Дочь партизана - Луи де Берньер

– А мужчины? Какие были клиенты?

– Мужчины? Ну, от тридцати пяти до шестидесяти. Богатые. Если им верить, у всех холодные дрянные жены. Все без меры пили. И рассказывали невероятные секреты, словно ты им лучший друг или психиатр. Хорошие завсегдатаи чмокали тебя в щечку, с ними было приятно, к ним-то девушки и уходили. Скверные, а встречались, знаешь ли, и такие, нажирались, орали, затевали драку и пытались тебя лапать; если клиент шибко безобразничал, Грилл спускал его с лестницы и вслед швырял входную плату. Но обычно этим мстили иначе – подпаивали до блевоты. Иногда заявлялись бандиты, но их Грилл не трогал, потому что они могли взорвать клуб. Вэл что-то подсыпала им в стаканы, и они лишь утром прочухивались на полу, ничего не помня.

В общем, было хорошо. За полгода работы были приятные разговоры и совершенно дурацкие, я до черта курила и пила шампанское, полюбила девочек, Вэл, Бергонци и многих завсегдатаев. Этакая маленькая семья. Нет, большая семья, такая, где беспрестанно гостит куча дальних родственников, как у греков. Странная была жизнь, Крис. Я почти не видела дневного света. Ела как придется – чипсы, сэндвичи и все такое, днем спала. Забыла, как выглядят деревья, солнце. Беспрестанно смеялась, но вспомнить нечего, день от дня почти не отличался. Ничего не помню. Заработала кучу денег, уйму, но по магазинам не ходила, ничего не тратила. А затем появилась Большая Сволочь.

– Большая Сволочь?

– Большая Сволочь.

– И что произошло?

– Бугай, у которого пропасть денег. Чем занимается, не сказал. Говорил, что «международный бизнесмен». Раньше не заглядывал. Бергонци его не знал. Сразу оплатил годовой взнос – пятьсот фунтов. Жутко самодовольный. Держался точно какой-нибудь Муссолини или нобелевский лауреат в номинации «шишка».

Он подсел за мой столик и перебил наш разговор с клиентом. Привет, говорит, киска. Выговор у него был чудной, я так и не поняла, откуда он – из Америки, Южной Африки или неизвестного мне английского графства. Ну вот, плюхнулся рядом, собеседник мой очень удивился, но потом взял и пересел к болгарке. «Откуда ты?» – спрашивает Большая Сволочь. Из Югославии, говорю. «А где это?» Такое местечко, говорю, в центре Франции, там живут одни миллионеры и никто не платит налоги. «Не слыхал», – отвечает.

Потом давай рассказывать, что у него дома с бассейнами всякой формы, два «бентли», а еще «даймлер» и «роллс-ройс», сеть закусочных, в друзьях сплошь знаменитости, а в любовницах шикарные красавицы, и все ждут не дождутся, когда он появится. Ну, я старалась его подпоить, чтоб он сблевал. А ему ни фига, знай себе курит жуткие сигары, которыми Бергонци торговал, разглагольствует и лапает меня, и я ловлю сочувственные взгляды девочек, а времени два часа ночи.

Потом я отлучилась в туалет и разыскала Бергонци. Слушай, говорю, пойду-ка я домой. Мужик невыносимый, а мне нездоровится. «Извини, лялька, – отвечает он, – но раньше клиента никто не уходит. Таков уговор». Ну пожалуйста, Гонцо, прошу я. «Весьма сожалею, дорогуша, правила есть правила».

И до полчетвертого я мучилась, как в аду, а потом Большая Сволочь говорит: «Небось хочется домой, киска?» Устала, говорю. «Да и я притомился. Пойду, пожалуй». Грилл подал ему пальто, и он ушел. Я опять сходила в туалет, а на выходе меня поймал Бергонци. Ладно, говорит, народу мало, можешь идти. Отдал деньги за вечер, вышло весьма прилично, и предупредил: «Смотри осторожнее, тут всякая шваль ошивается». Я вышла на улицу, вот тогда-то все и произошло.

– Что?

– Знаешь, тяжело об этом говорить.

– Тогда не надо.

– Нет, я должна с кем-нибудь поделиться. Еще никому не рассказывала, а там много чего. Много всякого.

– Ну расскажи что-нибудь одно, а в следующий раз – другое.

– Ладно. Я шла по улице и просто вдыхала свежий влажный воздух – чистый, хоть и в Сохо. Пока я сидела с Большой Сволочью, прошел дождь. Хотела взять такси, мне было по карману – хоть каждый день катайся. Но потом решила, что поймаю машину на Лестер-сквер.

Прошла всего ничего, и тут рядом притормозил большой черный лимузин, внутри двое. Один за рулем, другой сзади. Машина остановилась почти вплотную, стекло ужужжало вниз, и я увидела Большую Сволочь, и он мне помахал рукой в золотых перстнях. «Эй, киска, – говорит, – угадай, кто поедет кататься?»

– Ох ты! – выдохнул Крис.

23. Взаперти

Она отчаялась, хоть и дочь партизана.

Наконец я скопил пятьсот фунтов. В желтом конверте они лежали во внутреннем кармане пиджака. То и дело я их вынимал и разглядывал, едва удерживаясь, чтоб еще раз не пересчитать. Много раз пересчитывал и сменил два-три конверта. Неоспоримые пятьсот фунтов. Они придавали какую-то уверенность. Теоретически мне хватило бы денег переспать с Розой, если б она еще оказывала подобные услуги.

Приходила мысль, что их можно потратить на кого-нибудь типа киски Бергонци, но я хорошо понимал: это совсем не то даже для меня, одинокого субъекта, изголодавшегося по женщине. После многолетнего супружества с Огромной Булкой трудно рассчитывать на женский интерес – я наглотался пыли, утратил уверенность в себе и, кроме того, мечтал лишь о Розе. Я знал, что приятен ей, но не был уверен в природе ее приязни. Обсуждать эту тему я боялся, опасаясь, что ее интерес ко мне окажется «платоническим», как выражались девушки моей юности. Разочарование меня бы сокрушило.

Примерно тогда Роза и поведала о самом страшном своем кошмаре – похищении Большой Сволочью и его подельником.

Ее затолкали в машину, и тот, кого она называла Большой Сволочью, поигрывая ножом, устроился рядом с ней на заднем сиденье. Ехали часа два, не меньше, однако все еще было темно, когда лимузин остановился и Розе приказали выйти.

По лестнице спустились в этакий меблированный подвал. Там имелись даже туалет и душ, но не было окон, а окованная железом дверь всегда была заперта. Вероятно, Большая Сволочь и его напарник обустроили помещение специально для своих забав. Если приглядеться, там были видны следы замытой крови и порезы на мебели. Свет можно было выключить, только со стула вывинтив лампочку.

Роза не кричала и не сопротивлялась, потому что ее окутала обреченность – этакая парализующая смесь фатализма и ужаса. Я не бывал в подобных ситуациях. Хочется верить, что я бы сопротивлялся, но, может, и нет. Никогда не знаешь, как себя поведешь, пока не окажешься в переделке. Помню, однажды на проселке я увидел слепого кролика – он меня чувствовал, но не знал, что я такое. Объятый ужасом, он просто беспомощно сидел на травянистой обочине. Вытянул шею, как аристократ на плахе в фильмах о Елизавете Первой, и ждал, когда я его убью. Я почесал ему нос, пошушукал, а затем поднял и отнес подальше от дороги. В руках моих он брыкался, но, оказавшись на земле, вновь изготовился к казни. Наверное, то же самое было с Розой. Она отчаялась, хоть и дочь партизана. Оказалось, от безысходности молятся даже атеисты.