Обретение крыльев - Сью Кидд

Когда он споткнулся на ступенях, я сказала ему через плечо:

– Осторожней. – И прошептала: – Как вышло, что вы не заплатили штраф? Разве у вас нет денег?

– Что бы они ни сделали с остальными, это касается и меня, – ответил он.

Я подумала про себя: «Мистер Визи вообразил себя Иисусом, несущим крест, и, сдается мне, все из-за того, что у него нет с собой пяти долларов на штраф». Впрочем, он мог и добровольно разделить участь товарищей по несчастью. Человек он был заносчивый и гордый, но с добрым сердцем.

Мы поднялись на галерею и посмотрели сверху на ожидавшее нас орудие пытки, после чего, скорчившись, сели на пол.

Надсмотрщик прикрепил цепь мистера Визи к железному кольцу и велел нам внимательно смотреть на колесо, чтобы понять, что надо делать. Мать с малышом за спиной обратилась к надсмотрщику:

– Кто присмотрит за моим ребенком, пока я буду там, внизу?

– Ты думаешь, у нас есть люди, которые будут нянчиться с твоим отпрыском? – бросил он.

Она склонила голову, а ребенок смотрел через ее плечо широко открытыми глазенками. Я отвернулась.

Колесо-топчак представляло собой вращающийся барабан в два человеческих роста, со ступеньками. На него как можно быстрее вскарабкивались двенадцать человек, заставляя колесо вращаться. Люди держались за поручень, он проходил поверху, и к нему привязывались запястья рабов. В мельнице внизу размалывалось зерно. Рядом расхаживали чернокожие надсмотрщики с кнутами из воловьей кожи, и, когда колесо замедлялось, они до крови стегали несчастных людей по спинам и ногам.

Мистер Визи разглядывал меня здоровым глазом:

– Где я мог тебя видеть?

– В нашей церкви.

– Нет, где-то еще.

Я могла бы обрушить на него правду, но мы оба оказались во рве со львами, как Даниил, и Господь покинул нас.

– Где же то спасение, с которым должен прийти Господь? – спросила я.

Он фыркнул:

– Ты права, единственное спасение – то, которое мы сами обретаем для себя. У Бога нет иных рук и ног, помимо наших.

– Это не говорит в пользу Бога.

– В нашу пользу это тоже не говорит.

Внизу зазвенел колокольчик, и челюсти колеса остановились. Надсмотрщики развязали запястья рабов, и те слезли по лестнице на пол. Некоторые были настолько измотаны, что их пришлось оттаскивать.

Надсмотрщик отстегнул мистера Визи от кольца в полу:

– Поднимайся. Твоя очередь.

Покалеченная нога Подарочка лежала на подушке, а Тетка прикладывала к ране листья подорожника. По запаху, витавшему в воздухе, я определила, что рану обработали поташом и уксусом.

– Пришла мисс Сара, – сказала Тетка.

Голова Подарочка моталась из стороны в сторону, но глаза оставались закрытыми. Недавно приходил аптекарь и дал ей для успокоения настойку опия.

Я заморгала, чтобы удержать слезы, так жалко было смотреть на нее, но боль причиняло и чувство вины. Я не знала, что ее арестовали и что мать решила подвергнуть ее мучениям работного дома. Поначалу я даже не заметила отсутствия Подарочка. Не верни я матери право владения Подарочком, этого никогда бы не случилось. Я понимала, что Подарочку будет хуже с ней, и все-таки вернула ее. Эта моя ужасная лицемерная праведность!

Сейб привез Подарочка домой в экипаже, пока я была на занятиях по изучению Библии. Изучение Библии! Стыдно вспоминать, как я разбирала стихи из тринадцатой главы Послания к Коринфянам: «Будь у меня все знание и вся вера – без милосердия я ничто».

Я заставила себя взглянуть на Тетку:

– Как ее рана?

Вместо ответа та сняла зеленые листья. Ступня Подарочка под неестественным углом вывернулась внутрь, и от лодыжки до мизинца шла глубокая открытая рана. Сквозь примочку проступали капли яркой крови. Тетка промокнула кровь салфеткой, наложила листья.

– Как это случилось? – спросила я.

– Ее послали на колесо-топчак, говорят, она соскользнула с него, и ступня попала под колесо.

Недавно в «Меркьюри» появился очерк о новой чудовищной машине под заголовком «Более изобретательное наказание». Предполагалось, что в первый же год город получит от нее прибыль в размере пятисот долларов.

– Аптекарь сказал, нога не сломана, – проговорила Тетка. – Но порваны связки, и она останется калекой. Помяните мое слово.

Подарочек застонала, потом невнятно забормотала. Я взяла ее за руку, подивившись худобе этой руки и тому, что ее ступню не раскрошило на мелкие кусочки. Она лежала такая маленькая, но уже непохожая на ребенка. Неровно подстриженные волосы отросли на дюйм. Под глазами появились небольшие круги, а на лбу – морщинки. Она превратилась в маленькую старушку.

Она вновь попыталась заговорить, веки ее затрепетали, но глаза не открылись. Я наклонилась к ее губам.

– Уходи, – прошипела она. – Уходи. Прочь.

Позже я скажу себе, что ее рассудок был затуманен опиумом. Она не понимала, что говорит. Или, быть может, выразила собственное желание уйти прочь.

Подарочек не выходила из комнаты десять дней. Тетка и Фиби приносили ей еду и ухаживали за ногой, а Гудис в ожидании новостей постоянно торчал на ступеньках заднего крыльца. А вот я не приходила, опасаясь, что ее слова все же адресовались мне.

Мне по-прежнему запрещалось посещать отцовский кабинет, и я заглядывала в него лишь изредка. Когда же Подарочек пошла на поправку, я заскочила туда и взяла две книги о морских приключениях – «Путешествие пилигрима» Баньяна и «Бурю» Шекспира, – которые ей должны были особенно понравиться, оставила их под дверью, постучала и поспешила уйти.

В то утро, когда Подарочек встала после болезни, мы, Гримке, завтракали в столовой. Осталось лишь четверо детей, которые еще не женились или не уехали учиться, – Чарльз, Генри, Нина и, разумеется, я, рыжеволосая девица. Мама сидела во главе стола на фоне подвесной шелковой ширмы с нарисованным вручную жасмином, который окружал ореолом ее голову. Она повернулась к окну, и рот ее раскрылся от удивления. Подарочек шла через двор к дубу, опираясь на деревянную трость, чересчур для нее длинную. Неуклюже двигаясь, она подавалась вперед, приволакивая правую ногу.

– Она ходит! – воскликнула Нина.

Я отодвинула стул и вышла из-за стола, Нина вскочила за мной.

– Вам не разрешили выйти! – молвила мать.

Мы даже не взглянули на нее.

Подарочек стояла на островке изумрудного мха под распускающимся деревом. На земле остались следы ее волочащейся ноги, и я ступала по ним, как по чему-то священному. Когда мы подошли, она обматывала вокруг ствола новую красную нить. Я не понимала странного ритуала, но тем не менее он продолжался многие годы.

Мы с Ниной подождали, пока Подарочек не вынет из кармана ножницы и не отрежет полинявшие старые нити. Некоторые зацепились за кору. Она потянула за них, трость выскользнула из рук, и она ухватилась за ствол.

Нина подняла трость и протянула Подарочку:

– Болит?

Подарочек скользнула взглядом по Нине, посмотрела на меня:

– Теперь уже не сильно.

Нина, не смущаясь, присела на корточки, чтобы рассмотреть раздутую ступню Подарочка и появившийся сверху странный бугорок. Ботинок на этой ноге был без шнурка.

– Мне очень жаль, что так вышло, – сказала я. – Мне так жаль.

– Я прочитала, что смогла, в книгах, которые ты принесла. И у меня появилось занятие, пока я лежала.

– Можно потрогать твою ногу? – спросила сестра.

– Нина, – с упреком сказала я, и вдруг поняла: это тот кошмар, который ей снится с детства, – тайный ужас работного дома.

Кажется, Подарочек поняла тоже.

– Разумеется, можно, – сказала она.

Нина провела пальцем по шраму, рдевшему на коже Подарочка. Нас окутывала тишина, и я посмотрела вверх на листочки, распускавшиеся на ветках, как маленькие папоротники. Я почувствовала, что Подарочек смотрит на меня.

– Тебе что-нибудь нужно? – спросила я.

Она рассмеялась:

– Нужно ли мне что-нибудь? Ну давай посмотрим.

Ее суровые глаза пылали желтым огнем.

Она перенесла зверство, которое я не могла себе вообразить, и в ее душе остался более глубокий шрам, чем на искалеченной ноге. В безжалостном смехе я уловила интонации ее матери. Она вдруг показалась мне опасной – такой, как ее мать. Однако Подарочек была рассудительнее и осторожнее Шарлотты, и это тревожило еще сильнее. На меня накатила волна предчувствия, предвестник надвигающейся темноты, но потом все прошло.

– Я просто имела в виду…

– Знаю, что ты имела в виду. – Она смягчила тон.

Выражение гнева стерлось с ее лица, и мне на миг показалось: она сейчас заплачет. Ее слез я не видела никогда, даже когда пропала Шарлотта.

Вместо этого она повернулась и пошла к кухонному корпусу, сильно наклонившись влево. Ее суровость огорчила меня не меньше, чем хромота. И только когда Нина обняла меня за талию и притянула к себе, я поняла, что тоже наклоняюсь вбок, как Подарочек.