Дикая стая - Эльмира Нетесова

— О прошлом… Забыть бы его, да никак не могу.

— Расскажи что-нибудь, — попросила женщина.

— Да вот сегодняшняя встреча тряхнула малость. Будто на минуту в зону возник, в свой барак. Там звери покруче имелись. Особо пахан. У него кликуха была Кабан. В точку влепили. Зверюга против него — человек! Скорый на расправу, свирепее целой «малины». А силища как у медведя. Заводной, взрывной, главное, стопоров у него не имелось. Без тормозов дышал. Не только зэков, всю администрацию держал в «клешнях». Как-то опера вздумали его отправить на «пахоту», чтоб лед для рыбокомбината колол вместе с зэками, — усмехнулся Гоша и продолжил, — опера не успели договорить. Пахан взял их за шкирки, поднял под потолок, трахнул головами и швырнул на пол со всей силы, потом на горла наступил. Так и кончились у него под ногами. Кровь брызнула во все стороны, и все на том…

— А его не расстреляли?

— Кто к нему подойдет? Он любого уложит. К тому ж в бараке все за него стеной встанут. Не дадут в обиду. Однако и Кабан лажанулся. Был средь фартовых молодой пацан. Путевый кент из него получился бы. Да заставил его Кабан срезаться в «рамса».

Тот продул, а отбашлять нечем. Кабан потребовал «бабки» на стол тут же. Пацан был пустой, как барабан. Пахан не захотел ждать и на глазах у все голыми руками свернул мальчишке «репу». Тот крикнуть не успел. Куражился пахан, ну, а фартовым по кайфу пришлось. Вот и наехали на Кабана целой стаей. За жмура не простили. Как не силен был завалили падлу, замокрили мигом. Запороли финачами. Уже замоченного за барак выкинули как пса. Никто из спецотдела даже не дергал зэков, не спрашивали, кто замокрил Кабана. Оно и ежу понятно, что кучей урыли. Всех достал паскуда. И на меня наезжал. Базлал, что моей «репой» сторожевых псов похарчит…

— А за что?

— Не шестерил ему. Вот и взъелся! Да только не обломилось меня урыть, самого уделали. Зверюга был редкий. Таких не жаль.

Ольга молча сочувствовала поселенцу. Она понимала, что уберег ее от неминуемой смерти, ведь, успей волчица на миг раньше Гошки, Ольга не смогла бы опомниться. Что там волчонок? Он слегка ободрал бедро. Оно быстро зажило, и баба о нем даже не вспоминала.

Гоша ходит по квартире как потерянный. Вон на диване лежит Ольгина расческа, на умывальнике ее зубная щетка. Там, под койкой — тапки, которые она носила. Да и ужин некому приготовить. А ведь привык к ее заботе, вниманию. Гошка скульнул забытым щенком. Как хочется мужику, чтобы его снова погладили по кудлатой голове, как ребенка, и, слегка ущипнув небритую щеку, сказали тихо: «Гошенька, чертушка, а ведь ты самый лучший на свете. Жаль, что не все это видят и знают; что равного на всей земле нет..».

А уж как хочется быть лучшим хоть для кого-то! «Может, к Анне подвалить? Но зачем она мне? — представил бабу, и поселенца тут же передернуло. —

Her! He надо! Лучше к Любке! С этой хоть какой-то толк, но именно она несколько раз видела меня с Ольгой. Конечно, не поверит, будто не грешен. По себе судить станет! — заглянул в стол, а там ни куска хлеба, пусто. — Хочешь, не хочешь, надо идти на пекарню». Гоша одевается, идет знакомой дорогой.

— Чего ж один возник? Где потерял свою охранницу? Иль пропил? — встретили бабы на пекарне.

— Она уехала домой, в Октябрьский. Кто я для нее? Инструктор, с ней не пофлиртуешь. Моложе меня намного, еще борьбой занимается. Мне только того и не хватает. К ней мужики на пушечный выстрел не подходят. Хоть и молодые, а не рискуют, здоровье берегут. Я что, дурнее их? — ущипнул Любку за задницу, давая понять, что не прочь встретиться, провести вместе ночку.

Пекариха оглянулась:

— За хлебом намылился?

— Не только, — ответил тихо.

— Возьми из последней выпечки, с полки. А я через пару часов освобожусь. Только в этот раз не линяй никуда из дома. Не то поймаю, запеку вместо сосиски в каравае.

— Да где ж ты видела сосиску в сапогах и брюках? — рассмеялся мужик.

— Долго ли раздеть? — подбоченилась Любка.

Зная, что этой бабе от шутки до дела — одна секунда, Гоша бегом выскочил на крыльцо, держа в руках два горячих каравая, и едва не сшиб с ног поднявшуюся на крыльцо Анну.

Он не узнал ее и оглянулся на знакомый голос:

— Вот чучело! Уже и отсюда выкинули тебя?

— Дура! Колода гнилая! Меня не выгнали, сам спешу.

— Куда теперь торопишься? Иль каждую одиночку по очереди навещаешь?

Гошка вгляделся: Анна или нет?

На ногах туфли. Чулки не морщинятся на коленях. Теплый костюм ловко пошит по фигуре бабьей. На шее цветастая косынка, аккуратная прическа на голове. В руках сумка, но не потертая, старая, а новая яркая. Анна даже губы подкрасила и смотрелась совсем иной, опрятной, подтянутой.

— С какого праздника вырядилась? Иль замуж вышла? Может, опоздал с поздравлением? — усмехнулся поселенец.

— Да за кого выходить замуж? Мужики поизвились. Нет их здесь. Одни алкаши! Им бутылка милей бабы. Ну, еще кобели, навроде тебя, которые баб чаще носков меняют. Такие самой не нужны.

— Глупая ты, Анька! Ну, что мелешь? С кем меня видела, что зряшное плетешь? — возмутился Гоша.

— Ни одна я, весь поселок видел, как кралю- в лодке по реке катал. Все кусты и кочки обваляли с нею! — покрылось лицо пятнами. Анна выдала себя с головой.

— Значит, я — в спросе! — рассмеялся человек, радуясь, что даже Нюрку проняло его равнодушие. «Вон как следить за собою стала. Уже на бабу похожа, а не на чучело с огорода. С такой можно вечерок скоротать», — подумал Гоша озорное.

Он шел домой, не оглядываясь и не зная, что вслед ему смотрела с крыльца пекарни Анна, и злые слезы текли по напудренным щекам. Обидно было, ведь вот и ее, и Степку к нему потянуло. Признали его, не посмотрели, что поселенец, а он сбежал от них, перестал навещать, что-то оттолкнуло.

«Конечно, у меня ребенок! В поселке полно одиноких баб. Этому уже своих мало, чужую приволок, на виду у всех ее катал. Про меня думать забыл.

А соседки, те, что видели у нас Гошку, нынче потешаются. Смеются надо мной. Ну, почему я такая невезучая? Вот приоделась как все, а он все равно не глянул, только высмеял, чума косматая! Он —

не спросил. Да я, если захочу, десяток таких Гошек заимею!» — вытерла слезы и вошла в пекарню.

Гошка заранее готовился к встрече с Любкой, накрыл на стол. И баба не обманула, пришла, как обещала.

— А знаешь, поселковые радуются, что тебя в рыбнадзорную инспекцию взяли. Чего греха таить? Ты уже свой, договориться можно будет. Не то, что с прежними! Их никто не сумел уломать, а людям жрать надо. Как без рыбы в зиму оставаться? На одной картошке и хлебе? Говорили, убеждали, уговаривали, но нет, не обломали. Вот и кончилось терпение, когда половину поселка мужиков пересажали! Самих урыли и правильно сделали! — тарахтела баба.

— Ты так думаешь? — поперхнулся хлебом Корнеев.

— А тебе не жаль тех, кого за рыбу на зону отправили? На два, на три года? От семей, от детей отняли! Иль те инспекторы рыбу себе не ловили? Или только им можно?

— Люб, ты зачем пришла? Уламывать меня заранее? До нереста есть время, успеем поговорить, — погладил крутой бабий зад.

Любка сразу сменила тему. Голос бабы стал тихим, воркующим:

— Сколько ночей тебя вспоминала, зайка. Все ждала, когда придешь. А ты никак не шел. Мучитель! Иль вовсе позабылся со своей залетной? Знаю, что она из Октябрьского, но и меня нельзя бросать так надолго,— упрекала Любка.

— Ты ж сама велела не подавать виду, не выдавать тебя. Ведь я — поселенец, вроде недочеловек! — усмехнулся горько и почувствовал, как погасло желание к женщине.

— Гошка, ну что же ты? — тормошила его баба.

— Погоди, перекурю. Забыть надо. Иначе не смогy, — встал с постели, вернулся на кухню.

— Зайка, ты чего? Иль впрямь на чай позвала. Я на другое рассчитывала.