Любовница смерти - Борис Акунин

Воспользовавшись тем, что Гэндзи прервал чтение, она попросила:

– Прочтите лучше из раздела «Искусство». Ну их, ваших мошенников. И так ясно, что вашего крестьянина ободрали, как липку. Так ему и надо, пусть не зарится на чужое.

– Слушаюсь, мадемуазель. «НОВАЯ ПЬЕСА. В Москву приехал молодой писатель Максим Горький, который привез с собою только что написанную им и даже не проведенную в цензуре пьесу, которую он предполагает назвать «Мещане». Первый драматургический опыт г. Горького возбудил живейший интерес у дирекции Художественно-Общедоступного театра».

– Фи, меща-ане, – протянула Коломбина. – Он бы еще про бродяг пьесу сочинил или про ночлежку. Нет, наши русские писатели совершенно неисправимы. В жизни и без того мало красивого, а их всё тянет в грязи копаться. Прочтите мне лучше про что-нибудь эффектное.

– Есть и эффектное. «НОВОЕ УВЛЕЧЕНИЕ АРХИМИЛЛИОНЕРОВ. В Нью-Порте, самом модном морском купанье американских богачей, в последнее время наблюдается истинная мания к автомобилизму. Отпрыски виднейших американских фамилий носятся по шоссе и набережным на головокружительной скорости до 30 верст в час. Полиция отмечает все возрастающее число несчастных случаев, вызванных гонкой на самодвижущихся экипажах. Недавно чуть не разбился молодой Гарольд Вандербильт, въехавший на своем «Панар-Левассоре» в повозку с сеном». 30 верст в час это не предел! – воскликнул Гэндзи с воодушевлением. – Да и не в скорости дело! Я уверен, что автомобиль – это не просто з-забава, на нем можно преодолевать огромные расстояния. И я докажу свою правоту, вот только закончу свои московские дела!

Никогда еще Коломбина не видела невозмутимого Гэндзи в таком возбуждении. Права покойная Лорелея: мужчины – сущие дети.

Но тут его взгляд вновь упал на газетную полосу, и лицо японского принца помрачнело.

– Что такое? – насторожилась она.

– Снова статья про «Хитровского Слепителя», – неохотно ответил он, скользя глазами по строчкам. – Никак не могут поймать. Ничего нового, досужие журналистские спекуляции.

– «Хитровский Слепитель»? – Коломбина наморщила носик. – А, это преступник, который выкалывает своим жертвам глаза? Да-да, я слышала. Какое вульгарное прозвище! Почему преступления обязательно должны быть так по-звериному скучны? Куда подевались настоящие художники злодейства? Я бы казнила убийц не за то, что убивают, а за то, что делают свое кровавое дело так бездарно, так пошло!

Эта мысль пришла Коломбине только что, по вдохновению, и показалась ей необычайно яркой и провокативной, но приземленный собеседник никак не откликнулся и хмуро сложил газету.

После кафе пошли прогуляться по Кузнецкому мосту и Театральному проезду. Навстречу шла манифестация охотнорядцев во главе с гласными городской думы – в честь очередной победы русского оружия в Китае. Генерал Ренненкампф взял какой-то Тучжань и еще Цянь-Гуань. Несли портреты царя, иконы, хоругви. Кричали хором «Ура Россия!»

Шли распаренные, краснорожие, счастливые, но при этом все равно сердитые, как будто их кто-то обидел.

– Смотрите, – сказала Коломбина. – Они грубые, нетрезвые и злые, зато они патриоты и любят родину. Видите, как они радуются, хотя, казалось бы, что этим лавочникам Цянь-Гуань? А мы с вами образованные, вежливые, чисто одетые, но до России нам дела нет.

– Какие же это патриоты? – пожал плечами Гэндзи. – Просто к-крикуны. Законный повод подрать глотку, не более. Истинный патриотизм, как и истинная любовь, никогда о себе не кричит.

Она не сразу нашлась, что ответить, задумалась. А вот и нет! Истинная любовь о себе кричит, да еще как. Если представить, что ты кого-то полюбила, а его у тебя отобрали, разве не закричишь? Так завоешь, что весь мир оглохнет. А впрочем, это, вероятно, дело темперамента, вздохнула Коломбина. Застегнутого на все пуговицы Гэндзи, наверное, хоть на куски режь, он все равно кричать не станет – сочтет, что это ниже его достоинства.

Ей вдруг захотелось растормошить его, схватить за плечи и как следует тряхнуть, чтобы растрепался безукоризненный пробор.

– Отчего вы всегда такой спокойный? – спросила она. Он не отшутился и не перевел разговор на пустяки, как делал обычно, а ответил просто и серьезно:

– Я не всегда был таким, мадемуазель Коломбина. В юности я приходил в волнение из-за любой ерунды. Однако судьба испытывала мою чувствительность так часто и жестоко, что теперь пронять меня чем-либо трудно. К тому же Конфуций говорит: «У сдержанного человека меньше промахов».

Кто такой Конфуций, она не знала. Вероятно, какой-нибудь античный умник, но изречение ей не понравилось.

– Вы боитесь промахов? – презрительно рассмеялась она. – А я вот хочу всю свою жизнь построить на одних промахах – по-моему, прекрасней этого ничего нет.

Он покачал головой:

– Известна ли вам восточная доктрина перерождения душ? Нет? Индусы, китайцы и японцы верят, что наша душа живет не единожды, а много раз, меняя телесные оболочки. В зависимости от ваших поступков вы можете в следующей жизни получить повышение или же, наоборот, быть разжалованы в гусеницу или, скажем, ч-чертополох. И в этом смысле промахи крайне опасны – каждый из них отдаляет от гармонии и, стало быть, понижает ваши шансы переродиться во что-нибудь более достойное.

Последнее замечание показалось Коломбине довольно обидным, но она не стала заявлять протест – так поразила ее воображение восточная теория.

– Я хотела бы в следующей жизни превратиться в стрекозу с прозрачными крыльями. Или нет, в ласточку! А возможно заранее определить, кем родишься в следующий раз?

Гэндзи сказал:

– Определить нельзя, а угадать, вероятно, можно – во всяком случае, когда жизнь уже почти вся прожита. Один из буддийских вероучителей утверждает, что с возрастом лицо человека обретает черты, подсказывающие, кем или чем он появится на свет в следующем рождении. Вы не находите, что наш Д-дож, например, удивительно похож на филина? Если в своем следующем рождении, пролетая легкокрылой ласточкой над темным лесом, вы услышите уханье – будьте осторожны. Очень возможно, что это перерожденный господин Просперо снова заманивает вас в свои сети.

Она прыснула. Просперо со своими круглыми пронзительными глазами, крючковатым носом и несоразмерно пухлыми щечками и в самом деле был похож на филина.

Ладно, про разговор с Гэндзи можно не писать, решила Коломбина, а вот про Просперо – это важно. Обмакнула стальное перо в чернильницу, застрочила дальше.

"Я тут писала, что, как ни странно, совсем не ревную Дожа к Ифигении и Горгоне. А вот он меня, по-моему, ревнует! Я это чувствую, я знаю наверняка. Женщины в таких вещах не ошибаются. Ему досадно, что я уже не смотрю на него тоскливыми овечьими глазами, как прежде. Сегодня вечером он не обращал внимания ни на ту, ни на другую, а смотрел только на меня. Обе дурочки страшно бесились, и это, не скрою, было приятно, но мое сердце не забилось чаще. Новое мое стихотворение он превознес до небес. О, каким блаженством эта похвала была бы для меня еще совсем недавно! А нынче я нисколько не обрадовалась, потому что отлично знаю – стихотворение посредственное.

Игра в рулетку начинает приедаться. Первый признак – обилие желающих. Сегодня кроме всегдашнего Калибана, разочарованные вопли которого просто комичны, крутить колесо отважились даже Петя и Критон (первый – густо покраснев, второй – смертельно побледнев; любопытная психологическая деталь: после благополучного исхода Петя сделался белее простыни, а Критон раскраснелся). Труполюбивый прозектор Гораций, бросая шарик, подавил зевок – я явственно это заметила. Сирано даже позволил себе созорничать: пока рулетка вертелась, он напевал шансонетку «Покружись, душа-девица». Дож наблюдал эту браваду молча, с насупленным челом. Он не может не понимать, что затея с колесом фортуны оказалась неудачной. Смерть явно не желает унижать себя, участвуя в этом дешевом аттракционе.

Только братья-немцы по-прежнему старательны и серьезны. Бросая шарик, Розенкранц всякий раз выразительно косится в мою сторону. Далее этого его ухаживания не идут. Я замечаю, что они с Гильденстерном часто переглядываются между собой, словно разговаривают глазами. По-моему, они отлично понимают друг друга без слов. Я где-то читала, что у близнецов такое бывает. Один только взглянул, а другой уж протягивает ему портсигар. И еще: когда шарик скачет по ячейкам, каждый из них смотрит не на колесо, а лишь на брата – угадывает результат по выражению лица, так похожего на свое собственное.

Гдлевский за нашими играми наблюдает иронически. Ждет великого дня – завтрашней пятницы. Мы все над ним подтруниваем, а он надменно молчит и лишь улыбается с видом уверенного превосходства. Сразу видно, что, с его точки зрения, все прочие соискатели – ничтожества и только он один достоин стать возлюбленным Смерти. Калибан, разозленный очередной неудачей с колесом, обозвал гимназиста «наглым щенком». Чуть не дошло до дуэли.