Маленькая повесть о двоих - Юрий Ефименко

Вот счастливая, оборотистая какая Светка. Раз — и замужем! Раз — и прогнала! Раз — опять замуж! А в их знаменитом общежитии для молодых специалистов (до поседения будешь ждать, пока с квартирой повезет!)◦— горемыка на горемыке. Изводятся впустую столько невест! Истосковались по собственной семье. С каждым встречным сразу на все готовы, лишь бы не оттолкнуть, удержать возле себя, испытать судьбу — а вдруг повезет! Хотят дома и детей, а все-то получают «ходоков», недолгих визитеров любви, кто караулит на каждом перекрестке женской судьбы, на всякой остановке ее настроений и чувств…

Ведь как, ну как же хочется живой, настоящей, не придуманной человеческой любви! Кому объяснить: ни жить, ни работать, ни чувствовать толком жизнь вокруг, чужие страдания, переживания и судьбы. Все как за стеной! Господи, как тяжело без нее! И как глупо живется…

Из-за угла общежития, когда она поднималась на взгорок к дому, выбежала Даша Решетилова, преподаватель детской художественной школы (трудновато ей, на ее зарплату вдвоем с ребенком не разживешься). Даша куда-то спешила, но это состояние торопливости, необходимости все время куда-то успевать и нервозность, боязнь не поспеть были у нее извечны. И ходила она мелкими, быстрыми шажками, точно вот-вот побежит, сорвется на бег. Коротко кивнув на «добрый вечер», Даша пролетела мимо и неожиданно остановилась, окликнула и вернулась.

—◦Валь…◦— она протянула руку и робко, коротко коснулась плеча; высокая, худая, с привычкой держаться и разговаривать так, словно была забита с детства и теперь боялась всех людей, она проговорила тихо и не поднимая глаз: — Валь, у тебя какая-то беда. Там все говорят… Про твою подругу, про Ольгу Викторовну… Убилась вроде. Сегодня утром. Сама себя. Прости, Валь, побегу…

—◦Даша,◦— уже вслед ей растерянно сказала Валя,◦— этого не может быть. Не может быть…

Оля!.. Поначалу, еще через Ленинградскую перебегая, Валя стереглась, нет ли машин, не скользко ли, а дальше, по улице Карла Маркса, неслась ничего не замечая, подскальзываясь, неосторожно задевая прохожих, растолкав толпу, что всегда перегораживает тротуар напротив Дома одежды (здесь самая людная остановка — одна на десяток маршрутов), налетая на медлительных людей, отзываясь на всякое препятствие раздраженным шепотом «ой, да что это!».

По узкой, крутой лестнице бывшего дома-коммуны (великой коммуналки из бесконечных коридоров) она взобралась тяжело дыша, с ненавистью к чугунной тяжести в ногах. Стали словно чужими. Ватной рукой толкнула общую дверь, запираемую только на ночь, еще одну дверь, не запираемую никогда, и наконец оказалась перед Олиной комнатой, стала дергать ручку, стучать нетерпеливо и непрерывно, не замечая, что дверь опечатана.

—◦Ну что ты теребишь! Что?◦— высунулась соседка-старуха, осторожно, с опаской высматривая в полумраке коридора, кто это там.◦— Тебе что?

—◦Анна Семеновна, что с Олей?◦— переводя дыхание с трудом, спросила Валя.

—◦Да ничего… Это Валя-то?.. А-а! Да увезли утром. Стравилась. Так-то!◦— продолжала приглядываться старуха с непонятным любопытством.

—◦В больницу?

—◦Да нет, сразу куда дальше. Припоздали. Остыла. Глянь — дверь-то на печати. Милиция приложила. Померла, померла девка. Таблеток в рот напхала, это тех, для сна, да вот и все. Тихо померла. Я утром-то вышла — холодеет из-под ее двери. Вот, думаю, опять фортку на ночь не закрыла, весь дом заморозит. Стукнула ей, крикнула вдобавку. Потом еще смотрю — все так же. А дверь-то не на запоре… Ничего, как положено отошла — в постели. Мой Петро Игнатьич — тот сплоховал: на земле. Как упал возле магазина, так и помер.

—◦Да как же так!◦— воскликнула Валя, не дослушав ее до конца, осела на ларь и заплакала, закрывшись руками.◦— Ну как же так?..

—◦А так положено — сразу дверь печатью укрыть. Порядок такой установлен,◦— продолжала говорить свое Анна Семеновна, по-прежнему не сходя с порога.◦— Против посторонних.

Но Валя больше не слушала. Вдруг заметила, что опять расползлась молния, начала дергать замок, сняла сапог, пыталась наладить и поливала слезами. Оля, как же так?..

—◦Да. А пришла вчера поздно она.◦— Анна Семеновна за день хорошо вошла в роль главного свидетеля.◦— Чай пила, это точно. Плескалась в ванной. А спать-то все не ложилась, все возилась что-то, шевырялась в шкафу, в столе и вроде как чемодан собирала — отойдет в один угол, вернется к середине, отойдет в другой — и обратно, постоит-постоит. Потом затихла возле окна. В свое-то смотрю — тень на балконе, и не колышется. Все глядела и глядела она-то в окно. Высматривала, может, что? Да, должно быть, точно высматривала… А чего это она? С любви, думаешь? Так ли что?.. Этот ее, докторно-кандидатный ученый был позавчера. Тоже запоздно. И все ругал, ругал ее, выговаривал. Провинилась она, да?.. А пошел от нее — дверью хлоп! И дальше — хлоп! хлоп!.. Как же тут не с горькой любви?

—◦Анна Семеновна,◦— вытерла Валя слезы.◦— Да вы слышите? Анна Семеновна!.. Не знаете, письма хоть какого, записки не осталось?

—◦А я что знаю — милиция все смотрела. Я в углу стояла. Они-то все проверяли и спрашивали то, се… Вот с любви что бывает!◦— убедила соседка сама себя и закрылась, плотно прихлопнув дверь.

Господи, Оля! Господи!.. Зачем!.. Валя просидела неподвижно довольно долгое время. Она чувствовала себя так, словно забыла, куда ей теперь идти, или совсем не знала, идти ли вообще куда-нибудь.

Приоткрылась другая дверь, где жил с семьей (у них там был свой коридор и две комнаты) солидный человек из какого-то управления. Он устало вздохнул и сказал назидательно:

—◦Вы — подруга. Вы сходите в милицию. Скажите там, что известно. Мало ли что!.. Снимите, не забудьте, предохранитель на входной двери. И проверьте за собой, закрылась ли. Тут всего жди!..

Спать Валя легла в ту же минуту, как вернулась, не дожидаясь Любочки. И заснула, едва натянула одеяло на голову, словно сон накрыл ее вместе с ним. Она не слышала, как пришла Любочка, взволнованно подбежала к постели, присела на корточки возле изголовья и, едва-едва касаясь, погладила голову, всмотрелась тревожно в лицо, слабо освещенное ночником.

Валюша Мельникова была красива особенным, трогательным образом. Нежное, милое лицо с чертами четырнадцатилетней девочки (тонкими, строгими), отчего ей не дашь ее настоящих лет. Русые слегка вьющиеся волосы, запропавшие у женщин ныне, в столь легко и стремительно перекрашивающийся век. Округлый и будто старинно (как писали на полотнах ангелов и мадонн) выпуклый и чистый лоб. С ее общим выражением спокойствия и приязни, с ее мягким и неуклончивым (добрым даже при ее полной рассерженности) взглядом карих глаз она с первого же мига, как встретилась, заставляет подумать: подружиться бы — одарит светлым и надежным чувством.

Такую обязательно нужно беречь, оберегать.

Валя спала крепко, но не очень долго. Среди ночи она точно очнулась, открыла глаза и больше не смогла уснуть. Перед нею стояла Оля, какой была напоследок: с потемневшими глазницами, очень уставшая, ожесточенная и с бесконечно глубокой обидой на всех, кто был там, в институте, вокруг нее. Валя снова переживала из-за горестного выражения Олиных глаз, вслушивалась в ее горькие слова, снова брала ее руку и сжимала между ладоней, снова уговаривала ее не принимать все так близко к сердцу, не отчаиваться. Не отдавайся, Оленька, так горю ради своих завтрашних хороших дней. Они будут. Их будет еще немало. И оттуда, с них, ты сама посмотришь на все иными глазами, легко и ясно, здоровой душой. Да твоя кафедра — разве это же весь белый свет? Оленька, ну ведь ты — умница. Я тебя прошу: задумайся, не поддавайся, не убивайся так! Тебя специально расстраивают, а ты крепись. Ты защищайся самым старательным спокойствием. Это самая хорошая крепость. Умом и совестью плохих людей не возьмешь — им все нипочем!.. И пожалуйста, очень пожалуйста, ты верь в себя, верь!

—◦А что верить! Я дура! Дура! Я всегда верила всем, круглая дура!

Неправда, Оленька. Это тебя так уже заставили думать. Тебя мучают, подпиливают, чтобы сама сломалась, ушла. Ты такая талантливая на самое главное — на доброту и на честность. Зачем ты от себя отступаешь?

—◦Не надо, Валь. Перестань. Я все понимаю… Я пойду сейчас. Позвоню Макарычу. Макарыч подскажет, что-нибудь сделает. Он же обо всем знает. И с Повыткиным знаком близко. Может, он к нему сходит, а, Валь? Меня секретарша не пустит. А Макарыч пройдет. Он все-все расскажет, заступится.

То-то, Оленька, там не знают о ваших отношениях!.. Не проси его, своего Макарыча. Как же — заступится. Ты одна и не хотела знать — твой Макарыч только о себе и старается думать. Оленька, лучше не просить. Хоть кого. Надо не просить — надо устоять, продержаться. Мы еще придумаем что-нибудь. Обязательно надо придумать что-то, и мы сможем. Очнись, Оленька!

…Всю ночь Валя проговорила с навек ушедшей подругой. И слезы лились, лились все время, скатывались, впитываясь в подушку, куда она уткнулась, чтобы не потревожить всхлипыванием Любочку.