Испытание - Антон Дубинин

— Эй, как тебя там… трактирщик!

— Жакоб, мессир.

— Жакоб, поди сюда, не бегай ты, ради всего святого…

— Но вино, мессир… Вы пролить изволили… Прикажете еще подать?..

— К черту вино, — Кретьен нетерпеливо взмахнул рукой, опрокинув не до конца еще опустевшую бутылку. Жакоб ловко подхватил ее в полете. — Говори по делу. Про еретиков, двоих. Что знаешь? Здесь они?

— Так точно, мессир, здесь. Сегодня днем их зацапали.

— Как — зацапали? — сердце Кретьена гулко ухнуло и куда-то обвалилось.

— Да вот так и зацапали, мессир, господина аббата солдаты… И мессиры королевские рыцари, мессир. Они, мессир, еретики эти, от правосудия, стало быть, скрывались.

— Где они сейчас?..

— Да вестимо где — под стражу их куда-то посадили, мессир… И серебряными цепями обмотали, чтобы колдовать не вздумали, — вдохновенно фантазировал трактирщик, найдя себе благодарную аудиторию. Эту историю за сегодняшний день он рассказывал уже раз в двадцатый, но такого прицельного внимания еще не получал ни от кого. — Они же, благородный господин, знаете, что выделывали?.. Младенцев зачинали с матерями да сестрами, а потом на оргиях своих богопротивных их, стало быть, сжигали, а пепел лопали заместо причастия! Жаб лобызали, черных кошек целовали — страшно сказать — в задницу…

Несмотря на дикий страх, Кретьен едва не расхохотался. Вот бы Этьенчика вестями порадовать!.. Спросить, сколько он младенцев слопал за время их расставания, и какие вкусней показались — крещеные или некрещеные? А так же насчет кошек и прочего. Но сейчас было не до того, и чтобы взять себя в руки, он вылил в рот остатки вина. Вино он заказал крепкое, и Кретьена продрала дрожь до самых костей.

— Довольно о всяких мерзостях, ты… честный католик!.. Скажи лучше, где этих еретиков сейчас держат?

— А, мессиру угодно еретиков посмотреть, — понимающе закивал Жакоб, при трескучем огне сальных свечей его лицо казалось едва ли не дьявольским. — Да не пустят вас, благородный господин, там же солдаты, сами понимаете. Наш добрый граф приказал. Сторожат их, никого пущать, стало быть, не велено. У нас многие — бабы в основном — ходили еретиков смотреть, да никого не пустили, разойтись, мол — и все тут… А вы бы оставались до утра, — бросая алчные взгляды на Кретьеновский худой кошелек, резво предложил трактирщик, — их же на рассвете вешать будут, вот и насмотритесь. У нас вся деревня глядеть пойдет. А на ночь я вас в отдельный покойчик устрою, и девчонку вам, — он лукаво подмигнул, — подберем подходящую! Не ходите вы, за-ради Бога, к этому Жермену, старой заднице, у него и вино плохое, и дочка — мымра, каких мало…

— Как… будут вешать?..

— Да обыкновенно как, мессир — за шею, не за ноги… — Жакоб сам засмеялся удачной шутке. — Так сир граф, стало быть, приказал, а то и сир король — поймать, значится, и повесить. Утром, потому что щас же уже ничего не видно, — объяснил он проникновенно, изо всех сил подмигивая объявившемуся на горизонте слуге, чтобы тот принес еще вина. Если благородного господина напоить как следует, так он ни до какого Жермена, старой задницы, уже просто не доползет, придется ему тут заночевать. — А окромя того, они до заката заняты были. Виселицу, стало быть, строили. На берегу речки, мессир.

Кретьен встал, с шумом отодвигая скамью. В ушах у него стучали кровяные молоточки. Господи, да он, кажется, и в самом деле пьян.

— Куда же это вы, мессир? — всполохнулся трактирщик, видя, как выгодный гость прямо-таки ускользает из рук. Такие все съедают, все выпивают, о деньгах не спорят — это, мол, ниже их достоинства… Рыцари, одним словом. — По нужде, может, собрались? Так давайте я вас провожу, фонариком посвечу… А еретиков смотреть сейчас даже и не вздумайте, бесполезно. Да и не на что там смотреть-то, вот те крест, — Жакоб истово перекрестился. — Я ж их вблизи видел, вот как сейчас вас — их же у меня в трактире и брали, как раз пополудни! Они тут рыбку ели. Рыбку! Да не в пост!.. Останьтесь, господин хороший, я вам и больше расскажу, сам видел… Ввалились мессиры солдаты, раз, два, повязали, те и пикнуть не успели! И что смешно-то — ведь не защищались совсем, прямо как овцы. Один-то ладно, совсем хиляк, соплей перешибешь, а другой на вид вроде складный, даже, не в обиду вам будь сказано, покрупнее вас будет… Однако ж нет, так и дали себя повязать, одно слово — еретики… Мессир! Куда же вы?.. А заплатить?.. А, тьфу, пропасть…

Злой как сто тысяч асассинов, трактирщик грохнул по столу кулаком и рявкнул на подвернувшуюся девчонку. Вот кой хрен их разберет, этих рыцарей? А на вид такой солидный был… И ведь не привяжешься теперь, не гнаться же за ним, в самом деле — еще ка-ак рубанет своим мечищем, с них, благородных, станется, смотрит-то как мрачно… Вот ведь незадача, кто ж по нему мог разглядеть, что ему и всего-то было нужно выпить на халяву!.. Впрочем, не столько выпить, сколько пролить. Скотина рыцарская, сколько хорошего вина пропало!..

Морель нетерпеливо пританцовывал у коновязи. Кретьен вскочил в седло, почти не чувствуя своего тела. Руки его заледенели и слегка тряслись. За то недолгое время после заката, которое Кретьен провел в познавательной беседе с трактирщиком, успела сгуститься промозглая, темная ночь начала октября. В воздухе висела неразличимая морось, сырой туман приполз от реки. Все эти вилланы, наверное, уже попрятались по домишкам — и спросить-то не у кого…

Выпустить Кретьена за ворота двора явилась босая растрепанная девочка лет двенадцати, с широким, неправильным личиком, слишком серьезным и взрослым для ее детских лет. Будто ребенок шутки ради надел взрослую маску. В руках у девочки горела свечка, прикрытая стеклянным закопченным колпаком от непогоды.

— Девочка, — проговорил Кретьен, склоняясь с коня к светоносице и стараясь, чтобы его хриплый, непослушный голос звучал не слишком уж страшно. — Скажи, малыш, ты не знаешь, где… поместили двух пленных? Которых сегодня взяли тут, в кабаке?

— Знаю, — серьезно отвечала она, поднимая освещенное личико, казавшееся в свечном свете почти красивым. — Одного в сарай к Жану Кривому, который раньше старостой был, а второго, молодого — к Жерену Горожанину, это на том конце деревни, где плетень косой. А вы их что, спасать собираетесь, благородный сир?

— Спасибо, милая, — не отвечая, Кретьен вытащил из кошелька денежку, положил ей в ладонь. — Вот, возьми. А это передай хозяину, я ему забыл заплатить.

— Благодарю вас, мессир… Только там — стража, — предупредила благодетельница с серыми косичками, оттягивая в сторону тяжелый засов ворот, перебирая замерзшими босыми ногами.

— Я знаю.

— Ну, Бог вам в помощь. Езжайте, благородный сир.

Кретьен почувствовал, как глаза его защипало. На кого-то она похожа, чуть ли не на Этьенета, Боже ты мой… Он сжал ногами бока Мореля, высылая его вперед, и огромный конь проплыл, словно черный корабль, мимо девочки со свечкой — прочь из ворот.

…И в самом деле стража. Четверо. Двое явственных вилланов, которых приказ вырвал из родимых лачуг и теплых постелей, и с ними — два кольчужника. Плохие, конечно, кольчуги, крупные, короткие — но все же это солдаты, исполняющие свои обязанности. Дай Бог, чтоб не графские.

Четверо в тоске жгли костер перед дверьми большого дровяного сарая и играли во что-то — кажется, в кости. Один валялся плашмя, накрывшись плащом. Но никаких бутылок, никаких признаков согревающего напитка — дело серьезное, еретика стерегут, аббат бы им показал — выпить!.. Трезвы, как стеклышко. Поэтому при звуке копыт те из них, что в кольчугах, резво повскакали на ноги, один схватился за меч.

— Эй, кто здесь?.. Чего надо?.. Проезжай, не велено!..

Кретьен, чувствуя, как в нем дрожит, исполняясь огня, каждая жилка, медленно подъехал, и не думая спешиваться. На огромном черном коне он нависал над насторожившимися стражниками, словно тень вне круга огня. Отсветы пламени озарили его бледное лицо, сдвинутые брови. На поясе — меч, не такой, как у солдат — длинный, рыцарский. А доспеха — нет. Нет доспеха, проклятье…

— Х-хэмм, монсеньор, — слегка оробев, подал голос один из вилланов, самый здоровый, тот, что недавно лежал на земле у огня. — Чего вам надобно-то?.. Мы тут… это… еретика стережем. Пущать не велено.

— Пустите меня к нему, живо, — процедил Кретьен, собирая в голосе все равнодушное презренье, на которое только был способен. Сердце его бешено колотилось, он играл наудачу. Все — или ничего. — И без разговоров, вы… мужичье!..

Светловолосый виллан помялся с ноги на ногу, обернулся за поддержкой к остальным. Солдаты оказались посмелее, один даже отставил ногу вперед (ну и делов-то, что рыцарь! Зато — один против четверых. И он, кажись, без доспеха…)

— Не, бла-ародный сир, не велено. Господин аббат с живых шкуру спустит. До утра придется повременить, бла-ародный сир.