Реквием по солнцу - Элизабет Хэйдон

Но теперь, после Совета, который состоялся три года назад, он узнал Анборна лучше, восхищался им и любил, совсем как его крестный отец, Гвидион из Маносса, — испытывая огромное уважение, но с безопасного расстояния.

Было в глазах генерала что-то такое, чего Гвидион Наварнский не понимал. В своей юношеской мудрости он догадывался, что в душе человека, прожившего столько, сколько Анборн, и столько повидавшего на своем веку, есть мысли, чувства и осознание сути мира, которые ему не суждено сейчас понять, а может быть, и вовсе никогда.

Гвидион натянул тетиву и выпустил стрелу. Она отклонилась чуть влево, ударила в мишень, расположенную в ста шестидесяти ярдах, и унеслась в сторону.

— Проклятье!

Лорд-маршал уставился на него так, словно его поразило громом.

— Проклятье? — повторил он с возмущением. — Проклятье? О Единый Бог, чему учит тебя мой бесполезный племянник? Ты что, даже ругаться как следует не умеешь? Когда ты здесь закончишь, мы отправимся в город, найдем там подходящую таверну, где немедленно займемся твоим образованием, как и полагалось сделать уже давно. Тебя нужно научить самым необходимым вещам: пить, путаться с девками и ругаться.

— Честно говоря, я прекрасно умею ругаться, лорд-маршал, — вежливо заявил Гвидион Наварнский. Просто я боялся оскорбить ваш слух, зная, какой вы утонченный и скромный господин.

Анборн рассмеялся, а Гвидион снова натянул тетиву.

— Спасибо тебе. У моего племянника, в честь которого тебя назвали, были самые лучшие преподаватели, а именно я, научивший его ругательствам на языке драконов, — должен сказать, он превосходно подходит для этих целей. К сожалению, твоя физиология не позволит тебе полностью его освоить: без специальной диафрагмы в горле, имеющейся у драконов, ты не сможешь произнести некоторые весьма яркие звуки, но я не сомневаюсь, что, прожив с моим племянником несколько лет, ты сумел должным образом расширить свой словарь ругательств. Да и твоя «бабушка»… ну, Дающая Имя, наверняка знает парочку восхитительных словечек.

— Можете не сомневаться, знает. — Гвидион Наварнский выпустил стрелу, она попала в край внешнего круга, и он сердито пнул землю носком сапога. — Хрекин!

— Ага, ругательство на болгише, не слишком витиеватое, но очень даже неплохое. — На лице генерала появилось удивление. — И кто же тебя ему научил?

— Ну, когда мы с вами оказались под командованием сержанта Грунтора в почетной страже во время коронации Рапсодии в Тириане, он научил меня множеству полезных вещей. Например, как вынимать вшей из складок кожи на половых органах или как прочистить забитые носовые проходы так, чтобы ослепить своего врага.

— Понятно. — Анборн откашлялся, а Шрайк бросил косой взгляд на будущего герцога Наварнского. — Ну, оружия никогда не бывает слишком много, хотя данный вид до сих пор был мне неизвестен.

Гвидион Наварнский опустил лук, чтобы немного ослабить тетиву.

— Лорд-маршал, так вы мне расскажете, где вы были? Или я веду себя неприлично, задавая вопросы?

— И то, и другое. — Суровый воин оглядел юношу с ног до головы, и в его глазах появилось новое выражение — в них загорелось напряжение, граничащее с другим, более глубоким чувством, но Гвидион ничего этого не заметил, потому что сосредоточил все свое внимание на луке. — Я искал на Побережье Скелетов Кузена.

Гвидион Наварнский не поднял головы, продолжая заниматься своим оружием.

— А, понятно. — Он осторожно натянул тетиву, чтобы проверить, все ли в порядке, остался доволен и поднял голову. — Вы искали родственника по линии своего отца, Гвиллиама, или из семьи матери, Энвин?

Анборн вздохнул и посмотрел на луг, в его глазах появилось выражение, будто он заглянул в далекое прошлое.

— Ни то, ни другое. Я не имел в виду родственника по крови. Речь идет о древнем сообществе, братстве, рожденном в старом мире, в прежние времена. Братство воинов. Умелые солдаты, в совершенстве освоившие военное искусство за многие годы сражений, посвятившие ему жизнь и забывшие о собственных интересах. Кузены поклялись ветру и Серенне, звезде, которая зажигалась в небе над Серендаиром, покоящимся на дне моря на другом конце света. И друг другу. Они поклялись в верности друг другу.

Гвидион отложил лук, чтобы не отвлекать лорд-маршала, никогда не отличавшегося разговорчивостью, от рассказа.

Он почувствовал на себе взгляд Шрайка, но не стал поворачиваться и встречаться с ним глазами. По тому, каким напряженным был взгляд адъютанта генерала, он понял, что Анборн решил рассказать ему нечто очень важное, и решил быть достойным этой чести.

Анборн посмотрел на зеленое поле и высокую стену, ограждавшую Хагфорт: на бастионах стояли стражники, их тени казались длинными и какими-то неестественно тонкими в лучах солнца, клонившегося к закату.

— До определенной степени все солдаты — братья, они полагаются друг на друга и доверяют своим товарищам собственную жизнь. Так выковываются связи, которые не могут возникнуть никаким другим способом, ни по праву рождения, ни даже по взаимному желанию. Это становится твоим долгом, этого требует твоя душа — спасти товарища ценой собственной жизни, принять участие в сражении, которое гораздо более важно, нежели твое личное благополучие. После многих лет такой службы появляются два типа людей: одни радуются тому, что им удалось остаться в живых, а другие — что братство продолжает существовать. Первые собирают вещи и те крохи себя, что еще остались после стольких лет сражений, и возвращаются домой, к семьям, зная, что, как бы ни сложилась их судьба в дальнейшем, они навсегда стали частью некого единства, что они связаны с людьми, которых, возможно, никогда больше не увидят, но которые останутся с ними до самой смерти.

Он откашлялся и задумчиво посмотрел на Гвидиона Наварнского, словно изучал его.

— Вторые не возвращаются домой, потому что для них сам ветер является домом. А он никогда не остается на месте больше одного короткого мгновения, но всегда рядом, куда бы они ни пошли. Ветер невидим, но он есть всегда и везде, и они учились быть такими же. И чем больше человек становился похожим на ветер, тем меньше он думал о себе и своих нуждах. Разумеется, каждый солдат, который каждый день рискует жизнью не только ради своих товарищей и командиров, но и тех, кого он никогда не видел, тоже не слишком заботится о себе. Кузены были воинами, лучшими из лучших, и жили, следуя этому закону. В братство принимали в двух случаях: если человек демонстрировал исключительное военное мастерство, отточенное многими годами службы, или за самоотверженную и бескорыстную помощь другим людям с угрозой для собственной жизни.