавидели все женщины Двора. Все, побратим. И кто говорит, что ее отравили, а кто — что отравилась сама, не выдержав этой ненависти. И батюшка уж никогда более не водил рати в сражения. Ты знаешь об этом не хуже меня, но мне это еще и приснилось. Как в яви.

— Двор — не Русь, мой князь, — вздохнув, сказал Свирид. — При дворе каждый боится потерять свое место. Каждый. Там борются за место, а на Руси борются за жизнь. И поэтому нам надо брать пример с Иляс-хана. Счастливого Иляс-хана. Кстати, мой князь, почему ты отдал ему славу своей победы? Это ведь ты предложил ударить конницей в тыл?

Мономах улыбнулся:

— Чем раньше воин ощутит сладость славы, тем острее он ее почувствует, мой друг. Я почувствовал ее в тринадцать лет, когда убил барса, хан Иляс — в двадцать. Каждому — свое.

3

Потеряв еще в детстве отца, а в ранней юности мать, хан половецкой орды Иляс, во крещении Илья, и впрямь был счастлив, как никогда в жизни. Его чистая, порывистая душа доселе не знала ни любви, ни даже влюбленности. Круглый сирота, Иляс испытывал сейчас такой прилив счастья, такой восторг и такое упоение, каких ранее и во сне не мог увидеть.

И Надежда была счастлива. С детства воспитанная на былинах о сказочных и реальных богатырях, она восторгалась не только их отчаянной смелостью, но и мастерством, и ловкостью, и военной расчетливостью. Вот почему Надежда была счастлива уже с того мгновения, когда ей только еще поручили преподнести кубок славы герою, удостоенному высшего признания своей доблести и отваги.

Оказалось, что их юные чистые сердца давно стремились навстречу друг другу…

Так в кольчуге вождя половцев появилась огромная дыра. Ровнехонько против сердца.

Правда, пока еще сердце не болело…

Глава седьмая

1

В предзоревой истоме, когда влюбленные всего мира, израсходовав все силы до дна, сладко дремлют, обняв друг друга, в опочивальню хана Иляса и Надежды ворвались трое вооруженных половцев, один из которых был ранен.

— Великий хан, дальняя родня Итляра с рассвета громит наши коши!..

Как ни сладко спалось Илясу, а вскочил он мгновенно.

— По коням!..

— Не пущу…

Как все женщины на свете, молодая жена при первом же известии, что ее возлюбленный спешит в бой, вцепилась в супруга обеими руками.

— Не пущу… Не пущу… Не пущу!.. — причитала она.

Ласково, но твердо хан Иляс отцепил ее руки и ловко закатал жену в одеяло.

— Жди здесь. Я вернусь!..

Все они так говорят. А многие ли возвращаются?.. Этот вопрос мучительно терзал Надежду. Вот почему, поспешно выпутавшись из одеяла, она бросилась не за мужем, а к отцу, великому богатырю боярину Ратибору, наместнику великого князя Киевского Святополка на прозрачной границе с боевыми улусами половцев.