Королевское зерцало - Вера Хенриксен

Я лежала в полузабытьи. Все происходило как будто далеко-далеко — женщины вымыли и переодели меня, потом меня подняли, понесли. Харальд говорил после, что не хотел, чтобы меня устроили на корабле, который сильно трясло на катках.

Я дремала, покачиваясь на сделанных для меня носилках.

Очнулась я уже на новой реке, корабли были спущены на воду. Меня как раз перенесли на борт, совсем близко было лицо Харальда.

Он заметил, что я открыла глаза. Никогда, ни до, ни после, я не видела в его лице столько нежности. Он улыбался мне, как улыбается только мать. Молча он погладил меня по щеке.

Люди поставили на корабле палатку, устроили мне удобное ложе.

Предслава не отлучалась от меня, даже когда приходил Харальд.

Он не обращал на нее внимания.

— Елизавета, — сказал он, садясь рядом и обнимая меня. — Я понимаю, что ты поступила так ради меня.

— Мне следовало рассказать тебе о ребенке.

Он кивнул.

— Не нужно было тебе идти пешком. Мы могли бы нести тебя.

От подступающих слез у меня сдавило горло.

— Мне так хотелось родить тебе сына.

Он взъерошил мне волосы, слез он не любил, чувствовал себя беспомощным и сердился.

— Уж я постараюсь, чтобы ты подарила мне десять сыновей, — пообещал он.

Оправилась я не сразу.

Но Харальд и без того собирался задержаться в Новгороде, где княжил в то время мой брат Владимир. Харальд хотел найти себе подходящий корабль.

Он отправился в город Ладогу, что стоит недалеко от озера Нево [28], вы этот город называете Альдейгьюборг. Там он подыскал корабль по своему вкусу и велел кое-что в нем переделать. Только после этого он забрал меня из Новгорода.

Новый корабль был так велик, что на нем поместилась вся дружина, те же корабли, на которых мы приплыли из Киева, Харальд продал.

На носу этого великолепного корабля красовалась позолоченная голова дракона, позолота сияла повсюду.

Но лучше всего было то, что на корме под палубой имелось помещение, где можно было укрыться от непогоды и посторонних взглядов.

Из озера Нево мы вошли в полноводную реку Неву и по ней добрались до моря, русские называют его Варяжским.

— Больше у тебя не было сына? — спросил Олав.

— Нет.

— И все-таки у тебя есть сын. И зовут его Олав.

Их глаза встретились.

— Не спеши так, — предупредила его Эллисив. — Подумай, хочешь ли ты иметь мать, которой место в битве у Станфордского моста? И еще одно, — прибавила она. — В каком-то смысле я там была. Ведь это я вышила стяг Опустошитель Стран, который сопровождал твоего отца — черный ворон на белом поле, — тот самый, что привиделся тебе парящим над полем битвы.

Приближалось Рождество.

Из Англии пришла весть, что в битве с Вильяльмом Незаконнорожденным погиб Харальд сын Гудини. Теперь в Англии правил Вильяльм. Но Эллисив это было уже безразлично.

Свирепствовали бури, и Эллисив почти все время проводила дома за переписыванием книг.

Она привыкла к своей поварне, сжилась с ней. Здесь было уютнее, чем в покоях епископа.

Да и служанки ее здесь тоже освоились — все чаще они норовили остаться при ней.

Пришел Арнор Скальд Ярлов.

Он прослышал, что она рассказывает Олаву историю жизни Харальда. И ему хотелось бы узнать, о чем она говорит. Возможно, тогда он сложит более удачную песнь о конунге, немного смущенно сказал он.

Эллисив ответила, что ее рассказ о Харальде вряд ли можно переложить на язык скальдов.

Он не понял, что она хотела сказать.

— О воинской доблести Харальда сложено довольно песен, — объяснила Эллисив. — Я видела, как он сражается, и видела, как умирают люди. Но то, что я знаю про него лучше других, не имеет отношения к его ратным подвигам.

Арнор приходил еще несколько раз, и они подолгу беседовали друг с другом.

Он рассказал ей о том, как Торфинн ярл боролся с Рёгнвальдом, сыном своего брата Бруси ярла, за владение Оркнейскими островами. Рёгнвальд был другом конунга Магнуса сына Олава.

От Арнора она узнала о жизни Кальва сына Арни в изгнании на Оркнейских островах. Кальв был приемным отцом Транда священника.

— Кальву всегда не везло, хотя он надежный друг и честен, как никто другой, — сказал Арнор. — Магнус посчитал его своим врагом, потому что Кальв пошел против его отца, и Кальву пришлось покинуть Норвегию. Конечно, он мог бы поладить с Магнусом и вернуть свои норвежские владения, если бы предал Торфинна ярла в ожесточенной битве между ярлами и перешел на сторону Рёгнвальда.

— Но Кальв этого не сделал?

— Нет. Торфинн ярл наверняка проиграл бы эту битву, лишись он поддержки Кальва. Торфинн — свояк Кальву, он был женат на его племяннице. Однако важнее другое — Торфинн оказывал Кальву гостеприимство, когда все другие отказали ему в этом.

Я знаю, Харальд считал, что Кальв предаст его, и это подозрение стоило Кальву жизни. Но я убежден: Харальд заблуждался.

— Раз ты помнишь Кальва, ты, наверное, помнишь, что вместе с ним в изгнании был и Транд священник.

— Да, в молодости Транд был отважным воином, из него мог выйти хороший хёвдинг. Но с ним что-то случилось. Он отправился на остров Иколмкилль, где жили монахи. И после этого стал священником… Я-то всегда считал, что кольчуга ему больше к лицу, чем сутана, — добавил он.

Транд священник тоже наведался к Эллисив.

Посмотрев, как идет у нее работа, он с похвалой отозвался о ней. Но все-таки спросил:

— Как у тебя с Блаженным Августином? Ты поладила с ним?

Он перестал обращаться к ней на «вы», это произошло как-то само собой.

— Мне нравится, как он пишет: понятно и хорошо. В первой книге он говорит о любви к Богу и к ближнему.

Из второй книги я успела переписать совсем немного. Но я все время думаю об этих семи ступенях, по которым человек поднимается, приближаясь к божественной мудрости. Августин говорит, что первая ступень — это страх перед Господом, потом он называет смирение, дальше идут знание и сила веры. И только на пятом месте любовь. Это не вяжется с тем, какое большое значение он придает любви в своей первой книге.

А вообще-то и не вижу противоречий между его учением и той верой, которую мне дали в Гардарики.

— Можно подумать, что ты собиралась стать священником, — заметил Транд.

— Нет, конечно. Просто у меня были хорошие наставники. Иларион рассказывал мне о милосердии Иисуса, учил меня греческой грамоте, он отличался таким смирением и ученостью, что отец поставил его митрополитом на Руси. А Феодосий — если я когда-нибудь и видела святого, так это Феодосий. Он признавал только любовь к Господу и любовь к ближнему. Это он проповедовал людям и сам строго следовал этому.