Горечь таежных ягод - Владимир Петров

— Да, — протянул Кадомцев. — Я тоже заметил еще на командном пункте… Что у вас по расписанию в следующие часы?

— Технический тренаж.

— После политзанятий я на полчаса задержу Салтыкова, побеседую с ним. А потом подойду к вам на позицию.

— Слушаюсь.

В опустевшей ленкомнате Салтыков аккуратно разложил перед собой учебник и конспект, словно предлагая: пожалуйста, проверяйте. Конспект он вел хорошо, старательно, это нетрудно было заметить.

И все-таки, несмотря на внешне безразличный вид, он нервничал — барабанил пальцами по столу. Кончики пальцев, даже ногти, были у него желтыми, как у заядлого курильщика.

— А мне сказали, что вы некурящий, — произнес Кадомцев.

— Правильно сказали, — усмехнулся солдат. — А пальцы у меня от проявителя желтые. Вчера фотографией занимался.

Салтыков ожидающе поглядывал на капитана — ему наверняка не терпелось узнать, зачем же его оставили? Одного из всей группы.

— Что-то в последнее время вы, Салтыков, без настроения живете и работаете. В чем дело, если не секрет?

— А я не делаю никакого секрета, товарищ капитан. Просто, откровенно скажу, надоели мне с приставаниями: что да почему? Разве человек все время обязан жить с хорошим настроением? Бывает ведь и плохое.

— Бывает. А в чем причина?

— Так, дело обыкновенное. Рассчитывал остаться на сверхсрочную, а теперь не получается. Как говорят, обстоятельства не позволяют. Вот и жалею.

— Что же это за обстоятельства?

— Домашние… Сестра тяжело болеет, уход за ней нужен. А дома только одна мать.

— Давно она болеет?

— Пятый год… Парализована.

Кадомцеву стала ясна несостоятельность этого «довода». Почему Салтыков раньше об этом умалчивал? Значит, есть другая причина, и, вероятно, существенная, если Салтыков решился пойти на хитрость.

Чтобы не особенно смущать солдата, Кадомцев, слушая его, раскрыл классный журнал и стал делать в нем записи о своем посещении политзанятия. Скосив глаза, мельком посмотрел на Салтыкова: тот следил за авторучкой, близоруко прищурясь. И тут Кадомцева осенило: он вдруг вспомнил точно такой же взгляд Салтыкова на занятиях, когда переписывали таблицу, вспомнил его напряженное сопение вчера у планшета… Ну конечно, как он не догадался раньше? Планшетист, имеющий дело с мельчайшими хитросплетениями координатной сетки, с многочисленными цифрами, знаками, написанными зачастую нечетко, неясно в спешке боевой работы и… — близорукость. Вот она, причина!

— И давно это у вас?

— Что? — непонимающе взглянул Салтыков.

— С глазами…

Салтыков вздрогнул. С минуту молчал, опустив голову. Наконец произнес глухо:

— Еще с зимы… Болел я конъюнктивитом, в санчасти лежал. С тех пор и хуже. Эх, да что там говорить, товарищ капитан! — солдат в сердцах махнул рукой. — Все равно этому не поможешь. Дослужу до демобилизации — три месяца осталось, а там видно будет.

— Почему не поможешь? — возразил Кадомцев. — Пошлем вас на обследование в госпиталь. Там и подлечат, и, если потребуется, очки подберут. А мы тем временем подумаем насчет сверхсрочной службы.

У самой позиции Кадомцев носом к носу столкнулся с Мамкиным. Увидав капитана, Мамкин остановился, вытянулся, растерянно прижимая к животу алюминиевую кружку.

— Здравия желаю, товарищ капитан!

— Здравствуй, Юлиан Мамкин! — улыбнулся Кадомцев. — Куда и по какому делу собрался?

— За водичкой, товарищ капитан. Тут недалеко ключ имеется. Вода — аж зубы ломит.

— Пить захотел?

— Так точно. Только не я — ефрейтор Трушков. «Сбегай, — говорит, — за ключевой. Для промытая пищевода».

— Он что, заболел?

— Никак нет. Физически здоров.

— А ну-ка позови его ко мне.

Трушков вежливо улыбался.

— Значит, пить захотелось?

— Так на завтрак же селедку давали. Природа требует, — ответил ефрейтор.

— Вот что, товарищ Трушков. Если я еще раз увижу или узнаю, что Мамкин у вас на побегушках, получите взыскание. Сделали выводы?

— Так точно. Сделал.

— Какие?

— Обучать и воспитывать молодое поколение согласно воинской этике. Не превышая полномочий, — отчеканил Трушков.

— Я вполне серьезно, — сухо сказал Кадомцев. — Стыдно вам, человеку с высшим образованием. Некультурно.

В кабине станции наведения ракет Кадомцев пробыл недолго.

Старший лейтенант Вахрушев сел за пульт офицера наведения и, используя имитационную аппаратуру, провел несколько тренировок по низковысотным малоразмерным целям. Кадомцев был рядом и видел: Вахрушев сознательно создавал для операторов наиболее сложные условия. Выдавал «пачку», имитирующую цель, на минимальной дальности, когда она вот-вот войдет в зону пуска и когда от операторов требуются исключительная быстрота, собранность, мгновенная реакция — ошибка одного здесь, как правило, означает провал работы всего расчета. Запускал цель специально через зону местных предметов, и ее отметка то и дело смазывалась на фоне золотистой ряби «местников». Тем не менее операторы ни разу не сорвали проводки.

После третьего варианта Кадомцев, чувствуя, что у него у самого от напряжения стучит в висках, положил руку на плечо Вахрушева.

— Хватит. Достаточно…

Ни перед тренировкой, ни во время работы Вахрушев не сказал солдатам ни одного лишнего слова, только уставные команды. Они понимали его с одного взгляда, не расспрашивали, не требовали уточнений, работали молча и сосредоточенно.

— Разрешите, товарищ капитан, сверх программы? Продемонстрировать «систему Ю-три»?

— Давайте.

После команды Вахрушева «создать условия!» в кабине началась вакханалия. Распахнулась дверь, от хлынувшего дневного света зарябило в глазах; задребезжал динамик громкоговорящей связи, включенный на полную громкость; где-то над операторскими шкафами назойливо запищал зуммер.

А Вахрушев, перекрывая шум, уже выдавал команды:

— Контрольная цель! Скоростная, одиночная. Поиск. Азимут… Высота… Дальность…

Потом на экранах появилась не одна, а группа целей: золотистые светлячки, мерцающие сквозь метелицу помех. Они упрямо липнут к перекрестиям, как пчелы к намазанной медом сотовой раме.

Одна из них, первая, прочно захвачена в цепкие руки локатора, устойчиво «сидит» в самом центре перекрестия. Но вдруг начинает меркнуть, пропадать, будто растворяясь в зеленоватой зыби экрана…

Операторы встревожены.

— Цель маневрирует! Уходит на малую высоту!

Вахрушев быстро меняет режим слежения за целью, которая уже входит в зону огня зенитных ракет. Пуск!

— Захватить вторую…

Когда закончилась эта необычная тренировка, Кадомцев так и не понял: все ли было правильно, хорошо ли действовал расчет? Судить по экранам? На вахрушевском-то он еще более или менее контролировал обстановку, а операторские для него были почти «слепы» из-за сильного бокового освещения. Команды и доклады? Пожалуй, они выдавались правильно вообще, в целом. А о деталях он просто не мог судить. Он не настолько был компетентен. И потом этот надоедливый, все заглушающий шум…

Выключив аппаратуру и устало опустив голову, Вахрушев шевелил пальцами, словно стряхивал с них невидимые капли воды. Затихли вентиляторы, замолк динамик, и только зуммер еще продолжал пищать.

— Мамкин! Выключи свое рацпредложение, — пробубнил сержант Резник. — У меня от него желудок вибрирует.

Мамкин поднялся со стула, потянулся к выключателю, но помедлил и, обращаясь к Кадомцеву, сказал с откровенной гордостью:

— Зато стрессор какой!

— Стрессор? — удивился Кадомцев, чувствуя, что, кажется, начинает кое-что понимать. — Сверхраздражитель?

— Точно, — кивнул Вахрушев. — Военно-инженерная психология, товарищ капитан.

Вот оно что! Значит, именно в этом вся соль «системы Ю-три». Но ведь, насколько помнил Кадомцев, психология рекомендует снимать, рассеивать так называемые «стрессовые» явления? Чтобы улучшить прием информации.

— А вы поступаете наоборот?

— В том-то и дело, — сказал Вахрушев. — Я провожу вас и по дороге объясню.

Уже со ступенек Вахрушев, обернувшись, крикнул:

— Младший сержант Резник! Продолжайте тренировку! Садитесь за пульт офицера наведения и действуйте по учебному плану.

Кадомцеву он пояснил:

— Резник уже давно освоил обязанность офицера наведения. Сообразительный парень.

Так вот насчет нашей системы подготовки операторов. Сначала сделаю вам вводную теоретическую часть.

Рецепторы, анализаторы, сенсорные свойства… Со всеми этими терминами Кадомцев в свое время встречался в академических курсах. Не в них, собственно, было дело. Главное — Вахрушев со своими операторами поступал по-своему. Существует мнение, что повысить эффективность восприятия можно, максимально устранив все посторонние раздражители, то есть убрав стрессоры. Но у оператора-ракетчика в боевой обстановке таких идеальных условий никогда не будет. Наоборот.