Журнал «Вокруг Света» №02 за 1987 год - Вокруг Света

Позади остался сверкающий редкими огнями знакомый космос, впереди людей ждала Ее Величество Неизвестность...

Очнувшись от суточного небытия, Иванов пощупал тяжелую после гипносна голову и встретил взгляд товарища, выражавший вопрос. Выключив защиту, он дал команду автомату, и экраны прозрели.

— Елки-палки! — угрюмо буркнул Петров.

Их со всех сторон окружала полная тьма! Ни одного лучика света, ни одной самой крохотной звездочки! Ничего! Мрак!

— Тринадцатый день одно и то же...— пробормотал Иванов и нехотя включил бортовой исследовательский комплекс. Но и с помощью приборов не удалось определить, где находится космолет. Казалось, весь корабль плотно упакован черной, непроницаемой для света материей. Автоматика тоже не могла дать рекомендаций, как выбираться из этого странного угольного мешка, в котором не существовало расстояний и линейных мер. Плотность энергетического потока со всех сторон стала ничтожно малой, сверхчувствительные датчики выбрасывали на табло почти одни нули.

Сутки исследователи ничего не предпринимали, думали. Потом Иванов снова включил двигатели.

— Будем прыгать, пока куда-нибудь не припрыгаем. Иного пути у нас нет.

Совершив сотый прыжок, отчаявшиеся космолетчики с угасающей надеждой обшаривали глазами черноту обзорных экранов, и вдруг Петров сбросил свою угрюмую флегматичность:

— Ущипни меня, Толя, я сплю!

Слева по носу космолета появилась маленькая искорка. Она была почти не видна, далеко за пределами человеческого зрения, но, если свет от нее дошел в эту область пространства, значит, впереди иная Вселенная?..

После пятого прыжка с момента обнаружения искры света Иванов остановил сверхсветовое движение космолета.

Звезда увеличилась, но уж очень странной был ее спектр, он не укладывался в рамки ни одной из теорий звездного излучения.

Сначала Петров мрачно пошутил, что они попали в антимир, потом предположил, что это «белая дыра» — выход в иную Вселенную из той, откуда они вылетели.

Сделав еще прыжок, они наконец увидели, что это такое.

Перед ними, ясно видимая в черноте космического пространства, висела исполинская горящая ровным оранжевым пламенем свеча.

— Сто тысяч километров! — пробормотал Петров, дикими глазами глядя на визирные метки экрана.— Глянь, Толя, длина пламени — сто тысяч километров! Представляешь?!

Иванов не представлял, он просто смотрел, открыв рот.

На свече застыли капли расплавленного стеарина, а ее основание терялось во мраке. Она горела ровно, невозмутимо, бездымно, словно стояла на столе в подсвечнике, а не висела в космосе.

— Батюшки-светы! — ахнул Иванов.— Это куда же нас вынесло?!

Развить мысль он не успел. Откуда-то из мрака придвинулись к свече исполинские человеческие губы, дунули на пламя — и наступила полная темнота...

«У меня есть своя башня»

Я потерял счет этажам, пока протискивался сквозь узкие лазы в межъярусных перекрытиях башни. Наконец закончились почти вертикальные деревянные лестницы, и я увидел над собой потолок этого древнего боевого сооружения, сложенного из массивных каменных глыб. Было холодно от камня и ветра, со свистом продувавшего верхнюю площадку через узкие окна-бойницы. В их прорезях с черными неровными краями, как в раме, белели на склоне горы такие же высотные дома-крепости. Они тянулись к небу, словно соревнуясь с вершинами-пятитысячниками, вознесшими свои белоснежные шапки на заднем плане этого экзотического полотна.

Дом многое скажет о том, кто его строил. Передо мной стояли жилища воинов, в иерархии ценностей которых верхнюю ступень занимали Свобода и Достоинство. Здесь было сердце Верхней Сванетии, самого труднодоступного, прилепившегося с юга к Большому Кавказскому хребту района Грузии, который никогда не удавалось покорить неприятелю. Военное искусство сванов и их стойкость были известны уже римским полководцам.

Я перевесился через бойницу, пытаясь взглянуть с двадцатипятиметровой высоты на подножие башни. Земля качнулась навстречу теплом желтеющих крон мирабели, еще зеленого кустарника барбариса. Поросшие лесом предгорья в ожидании скорого снега поражали неистовством красок — от густого изумруда до яркой киновари, в беспорядке перемешанных на крутых склонах. Эти сходящиеся книзу склоны перекидывались мячом эха от рева зажатой в узком каньоне Ингури. Такой сказочно красивой, суровой, полуреальной предстала передо мной легендарная страна сванов, отнюдь не спешащая с приходом дорог открывать свою историю...

Взять хотя бы загадку ее башен. Как и когда возникло это стройное пяти-шестиэтажное жилище с бутовыми стенами в полтора метра толщиной, за которыми можно было укрыться от кровной мести и даже выдержать длительную осаду вражеского войска? Древнейшие из сохранившихся сванских башен построены, как считают специалисты, в XIV веке, но старинные источники свидетельствуют, что башенное жилище существует в этих краях более двух с половиной тысячелетий.

Ученые заметили и определенную закономерность: по всему миру районы сооружения высотных крестьянских жилищ удивительно точно совпадают с мировыми центрами происхождения культурных растений. Одним из таких центров является и Кавказ с его каменными башнями высокогорий Грузии, Дагестана, Неверной Осетии, Чечено-Ингушетии. В эпохи бесконечных войн и набегов только неприступные башни в неприступных горах давали людям возможность зацепиться за землю и не быть сметенными в бурлящем горниле времен...

Башня была идеально приспособлена к суровому быту и хозяйству горцев: на нижних этажах содержался скот, на средних — хранились запасы воды, продовольствия и оружия. Потом шли жилые помещения, верхний же этаж был боевым. Жилая крепость для большой семьи располагалась на площади всего в двадцать пять квадратных метров. Еще в начале нашего века сванские башни служили своим хозяевам, и хотя в наши дни они потеряли свое значение, без них трудно представить Сванетию: слишком долго весь мир горцев, вся их жизнь были заключены в этих башнях. Поэтому Местиа и другие горные селения объявлены ныне историко-архитектурным заповедником.

Впрочем, сваны сами давно заповедали свою жизнь, ее уклад и с ним вместе, как неразрывную его часть, башни. Долгие века, еще со времен монголо-татарского нашествия, отрезанные от остального мира и вынужденные жить в полной изоляции, сваны держались за культурные традиции эпохи царицы Тамар, когда были построены и расписаны фресками сванские церкви, когда они наполнились прекрасными иконами серебряной чеканки. Берегли и свои могучие башни, неукоснительно поддерживая их боевые порядки. Даже штукатурка тех далеких времен до сих пор таинственным образом противостоит векам и непогоде не в пример поздней, уже осыпавшейся и обнажившей скрепленные известью метровые валуны.

Как облако, споткнувшись на своем пути о царящую над Местиа двурогую Ушбу, приостанавливает движение, так и время в горах — дни, годы, века — подчинено, кажется, иному, нежели внизу, порядку. Оно не торопится здесь списывать со счетов прошлое, которое продолжает жить в сегодняшних обычаях и традициях. Старинные башни и крохотные церкви — лишь видимая сверху вершина народной памяти. Глубины ее — за большими, редко и неохотно отпирающимися скрипучими замками, в тайниках домов. В селении Латали мне показали — что случается крайне редко — массивный серебряный крест с наводкой золотом, чернением и медальонами перегородчатой эмали. В этой семье его хранят как родовую реликвию с... VIII века! Перед смертью глава семьи показывает тайник старшему сыну. Цепь времен не разомкнулась за тысячу двести лет ни в одном из звеньев.

А недалеко отсюда, в церкви Тарингзел селения Пхотрери, я увидел деревянную резную дверь начала XI века. Шесть фигур святых — объемные рельефные фигуры, мельчайшая детализация даже складок одежды, не говоря уже о ликах, сложный, сочный растительный орнамент. Работа большого мастера. Именно в то время искусство резьбы по дереву, которым всегда славились сваны, достигло своей вершины.

В замкнутом мире каждого дома все приходилось делать самим — от ложки до мебели, и вся посуда, шкафы, скамьи, сундуки для одежды и лари для зерна и муки, круглые столы — пички и похожее на трон кресло старшего в семье — все это долгими зимними вечерами вырезалось из хорошо просушенного дерева, украшалось орнаментом и рисунками.

Пробитая вдоль Ингури трасса принесла горцам надежную связь с внешним миром и, естественно, множество простых удобных, доступных по цене предметов домашнего обихода. Поэтому былое резное богатство увидишь теперь в доме редко, разве в музее. Неужели прервалась тысячелетняя нить ремесла и искусства? «Нет»,— ответили мне в краеведческом музее Местиа и проводили в дом Александра Григорьевича Джапаридзе.