Стерегущие дом - Шерли Грау

Она поглядела вниз, на Абнера Кармайкла. Старик сидел с открытыми глазами, но словно не видел ее. Словно наполовину он был уже там…

Она тронула его за плечо. Абнер Кармайкл медленно повернул голову.

— Я пришла сказать, что ухожу. — Он не шевельнулся; Маргарет была не уверена, понял ли он. — Мне надо уходить отсюда.

Он кивнул. Жара рассверлила ему поры, на темной коже бисером выступил пот.

— Если меня случайно кто спросит… — Кому спрашивать? Некому. Никого нет. Разве что… — Если кто придет, спросит — может быть, моя мама, например…

Старые глаза под морщинистыми веками приоткрылись шире, взглянули на нее.

Маргарет не позволила дрогнуть ни единому мускулу на своем лице.

— Тогда скажешь, что Маргарет ушла с Новой церкви. Ушла работать к Хаулендам и возвращаться назад не собирается.

— Здесь тебе делать нечего, — раздельно сказал он. — Тебе в самый раз куда-нибудь податься. — Безучастный голос задребезжал и умолк.

Будь Маргарет поменьше, она, наверно, обняла бы его, поцеловала. Но теперь то время минуло, то время прошло раз и навсегда. Теперь она не девочка, и ей тут больше нечего делать. Поэтому она просто повернулась и пошла размеренным, неторопливым шагом, зная, что впереди еще долгий путь. За ее спиной дед отрывисто проговорил:

— Жарко мне, мочи нет.

Она уже не маленькая. Она взрослая женщина, ей жить по-своему. И она пошла дальше, оставив деда его стариковским немощам и стариковскому оцепенению.

Первое время местность хранила знакомые приметы. Потом начались места, которых она еще не видела. Она все шла ровным шагом, перекладывая на ходу из руки в руку узелок с вещами. Не спеша, но и не останавливаясь. На дорогу она не взяла ничего — на первых порах она даже не вспоминала про еду. Она чувствовала себя легкой, сильной, вольной. Когда стемнело, легла спать в лесочке при дороге, свернулась на палой листве и сосновых иглах, слегка пожимаясь от ночного холода. Наутро властно и настойчиво заявил о себе голод, и Маргарет изжевала несколько сосновых иголок, потом два-три стебля дикой лилии. Один раз она остановилась спросить дорогу у какой-то женщины, кормившей во дворе птицу. Маргарет улыбнулась — куры двигались как-то смешно, вприпрыжку. Чтобы они не разбегались, им перебили лапки.

Женщина, с высоким животом беременной, вежливо отвечала, разглядывая прохожую.

— Я с Новой церкви, — сказала Маргарет и смотрела, как каменеет лицо ее собеседницы. Индейская кровь — дурная кровь, и к тому же люди с Новой церкви всегда держатся на отшибе. Маргарет пошла дальше. Ей было все равно. В конце концов, она лишь затем заговорила, чтобы перемолвиться с кем-нибудь словечком. Она ведь не заблудилась. Надо только идти да идти по дороге, пока не выйдешь к побеленному дому на четвертом бугре от реки.

Дом Маргарет узнала сразу. Она свернула и по неторной, присыпанной гравием тропке стала подниматься напрямик через заросшие сорняками поля. Пока не очутилась на пыльном и безлюдном дворе. Медленно огляделась по сторонам, увидела высокие гривы на севере, речку Провиденс, почти скрытую от взгляда чащей прибрежных деревьев, кособокие амбары, тесную гурьбу сараев на краю выгона. Маргарет обошла вокруг дома, озираясь на каждом шагу. Обнаружила семейство кошек, рыжих с белыми подпалинами. И еще обнаружила дверь на кухню под козырьком заднего крыльца. Не колеблясь, протиснулась за обвисшую, ободранную москитную сетку. Кухня была пуста. Маргарет прошла по темным комнатам нижней половины сколько хватило смелости, сколько можно было пройти, не открывая ни одной закрытой двери, — открывать было боязно, хоть и подмывало любопытство. Потом вернулась на кухню. Немного подождала здесь у большого стола, стоящего посередине. Потом села ждать снаружи на ступеньках заднего крыльца, на самом солнце, припав животом к коленям, чтобы унять резь в желудке. Черная кожа ее потихоньку увлажнялась от послеполуденного зноя.

Уильям Хауленд пришел домой перед самыми сумерками. Оставил фургон у конюшни, распряг мулов, отвел на выгон. Закрыл ворота, наложил засов и медленно, отягощенный пылью, осевшей за день, стал взбираться по косогору к дому. Ни разу не поднял голову, пока не прошел полпути. Едва увидев ее, заторопился. Она сидела не шевелясь, ждала.

— Фу ты господи, — сказал он. — Я не думал, что ты придешь так скоро.

Она ничего не ответила. Встала, пошла за ним в дом.

— Пешком шла?

— Тут недалеко.

— От самой Новой церкви?

Она кивнула.

— Рамона! — позвал он. Голос гулко разнесся по дому, никто не отозвался.

— Ела ты что-нибудь?

— Нет.

— Совсем ничего?

— Сегодня — ничего.

— Вот чертовщина, — сказал он. — Рамона! — И оглянулся на Маргарет. — Разве так можно, девочка.

— Нечего было взять, — просто сказала она. Это была правда.

— Рамона! — гаркнул он, высунувшись из задней двери.

— Тут никого не видать, — сказала она. — Я уже сколько сижу.

Уильям наморщил губы, присвистнул.

— Она к ужину подойдет… но ты терпеть до тех пор не можешь.

Он шагнул к огромной дровяной плите, черной, засаленной и липкой. Открыл кастрюлю, потом другую, заглянул.

— Во всяком случае, сварить-то она кое-что сварила…

У Маргарет внезапно так свело желудок, что ноги подкосились, и она села на прямой деревянный стул. Думала, что он не заметит, но в одно мгновение он очутился рядом, на ее плечо легла рука.

Она пристыженно засмеялась.

— От дикой лилии, бывает, кружится голова.

Рука поднимала ее со стула.

— Поди возьми тарелку — нет, сам возьму — и поешь, что там найдется.

Снаружи мужской голос крикнул:

— Уилл Хауленд!

— Ты тут кормись, а когда придет старая, скажи, чтобы зашла ко мне.

— Эй, Уилл! — надрывался мужчина на дворе. — Для поросят патоку куда сгружать?

— Ешь потихоньку, — сказал Уильям, — не торопись.

Она осталась на кухне одна; сидела, ела без помехи. Со двора доносились голоса мужчин, потом брякнули цепи постромок: тронулась с места повозка. Уняв голод, Маргарет оглядела кухню. Большое помещение; на одном конце — засаленная черная плита, на ней засаленные и черные сковородки. На другом — кирпичный камин, почерневший за долгие годы и такой высокий, что в нем свободно бы встал человек среднего роста. Над ним — тяжелая, резная, украшенная завитками каминная доска. Над доской крест-накрест повешены длинноствольный мушкет и пороховой рог.

Маргарет обвела кухню взглядом несколько раз. Приязненно, испытующе. Доела, отодвинула в сторону тарелку. Медленно встала, налила себе чашку кофе из голубого эмалированного кофейника, стоявшего сзади на плите. Держа чашку в руке, еще раз посмотрела в конец кухни, в черное разинутое жерло камина. Все было такое знакомое, будто она жила здесь всегда.