Зяблики в латах - Георгий Венус

Солдаты толпились и за имением возле высокой частой изгороди.

— Вот и пришли, — сказал поручик Науменко, только что окончив рассказ о расстрелах в Одессе. — Это и есть знаменитый зверинец. А ну, что тут такое?

Мы подошли к забору.

За забором, по полю, по которому, точно играя в перегонку, скользили легкие перекати-поле, с трех сторон, рассыпавшись в цепи, метались солдаты. Они загоняли в тупики забора испуганную зебру и двух низкорослых рыжих лошадей, — кажется, пони.

— Лови! Лови!

Солдаты возле зебры кричали и свистели. Некоторые, точно приплясывая, топали ногами.

— Лови! Лови-и!

— Тащи седло! Петька, седло тащи! Махом!

— Господин капитан! Забегайте, господин капитан! Слева забегайте!

Но капитан уже схватил зебру за гриву и, гикая, бежал рядом с ней. Цепи за забором перепутались и густой массой, беспорядочно, точно при атаке, бросились за капитаном.

— Расходись!

Я оглянулся. По дороге к нам подъезжал какой-то офицер в полном походном снаряжении.

— Расходись!.. Приказано всякие безобразия в имении прекратить! крикнул он, придерживая лошадь. Но вдруг откинулся назад и захохотал тоже, раскатисто и громко.

По полю, быстро обгоняя пони и вырвавшуюся из рук капитана зебру, бежали два страуса. Под хвостами у них болталась подвязанная бумага. Бумага горела.

Я оставил поручика Науменко на заборе и тихо побрел дальше.

Ни ручейка, ни пруда под имением я не нашел.

Когда я возвращался в штаб, солдаты около сарая в конце улицы толпились, как и час тому назад.

Из открытых дверей на улицу все еще доносились крики, на этот раз женские.

— Как дерганет по задам, — рассказывал возле дверей унтер-офицер сверхсрочного типа. — Как дерганет — аж полосы!..

— Ей-богу, не понимаю! — ворчал вечером поручик Скворцов, расстилая шинель под деревом. — Вдруг ни с того ни с сего: беречь птицу!., беречь имение!., беречь деревья!..

И, помолчав, он повысил голос:

— Капитан!

— Ну?

— Варенья хотите, капитан?.. Знаете, вишневого? А?.. Сла-адкого!.. На хлеб или в чай… Хотите?..

— Ну?

— Ну!.. Ну!.. Ну, так закройте глаза, отвернитесь и спите. Утром варить будем!

Когда я засыпал, деревья над нами тревожно гудели. Изредка в тишину кустов срывался треск веток и ползла глухая, сдержанная матерщина.

…Варенье утром варил сам штабс-капитан Карнаоппулло.

Легкие бои, почти случайные… Колония Пришиб… Ро-зенталь… И опять Пришиб, и опять Розенталь…

Когда мы вошли в Розенталь уже в третий раз, в роту вернулся поручик Ауэ.

— Здорово, барбосы! — крикнул он, входя во двор белого домика, в тени которого мы сидели. — Ну как?.. Капитан, рапортуйте!..

Штабс-капитан приподнялся.

— Да не так, вашу мать за ухо!.. Капитан, учитесь! — И, вытянувшись, поручик Ауэ поднял к козырьку руку.

— Так вот! Слышишь, капитан? «В 6-й интернациональной происшествий никаких не случилось. Поручик-хохол надел на ум чехол. Всем надоел. Черт бы его заел!»

Мы улыбнулись.

— …«Кацап-бородач, подпоручик по недоразумению и герой по духу, проблем гражданской войны еще не решил. Немец-перец-колбаса, как вечный должник матери-России, до сего дня еще служит ей верой и правдой. Бравый эллин, он же Карнаоппулло — шашка до пола… пьет по ночам комиссарскую кровь и, чтоб было слаще, заедает карамелью…»

— Поручик! — вскочил с крыльца штабс-капитан Карнаоппулло.

— Не дружен с маткою-правдою? Ну ладно, ладно!.. Отпусти усы, будет!.. А ну, барбосы, не спеть ли нам?..

И вдруг, закинув голову, он запел, неожиданно тихо и мягко:

Не осенний мел-кий дож-ди-чек…

Подошел связной.

А вечером наша рота пошла в заставу.

Полевой караул лежал за холмиком. Мне было холодно, и я залез под шинель. В стороне беседовали два солдата.

— И-и, боже мой! Где там! Да я ведь о хлебной разверстке сказывал!..

Второй голос был глуше. Он тонул в тишине, и разобрать его было трудно.

— Да все одно это!.. Что хлеб, что корова…

— А у кадетов, думаешь, как?.. — вклинился в разговор третий голос. — За пуд — две ихних тысячи… А на кой они нужны, эти две тысячи! Ребятам разве?.. Кораблики складывать?.. А насчет повинности слыхал я давеча, будто б у отца-матери не явившихся по мобилизации всё что ни есть забирают. Специально и отряд такой ходит, карательный, что ли…

— Слыхал я про это… Как же!.. Нам о карательных политрук еще разъяснял…

Рука моя отекла, и я повернулся на другой бок. Разговор оборвался.

Часовым стоял Галицкий. Подчаском — Кишечников, красноармеец, взятый в плен вместе с Ершовым.

— Здесь, господин поручик, можно сказать, и спокойной минуты нету! обернулся ко мне Галицкий, когда я пошел проверять посты. — Вот прислушайтесь, дело какое!.. Не то ползет… не то ветер…

Я сделал шаг вперед и притаил дыхание.

…Ветер в поле играл кукурузой. Листья кукурузы шуршали.

— Не трусь, Галицкий!.. Никто не ползет… Галицкий вновь опустился на колени и, подняв винтовку, обнял ее обеими руками.

— Как служил я у красных, господин поручик, говорили, что и мир скоро будет. Как, не слышно теперь? — спросил вдруг подчасок, высовывая голову из-за кукурузы.

— Нет, Кишечников, не слышно что-то!

…Звезды в небе бледнели. Стало еще холодней.

Серебристые, ровные волны бежали по степи. Взбегая на холмики, они, кувырнувшись, срывались вниз и бежали дальше, играя опять то серебром, то зеленою, быстро расползающейся по всему полю тенью.

— И чего не едут!..

Ротный то и дело подымался и смотрел перед собой.

— Ей-богу, этот поручик Науменко что твоя рязанская баба!..

Прошло минут пять. Потом еще пять…

— Идет! — сказал наконец ротный, приподнялся и взбросил на ремень винтовку.

— Да еще с прибылью, кажется!.. — воскликнул поручик Скворцов. Э-ге-ге!.. Двух товарищей ведет… А ну-с, узнаем про дела совдепские!..

Но допросить перебежчиков не удалось. Полк уже выступал из имения, и ротный спешил на подводы.

Я сидел на подводе подпоручика Морозова. Поручик Науменко шел возле нас.

— А там — неладно, ей-богу!.. Уж я понимаю!.. Да вы послушайте только… — Он говорил быстро. Очевидно, торопился еще и к поручику Скворцову. — И ей-богу, все потому только, что между прочим это делается… Ведь на подводах их допрашивали. Сперва поручик Ауэ одного, потом его же капитан Карнаоппулло, а поручик — другого. И вот здесь-то вся их каша и всплыла… Один говорит: сорок второй советской дивизии, и давно уже здесь. Другой: с двадцать восьмой, говорит, вышли, и совсем только недавно… Один… — Поручик Науменко споткнулся о камень. — Фу, черт!.. Один… Сейчас, поручик Скворцов!.. Сейчас я! — Поручик Науменко вновь обернулся к нам: Ну и вот… Один говорит…

Минут через пять он шел уже возле подводы поручика Скворцова.

— …говорит. Ну а другой… Один… а другой…

— При-ва-а-ал!.. — поплыло наконец от подводы к подводе.

Оба перебежчика сидели на последней подводе ротного обоза. Один из них был широкоплечий, рослый парень с красным, изрытым оспой лицом.

— Стало быть, не мог больше… Вот почему!.. Невмоготу стало…рассказывал он собравшимся возле него солдатам. — Сперва это Юденич на Петроград гонял. Потом на Колчака ходили. Теперь на вас — на барона Врангеля пошли… Не ушел бы — гляди! — и на Польщу погнали б!..

— Че-реш-ни!.. Господин поручик!..

— Господин поручик, идите!.. — кричали где-то далеко солдаты 3-го взвода.

Через улицу, с топором в руке, прошел поручик Скворцов.

Второй красноармеец исподлобья посмотрел на него и отвернулся.

И вдруг за деревней раздалась беспорядочная ружейная стрельба.

Мы уже выходили за деревню.

— Господин поручик, господин капитан Карнаоппулло приказали вам доложить, что они оставили Кишечникова при себе.

— Зачем это?

Стрельба за деревней все учащалась.

— Часовым к перебежчикам, — ответил Галицкий, на ходу занимая свое место во взводе.

…Выйдя за деревню, 6-я рота рассыпалась в цепь.

Было очень жарко. С лица струился пот.

— Давно уж не гнали так!.. Что?..

— Жаль, говорю, что конница не подоспела… Не ушли бы!..

…Маленькие, белые домики какого-то хутора, к которому, уже под вечер, вышли наши цепи, дружной семьей спускались к оврагу. Овраг огибал хутор, за хутором упирался в плоский, осевший во все стороны холм. Над холмом зеленели сады небольшого поместья.

— Квартирьеры на хутор не пойдут, — объявил ротный. — Мы только обождем подводы и сразу же двинемся дальше. Садись и закуривай!..

…Прошла подзода с ранеными. За ней вторая. Шедшая в резерве 8-я рота построилась и с песнями прошла мимо нас на северную окраину хутора занимать позицию. Вдоль рва, уже далеко в степи, куда-то шел поручик Скворцов, получивший у ротного разрешение на полчаса отлучиться из роты.