Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Уильям Манчестер

Черчилль хватался за соломинку. Он прекрасно знал, что Конституция Соединенных Штатов ограничивает свободу действий Рузвельта. Кроме того, Рузвельт заявил о намерении баллотироваться на третий срок, и, конечно, не стал бы вступать в войну из опасения потерять голоса избирателей. В июне Рузвельт действительно не делал никаких заявлений; он только сообщил американцам, что выполнит решение июльского съезда Демократической партии. Кроме того, премьер-министр знал, что в то время у Вашингтона не было оружия для Франции. Рейно тоже об этом знал. Хотя и несведущий в американской политике, французский премьер-министр в течение первых шести военных месяцев, будучи ministre de finance – министром финансов, покупал оружие у Соединенных Штатов и знал, насколько незначительной была у них материальная часть. Тем не менее он допускал возможность американского вмешательства. Как он заблуждался! Черчилль был не прав, вселяя в него надежду, но основная часть вины лежит на после Буллите. Алистер Хорн отмечает, что «через него [Буллита] французскому правительству давали основание ожидать получение значительно большей помощи, чем в то время имелась реальная возможность»[250].

Черчилль настаивал, чтобы французы обратились к американскому президенту, и после недолгих колебаний французский премьер-министр согласился обратиться к Рузвельту. Однако в очередной раз попытался получить согласие Великобритании на сепаратный мир. Черчилль ответил, что «мы ни в чем не будем упрекать Францию, но это не означает согласия освободить ее от принятого ею обязательства». Затем он сообщил, что Королевский флот близок к организации жесткой блокады Европейского континента, которая может привести к голоду, от которого не удастся спасти оккупированную Францию. Французы не могут выйти из войны и остаться в хороших отношениях с британцами. Встревоженный его словами Рейно мрачно заметил: «Это может привести к новой, очень серьезной ситуации в Европе»[251].

Переговоры зашли в тупик. Спирс передал Черчиллю записку с предложением сделать паузу. Черчилль сказал Рейно, что должен переговорить с коллегами в «dans le jardin [в саду]». Англичане вышли в сад, по словам Спирса, «отвратительный прямоугольник» с грязными дорожками. Спустя двадцать минут Бивербрук сказал: «Ничего не остается, как повторить то, что ты уже сказал, Уинстон. Телеграфировать Рузвельту и ждать ответ». И добавил: «Нам здесь нечего делать. Пора отправляться домой».

Так они и поступили. Теперь все зависело от ответа из Вашингтона. Рейно, с которым был солидарен де Голль, казалось, верил, что американцы спасут его страну. Перед отъездом Черчилль сказал, что во Франции среди военнопленных есть 400 летчиков люфтваффе, и попросил, чтобы их отправили в Англию. Французский премьер-министр с готовностью согласился. Проходя мимо де Голля, премьер-министр, понизив голос, сказал: «L’homme du destin [избранник судьбы]». Генерал никак не отреагировал на его слова, но понял: французские войска, сбежавшие из Дюнкерка в Великобританию, сформировали армию, но остались без командующего. Французские войска в Бретани, готовые воевать, тоже нуждаются в руководстве. Днем раньше Колвилл записал в дневнике: «Уинстон много думает о молодом французском генерале де Голле». Его слова, обращенные к де Голлю, означали одновременно и вызов, и обещание поддержки, если де Голль возглавит сопротивление в Бретани. На определенном уровне всем было ясно, что союзу пришел конец, и, судя по последним неделям, он должен был закончиться гротескной сценой. Когда Черчилль вышел из префектуры, графиня де Порт крикнула: «Господин Черчилль, моя страна истекает кровью. Мне есть что сказать, и вы должны выслушать меня. Вы должны выслушать мое мнение об этом. Вы должны!» Черчилль, не обращая на нее внимания, сел в машину. Позже он заметил: «Она могла утешить его. Я – нет»[252].

То, что сделал Бодуэн, было более непростительным. Время от времени, когда говорил Рейно, Черчилль иногда кивал или говорил: «Je comprends» («Я понимаю»), показывая, что понял то, что было сказано раньше, чем ему перевели. После отъезда Черчилля де Голль, отозвав Спирса в сторону, сказал, что Бодуэн «сообщил всем без исключения, главное, журналистам», что Черчилль продемонстрировал «полное понимание положения, в котором оказалась Франция, и проявит понимание, если Франция заключит перемирие и сепаратный мир». Де Голль спросил: «Черчилль действительно так сказал?» Если он так сказал, то это окажет влияние на тех, кто не был готов нарушить обязательства Франции, и позволит капитулянтам заявить, если даже британцы согласны, что в борьбе нет никакого смысла.

Спирс ответил, что Черчилль не говорил ничего подобного, и бросился на аэродром, надеясь, что «Фламинго» еще не взлетел. Он успел вовремя, и получил подтверждение своим словам, сказанным де Голлю. Черчилль сказал Спирсу: «Когда я говорил «Je comprends», это означало, что я понял. В переводе с французского comprends означает «понимать», не так ли? Когда на этот раз я правильно употребил французские слова, они зашли слишком далеко в своих предположениях относительно того, что я имел в виду нечто совсем иное. Скажите им, что мой французский язык не настолько плох». Спирс передал его слова, но большая часть французов поверила Бодуэну, очевидно, потому, что он сказал то, что они хотели услышать. Ложь проникла на страницы официальных французских докладов и даже использовалась против Черчилля, когда он пытался напомнить французам о соглашении, обязывающем обе стороны не заключать никаких сделок с противником. Во время переговоров о перемирии адмирал Дарлан заявил, что, «если мы не можем больше сражаться, флот не должен попасть в руки каких-либо других продолжающих воевать сторон. Не следует забывать, что британский премьер-министр 11 июня [так!] заявил о такой необходимости, если Франция прекратит борьбу. Он подтвердил эту необходимость и выразил свои симпатии нашей стране. Сегодня он не сказал ничего другого»[253].

В обращении Рейно, переданном по телеграфу в Вашингтон утром 14 июня, говорилось, что «единственный шанс спасения французской нации заключается лишь в том, что Америка бросит на весы, причем немедленно, всю свою мощь». Если же этого не произойдет, говорилось далее, «тогда вы увидите, как Франция, подобно тонущему человеку, погрузится в воду и исчезнет, бросив последний взгляд на землю свободы, от которой она ожидала спасения». В Вашингтоне Государственный секретарь Корделл Халл назвал обращение Рейно «странным, практически истеричным». Однако американский президент зашел дальше, чем хотели Халл и другие советники. Он заверил французского премьер-министра, что «правительство США делает все, что в его силах, чтобы предоставить союзным правительствам материальную помощь, которая им срочно требуется, и удваивает свои усилия, стремясь сделать еще больше. Это объясняется тем, что мы верим и поддерживаем идеалы, ради которых сражаются союзники». Рузвельт сообщил, что «лично на меня особенно сильное впечатление произвело ваше заявление о том, что Франция будет продолжать сражаться во имя демократии», даже в Северной Африке.

Хотя Рузвельт подчеркнул, что не может взять на себя обязательства по собственной воле, Черчилль объяснил военному кабинету, что послание Рузвельта практически «равносильно вступлению в войну». По мнению Бивербрука, американцам теперь ничего не оставалось, как объявить войну, но это было всего лишь очередное хватание за соломинку. Показательно, что президент не обнародовал свою телеграмму и, когда британский премьер-министр попросил разрешения сделать это, он отказал ему в просьбе. 14 июня – в день падения Парижа и бегства французского правительства в Бордо – Колвилл написал в дневнике: «Похоже, надежды премьер-министра на немедленную помощь американцев были преувеличены. Рузвельт будет действовать осмотрительно, но все дело в том, что Америка застигнута врасплох в военном и промышленном отношении. Она может стать полезной для нас через год, но мы живем от часа к часу». В тот день вышел приказ об эвакуации из Франции остатков британского экспедиционного корпуса[254].

Де Голль, направленный в Лондон в качестве офицера связи, высказал предложение, рожденное отчаянием. 16 июня на обеде с Черчиллем и французским послом де Голль настойчиво доказывал, что требуется «какой-то драматический шаг», чтобы не дать Франции выйти из войны. Де Голль высказал мысль, что таким шагом могло бы стать «провозглашение нерасторжимого союза французского и английского народов». Черчиллю идея понравилась; военный кабинет одобрил ее, и де Голль сразу вылетел в Бордо. Спирс пишет, что прочитав проект декларации о союзе, Рейно «преобразился от радости». Она появилась, сказал он, в самый подходящий момент. В 17:00 собрался совет министров Франции, чтобы решить, «возможно ли дальнейшее сопротивление», и премьер-министр сказал Спирсу, что, по его мнению, декларация о союзе может сорвать перемирие. С ними была любовница премьер-министра, Элен де Порт – она знала все государственные секреты; один важный документ, пропавший на несколько часов, был найден в ее кровати – и она прочла проект декларации. Всем, что узнала, она поделилась с Бодуэном. И еще до того, как Рейно смог сообщить министрам новости, они уже знали обо всем и подготовили аргументы против принятия декларации.