Истории, связанные одной жизнью - Юрий Штеренберг

Мы постепенно привыкали к мысли, что долгожданная победа не за горами. И, тем не менее, начиная со второй половины апреля 45-го года, ожидание становилось почти нестерпимым. Радиоприемников ни у кого не было, только газеты. Последние дни тянулись особенно медленно. Наконец, кому-то все же удалось восьмого мая узнать, что немцы сдались и что завтра об этом будет объявлено по радио. На следующий день большая толпа народа, в основном студенты, собралась под громкоговорителем, расположенным на углу улицы Куйбышева и одной из центральных улиц Ташкента, название которой я забыл. Собрались с утра, но только в двенадцать мы услышали голос Сталина. По правде говоря, я не очень запомнил, что было потом. Помню только, что люди шли по улицам и плакали. Помню, что мы пошли на Красную площадь (такая площадь в Ташкенте тоже есть), куда выкатили какие-то маленькие орудия и из этих орудий производились залпы. Как мы отмечали Победу вечером в общежитии, не помню.

Семья сестры моей мамы, тети Мани Ицкович, вернулась в Ростов еще до окончания войны. Переписка с ними не прерывалась в течение всей войны, и вот сейчас мама попросила сделать вызов в Ростов ей и Инне. Все было проделано достаточно быстро, и в июне или в начале июля сорок пятого билеты в Ростов были уже на руках. Места, конечно, в бесплацкартном вагоне, но все равно, это даже трудно себе представить — возвращение в Ростов! Несколько моих друзей, и среди них обязательно Марк и Миша, поехали провожать маму и Инну на вокзал. Предстояло брать места с боем, и Яша Фаенсон предложил мне для усиления моей позиции нацепить его медаль “За оборону Сталинграда”. В вагон я проник через окно, места удалось захватить, но профессиональный удар в глаз я все же получил — медаль меня не защитила. Возвращался в общежитие с хорошим фингалом.

Еще до дня Победы в институте усиленно циркулировали слухи о том, что наш институт, к тому времени он уже назывался Ташкентским авиационным институтом, будет расформирован, и основная его часть будет переведена в Ленинград. К моменту окончания летней экзаменационной сессии эти слухи официально подтвердились, отъезд на сельхозработы был отменен, и студентам было категорически приказано на лето никуда не разъезжаться. Однако студенты народ ушлый, и большинству удалось рвануть к своим родным, особенно если это было в пределах Средней Азии. Тем не менее, и Марк, и я, и еще несколько ребят получили разрешение на дальний отъезд. Мне помогло то, что одним из высших должностных лиц администрации института, кажется, замдиректора по науке, был профессор, которому я накануне сдал экзамен по термодинамике. У нас взяли адреса, по которым мы будем находиться летом, и обещание немедленно вернуться в Ташкент по получении вызова.

Для того чтобы сэкономить время, я решил ехать через Ашхабад и Каспий, то есть тем путем, по которому мы последний раз добирались до Средней Азии. Дополнительным аргументом в пользу этого маршрута было то, что моим попутчиком, правда, коротким, до Самарканда, был Миша Туровер. Вещей у меня было мало — все тот же чемоданчик. Мы сели в вагон, поезд тронулся. Прощай, Ташкент, прощай, война, прощай, папа.

Жизнь и учеба в Ленинграде

Нетрудно представить себе мое состояние. Я еду после войны в родной город, в родной дом. Мне предстоят встречи с близкими людьми, с которыми я не виделся — это даже трудно вообразить - почти четыре года! Мне девятнадцать лет и я студент третьего курса, не какого-то там Экономического или Строительного, а самого настоящего Авиационного института!

Поезд движется почти строго на Запад. Мише скоро выходить — до Самарканда половина суток, а то и меньше пути. Поезд въезжает в зону Кара-Кумской пустыни. Жара и невыносимая духота. Окна и двери вагона открыты, но это помогает слабо. Некоторые, и я в их числе, находят “спасение” на ступенях вагона — мы, крепко держась за поручни, в потоке знойного с примесью песка, но все же движущегося воздуха. Кто-то сообщает, что началась война с Японией. Это было воспринято спокойно, без эмоций. Проезжаем Ашхабад и вот, наконец, Красноводск. Без малого три года назад здесь мы с папой неожиданно встретились с мамой и Инной.

Переезд через Каспий не оставил в памяти ничего интересного. Запомнилась обстановка на привокзальной площади уже в Баку. Началось обратное переселение народов, с которым, естественно, железные дороги не справлялись, и люди, не имея крыши над головой, сутками с детьми жили на площади. Кругом чемоданы, тюки, сумки. И, конечно, воры, в основном, молодые местные ребята. Процесс “изымания” упрощен до предела. Высмотрев какой-нибудь объект, вор, выбрав удобный момент, хватает этот объект и бежит. Хозяин (чаще это хозяйка) с воплем бежит за ним. Как правило, только потерпевший, остальные пассажиры с интересом наблюдают за “спектаклем”. Успех мероприятия решается в течение нескольких секунд: если вор уверенно отрывается, то вещь его, если нет, то он бросает украденное и, пробежав десяток-два метров, останавливается. Его никто не преследует, и он. через некоторое время занимает исходную позицию.

Мне, как всегда, немного повезло, и я на следующий день уже сидел в поезде Баку-Ростов. Тот путь, что летом сорок второго мы преодолевали два месяца, на этот раз поезд прошел за два дня. Замечательные кавказские ландшафты, теперь, слава Богу, мирные. Но, к сожалению, не совсем. И во время войны, и многие годы спустя в составе пассажирских поездов всегда находились один — два вагона с зарешеченными окнами. Нет, не почтовые вагоны, а вагоны с людьми, заключенными или конвоируемыми. Такие вагоны были и в нашем поезде. Мы не видели, как разыгралась драма. На какой-то уединенной станции, окруженной лесистыми предгорьями, мы услышали выстрелы. Прижавшись к окну, мне удалось увидеть вдали две фигуры и на каком-то расстоянии от них военных, на ходу выпускающих по убегающим длинные автоматные очереди. Дальше произошло неожиданное. Машинист паровоза, непонятно чем руководствовавшийся, подал гудок, и поезд сразу же тронулся. Военные, продолжая стрелять, на ходу вскочили на подножки движущихся вагонов. Удивительно, но вроде побег удался.

Поезд медленно проезжает наш замечательный железнодорожный мост через Дон, и мы в Ростове. На том самом железнодорожном вокзале, который в прошлом, да и в будущем, так много значил в событиях моей жизни. Я сейчас не помню тех эмоций, которые сопровождали меня, когда я добирался с вокзала домой. Я даже не помню, ехал ли я на трамвае или шел пешком, как проходил мимо нашей школы, как спускался вниз по Газетному. Мама с Инной жили еще у тети Мани — наша квартира была захвачена соседями. Но очень скоро был суд, буквально через несколько дней после моего приезда, и мы оказались у себя дома.