Покойник претензий не имел - Алексей Макеев

– Похож, – процедил он, обходя Резаева. – Морды я его, конечно, не видел, а комплекция, фигура – один к одному. Сдается мне, что это он и есть, товарищ полковник.

Полковник Стас удовлетворенно кивнул, взъерошил короткие русые волосы.

– Я так и думал! – заключил он. – Еще один шар в лузу! Скоро партия наша будет…

– Минутку, начальник! – негромко сказал Резаев, глядя в потолок. – Что у нас здесь – служба знакомств? Вроде он – вроде не он… Опознания так не проводятся. Не знаю, что вы собираетесь на меня повесить, только процедура не соблюдена. Выражаю протест.

– Выражай, милый! – дурашливо сказал полковник. – Это теперь сколько угодно выражай. Только не обольщайся, родной, – это еще не опознание. Это я просто мысль одну проверял. Опознание чуть попозже будет – по полной процедуре. Сейчас мы тебя в камеру отправим, все как следует подготовим, а там, глядишь, и нарисуем тебе лет десять.

Резаев выдержал его взгляд и лишь разочарованно пожал плечами. Но душа у него уже закаменела, сделалась холодной, как спекшийся кусок цемента. «Больницу они будут на меня вешать, – подумал он. – Врачей нагонят на опознание… Отпечатков моих там нет. Ничего у них не получится. Поезд ушел. Отмажемся. А про театр им вообще не докопаться».

Сожалел он об одном – что не выдержал марку в поезде, схватился за пистолет. Кабы не это, ментам вообще не за что было бы зацепиться. Сдали нервишки. В самый неподходящий момент сдали.

«На это и бить буду – нервишки, мол, – решил он про себя. – Справку от психиатра показать могу. Ничего, выкручусь. В крайнем случае, дадут года два, так это даже в жилу – за эти два года тут все остынет, и можно будет жить дальше».

Глава 14

Гуров запер машину и зашагал к своему подъезду. Деревья во дворе, ажурная решетка вокруг клумбы, карнизы домов – все было покрыто пушистым свежим снегом, который выпал этой ночью. Дышалось необыкновенно легко, и на душе у Гурова было удивительно легко и спокойно, словно все заботы остались уже позади.

И вокруг было непривычно тихо и малолюдно – хотя праздники уже закончились, жизнь еще не полностью вошла в рабочую колею. Новогодние бдения за праздничным столом давали о себе знать.

Гуров только что вернулся из главка – вместе с генералом Орловым и Крячко они обсуждали сложившуюся ситуацию. Арест Резаева не оправдал возлагавшихся на него надежд. Никаких признаний Резаев делать не собирался.

Факт его присутствия на юбилее театра был подтвержден – Резаева опознали многие актеры. Но Резаев заявил, что обожает театр и на юбилей попал с целью познакомиться поближе с кумирами, а об убийстве Емелина совершенно ничего не знает. И хотя сразу же выяснилось, что Резаев даже поверхностно не знаком с искусством театра, предъявить ему было нечего – присутствовать на юбилеях не запрещено законом.

Зато работники больницы, в которой был убит Будилин, опознать Резаева не смогли. Правда, они подтверждали, что Резаев похож на человека, который проник в палату Будилина, но, поскольку лица его они не видели, опознание, строго говоря, провалилось. Единственный, кто был уверен в своих показаниях, – это милиционер Шабельник, но эти показания были настолько эмоциональны, насколько и расплывчаты, поэтому заранее было ясно – суд вряд ли их примет.

Мало что дал и обыск, проведенный на квартире Резаева – аккуратной типовой квартире в Новых Черемушках. Жилище свое Резаев содержал в идеальном порядке, но оно настолько было лишено индивидуальных черт, что казалось стерильным.

Родственные связи, знакомства и прочие детали биографии этого человека проверить не успели – начались праздники, и стало не до того. Правда, Гуров также получил некоторую передышку, но он понимал, что она не будет бесконечной, и необходимо предпринимать какие-то решающие шаги.

Новогоднюю ночь он провел вместе с Марией, которая все еще чувствовала себя неважно, но тем не менее не пожелала оставаться дальше на больничной койке, потому что твердо верила в приметы. Это был самый тихий праздник в их совместной жизни. Но именно в эту ночь им опять удалось наладить прежнее взаимопонимание, и теперь состояние Марии начинало понемногу, но неуклонно улучшаться. Важно было не допустить нового стресса.

Следователь Хрипунов принял к сведению покушение на Будилина и, кажется, окончательно изменил свою позицию по отношению к Гурову, но ему нужны были улики, доказательства, показания свидетелей, а ничего этого не было и в помине. По-прежнему в деле об убийстве артиста Емелина фигурировали лишь те факты, которые свидетельствовали не в пользу Гурова.

И у самого Гурова не было пока ни единой зацепки – ничего, кроме предсмертных слов убийцы и психопата Будилина, который, погибая в страшных мучениях от какого-то неизвестного яда, успел произнести несколько слов. Более-менее подробно смог воспроизвести эти слова только милиционер Шабельник, да и тот не был до конца уверен, что правильно все понял, потому что после нападения Резаева получил легкое сотрясение головного мозга и был не вполне адекватен. Но Гуров предполагал, что в предсмертных словах Будилина должен заключаться какой-то важный смысл, и решил безотлагательно их проверить, как только представится такая возможность. Праздники наконец закончились, и такая возможность у него появилась.

Но неожиданный покой, который он сейчас ощущал в своей душе, не имел к этому никакого отношения. Гуров, пожалуй, и сам не смог бы объяснить, откуда появились эта спокойная радость и ожидание счастья. Может быть, все дело было в том, что на короткий миг они вместе с Марией сумели выключиться из повседневной нескончаемой суеты и увидеть мир и себя такими, какими они были на самом деле? Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло?

Такие мысли были слишком непривычны для Гурова, который никогда не считал себя романтиком и философом. Он был практиком и всегда предпочитал железную логику и веские мотивации. И если какая-то часть его души и задумывалась о вечном, то другая продолжала перемалывать привычную будничную рутину. Кажется, именно эта часть претендовала быть главной, а Гуров не знал, хорошо это или плохо.

Он так глубоко задумался о своих внутренних противоречиях, что пропустил момент, когда рядом появился новый человек. Он неслышно вывернул из-за угла дома и скорым шагом устремился к тому же подъезду, куда собирался войти Гуров.

– Лев Иванович, подождите! – негромко окликнул Гурова этот человек, срезая путь и попадая ногой в небольшой сугроб, который за ночь нанесло возле бордюра.

Гуров обернулся и увидел следователя Курагина. Выглядел тот неважно – был бледен, худ и кое-как выбрит. Пальто болталось на нем как на вешалке. Курагин был без шапки, и на редких зачесанных назад волосах кое-где серебрились снежинки.

Гуров остановился и с недоумением посмотрел на следователя. С тех пор как стало известно о том, что дело по убийству Прокопова и Столярова закончено, Гуров практически не встречался с Курагиным. Тот тоже не давал о себе знать, и, казалось, такое положение его очень устраивает. Поэтому Гуров никак не ожидал увидеть следователя у порога своего дома.

– Здравствуйте, Лев Иванович! С Новым годом! – слегка запыхавшись, сказал Курагин, подойдя ближе.

Гуров, однако, отметил, что Курагин не подал руки, и ему показалось, что это далеко не случайная оплошность.

– И вас с Новым годом, Борис Дмитриевич! – сказал он без особого восторга. – Как попали в наши края?

– Вас ищу, Лев Иванович, – ответил Курагин. – Звонил в главк – мне сказали, что только что поехал домой. Я взял такси…

– Вы искали меня? – удивленно спросил Гуров. – Мне казалось, что до сих пор все было наоборот. Что же такое случилось, что я вдруг вам понадобился?

– Кажется, вы на меня немного обижены, – заметил Курагин. – Я вас понимаю. Но мы уже взрослые люди. Давайте попробуем поговорить без эмоций.

– С превеликим удовольствием, – согласился Гуров. – Сам не терплю эмоциональных разговоров. И мою обиду на вас вы сильно преувеличиваете. Мне ваша логика понятна, хотя я и не могу ее принять. Однако обижаться на это так же бессмысленно, как на смену дня и ночи.

Курагин задумчиво посмотрел на него.

– Это вы думаете, что вам понятна моя логика, – загадочно сказал он. – Но это долгий разговор. Может быть, пройдемся?

– Лучше зайдем ко мне, – предложил Гуров. – Там гораздо теплее.

– Я знаю, что ваша жена сейчас дома, – спокойно заметил Курагин. – А то, что я хочу вам сказать, не предназначено для посторонних ушей. Откровенно говоря, мне и вам не следовало бы этого говорить, но до сих пор я считал себя относительно порядочным человеком, а такое мнение о себе трудно изменить сразу. А в моем случае, кажется, вообще невозможно.

Гуров посмотрел на часы, потом медленно опустил руки в карманы и шагнул с крыльца.

– Боюсь, что у меня в распоряжении не более тридцати минут, – сказал он. – Во-первых, жена будет волноваться – я предупредил, что скоро буду дома: а во-вторых, мне тут же нужно будет уйти.