Антология современной французской драматургии - Жак Одиберти

Изображение исчезает. Мортен поворачивается в сторону книжного шкафа. Злобно жестикулирует. Одну за другой хватает книги и запускает их в полет по комнате. Возвращается к столу, садится и выпивает стакан воды. Пауза. Сверяется с текстом, поднимает голову и продолжает речь, поначалу, в течение двадцати секунд, артикулируя беззвучно. Затем обычным голосом.

МОРТЕН. Чтобы не запутаться в деталях кстати никому не известных жизни затворника пора наверное рассмотреть эпизод отбытия в ночи по поводу которого мы намекнули что он в истории с рукописью очевидно мог сыграть определяющую роль. Нам нетрудно вообразить себе автора с умом измученным долгим беспорядочным трудом одним прекрасным вечером сознающим вдруг бессмысленность своих усилий и впадающим в угнетенное состояние физически выражающееся в атрофии мышц повлекшей кардинальное изменение физиономии и всего тела включая внутренние органы и опущение если не органов то продуктов пищеварения… (Сверяется с текстом. Смеется. Вынимает из кармана очки, водружает их на нос и подносит текст к глазам. Громко смеется. Продолжает чтение вполголоса, переворачивает страницу. Убирает очки в карман. Поднимает голову.) Итак наш герой увязший по уши и выдохшийся до последней степени доходяга на грани гибели посреди злосчастной дефекации. Заметим попутно что наши энергия и воля то есть лучшее что в нас есть очевидно находят выход в этой субстанции которая будучи чересчур обильно извергаемой… чересчур обильно извергаемой… ввергает нас в состояние полной прострации в каковом по всей видимости пребывал тем вечером автор. Будь мы профессиональными гуманистами мы яростно протестовали бы против любых продуктов способствующих эвакуации того что мы не боясь впасть в терминологическую неточность назвали бы своим сокровенным я.

Пауза.

Как тут не начать мечтать о человечестве наконец осознавшем себя человечным возрожденным просветляющим запором, а соперничество между людьми каждый отныне может надеяться встать вровень с великими посредством продолжительной аскезы, застойная личная серость повержена, родилась новая надежда, тотальный пересмотр ценностей, взлет религии и философии на твердой основе и сам Господь Бог являющийся прозревшему человечеству в виде огромной кучи… (Сверяется с текстом. Придурочный смех. Пауза. Поднимает голову.) Мы упоминали об уме подточенном долгим беспорядочным трудом. Действительно это была бы наиболее правдоподобная гипотеза объясняющая почему в тот ключевой момент он предположительно принял именно такое решение хотя конечно можно также допустить что в предвидении близкой кончины и не успевая довести до конца работу столь же разумную сколь и интенсивную он из-за щепетильности решает скрыть ее от внимания любопытной публики и швыряет в колодец пойдя на крайнюю уступку авторскому самолюбию не позволив себе предать ее огню угольной печи.

Пауза.

Почему уступку да потому что этому уму глубоко отмеченному обожанием собственного произведения погружение в воду… (Сверяется и т. д.)…представилось бы не столь радикальным способом уничтожения оставляющим надежду на чудо вылавливания хотя он запретил себе даже думать об этой вероятности пусть и в самом отдаленном будущем.

Пауза.

Почему глубоко отмеченный обожанием собственного произведения потому что в рамках принятой нами гипотезы… (Сверяется с текстом.)

На стене вновь появляется изображение, еще в два раза больше предыдущего. Мортен, не обращая на него внимания, вполголоса перечитывает текст. Изображение продолжает за него.

ИЗОБРАЖЕНИЕ МОРТЕНА …потому что в рамках принятой нами гипотезы нам казалось что будет гораздо трогательнее если автор предстанет существом ранимым поскольку достоверность развития или дальнейшего продолжения гипотезы будет в этом случае более легко достижима.

MOPTEH(читает). «Почему ранимость автора облегчила бы достоверность развития гипотезы…»

Рядом с первым изображением появляется еще одно. Оба говорят хором. Мортен сидит, уткнувшись носом в текст.

ИЗОБРАЖЕНИЯ МОРТЕНА. Потому что нам представляется что эмоциональный фактор сообщающий ему подобный вид делает наше исследование более человечным придавая ему нечто более осмысленное и если правда что пряник действеннее кнута и что любой намек на душевную уязвимость персонажа автоматически вызывает в уме любопытствующих подъем интереса к нему доказательством чему служит например баснословное количество глупостей написанных о душевных переживаниях особ о которых читатели слыхом не слыхивали и публикуемых в прессе с единственной целью повысить продажи.

МОРТЕН(читает). «Почему предчувствуя близкую кончину…»

Появляется третье изображение. Тоже вступает в хор.

ИЗОБРАЖЕНИЯ МОРТЕНА. Потому что принимая во внимание изоляцию в которой как мы предполагаем жил автор не важно в каком возрасте о котором нам ничего не известно и ввиду очевидной для него невозможности поделиться с кем-либо своими чувствами постепенно чахнувшими и черствевшими с другой стороны учитывая трудности с которыми он по-видимому сталкивался в своей работе и которые непонятно почему так и не сумел преодолеть несмотря на огромные усилия направленные на их сглаживание трудности отметим ложно связываемые им с погоней за литературным идеалом (Мортен затыкает уши) хотя их следовало бы считать просто-напросто присущими его нравственной и даже физической природе и самым частым проявлением которых стала противоречивость поведения например плакать вместо того чтобы смеяться или рыгать вместо того чтобы пускать газы эта подспудная тоска копившаяся по нарастающей до тех пор пока он вовсе не перестал видеть перед собой хоть какую-то перспективу поэтому нам представляется вполне вероятным что его посетило своего рода откровение относительно его души настолько кажется верным что известная неприспособленность к тяготам жизни указывает на врожденную слабость причины которой или напротив следствия было бы не так уж глупо приписать тотальному неверию в означенную жизнь подобная ущербность могла бы найти выражение в вышеупомянутом предчувствии весьма вероятно зародившемся в самом нежном возрасте и продержавшемся лет до девяноста а зачем прятать рукопись от любопытных глаз а затем что одна лишь мысль о том чтобы оставить за собой или груду путаных глупостей или работу…

Мортен хватает свои бумаги, вскакивает, бежит к печи и швыряет их туда. Остается стоять посередине комнаты, заткнув уши, лицом к зрительному залу. Изображения говорят все быстрее и громче, все более злобным тоном и с выражением лица, все более искаженного яростью.

…которую его принципиальность не позволила бы оставить незавершенной была невыносима для его авторского тщеславия которое в глазах непосвященного может и предстает одновременно пустым и нелепым но тем не менее находит свое оправдание в том факте что человек который как говорится и не жил целиком замкнувшись в своем творчестве считал бы делом чести предстать в глазах потомков именно в том свете какой он сам для себя избрал льстивом свете не терпящем никаких деформаций ибо малейшее отклонение от заданного освещения грозило исказить лелеемый им образ который он предпочел бы увидеть сгинувшим навеки нежели несовершенным поскольку этот выдуманный образ не имел ничего общего с реальным человеческим созданием дышащим потеющим и трахающимся он мог стать им только при условии еде-латься в точности таким каким он хотел бы себя видеть почему условие потому что обет почему обет потому что подавление почему подавление потому что предвосхищение почему потому что почему потому что почему потому что почему потому что почему потому что почему потому что почему потому что почему потому что почему потому что…

Изображения исчезают. Пауза. Мортен роняет руки. Очень долгая пауза. Потом внезапно снимает фрак и бросает назад. Затем галстук. Затем рубашку. Затем брюки. Насчет трусов колеблется, но их оставляет. Снимает ботинки и носки. Довольно долго стоит неподвижно. Подходит к креслу, усаживается. Пауза. Встает и возвращается на середину комнаты. Пауза. Говорит неуверенным, надтреснутым голосом.

Он бы в конце концов уехал…