Лёха - Николай Берг

— А как сдались? Не опасались, что постреляют не разобравшись?

— Читать надо уметь! Немцы же все разъяснили, культурные же люди! — покровительственно и немного свысока ответил коренастый, вытягивая из кармана пачку бумажек:

— Грамоте разумеешь?

Семёнов кивнул.

— Так вот смотри! — сказал собеседник и дал в руки пачку листков разного размера. Такие Семёнову уже попадались, просто сразу столько и так много разных не было. Видно коренастый и его компания постарались, собирая все листовки, которыми немцы посыпали советские войска. Лежащая сверху и впрямь инструктировала просто и доходчиво как надо сдаваться в германский плен, надо только громко крикнуть «Штык в землю», «Сталин капут» и с поднятыми руками выйти к германским военнослужащим. Одна такая листовка была пропуском для любого числа сдающихся. Хоть целым полком иди. Обещалось хорошее обращение со всеми пленными и особенно хорошее для тех, кто сдастся добровольно и без сопротивления. Таким обещалось — письменно — работа по специальности, усиленное кормление и много всякого хорошего.

— Ты читай, читай, просвещайся, колхозный. Авось и поумнеешь. Немцы — культурные, цивилизованные люди, арийцы. Они если пообещали — то выполнят все до копеечки, люди чести, не коммуняки сраные — торжественно и громко сказал квадратномордый. Окружающие группку пленные отреагировали по–разному. Кто и не повернулся даже, а сидевший поодаль сержант–танкист в прогоревшем дырами комбезе негромко, но зло сказал, как плюнул:

— Громче старайся, глядишь, и дадут тебе немецкий башмак поцеловать, гнида. Жопу свою лизать не дадут, конечно, рожей ты не вышел, но башмак, может, и дозволят почеломкать. Будет тебе праздник на всю жизнь! Детям будешь хвастать. И внукам. Если доживешь.

— Ну, ты наглый как колымский пидарас! — вскипел моментально квадратномордый, порываясь встать, но как‑то не слишком настойчиво.

— Тебе виднее, я с пидорасами не общался — еще более зло, но так же внятно сказал танкист.

— Сядь и заткнись! — одернул соседа коренастый, словно бы испугавшийся его порыва. К удивлению Семёнова кипевший праведной яростью хам тут же утих. Коренастый запоминающе поглядел на танкиста, тот ответил тем же. Тогда коренастый сказал уверенно:

— Это мы еще посмотрим, кто немецкие башмаки целовать будет. А мы жидовскую власть и жидов защищать не намерены, пусть жидовня дураков в другом месте ищет. И потому нам немецкие солдаты руки пожали как равным. А вот таким, кто на Сталина с жидами надышаться не может — тем немцы скоро устроят праздник.

— Ишь как, даже поручкались, не побрезговали, значит? — оскалил зубы сержант–танкист.

— Ты зубы то спрячь, не люблю я, когда зубы скалят — огрызнулся коренастый. И, видя, что многие пленные смотрят на их перепалку сказал погромче:

— Да, мы когда сдавались в плен, немецкие военнослужащие нам пожали руки! Как равным! Это большевики рукопожатия отменяли. А наши освободители — нас за людей держат и понимают! Они настоящие мужчины! Не этой жидовне чета! Я себя давно человеком не чувствовал под гнетом большевиков, а теперь я — Широпаев — человек! Настоящий русский человек Свободной Руси!

— Король свободной Руси Широпаев Первый! Кланяйтесь, пока не поздно, а то завтра погонят нас как скотину, не успеете порадоваться. Тебя‑то, небось, сразу в Москву, короновать, а? — иронично заметил танкист.

— Москва? Жидотатарский город, к черту ее снести надо! Ничего русского там нету. Один вред от Москвы всем русским! Исконная Русь — это Новгород Великий, а вся остальная Рассея — это азиатчина — уверенно ответил коренастый. Спорщик — танкист очень сильно удивился. Сидел, удивленно покачивал головой. Семёнов тоже не вполне понял, о чем речь. С чего это Кострома, Ярославль или, к примеру — Вятка — жидовская татарщина?

— Чушь! Киев — мать городов русских. Там — Русь! А все остальное — это нерусь! — так же убежденно заявил квадратномордый и надулся от гордости. Тотчас отозвался сидевший рядом с ним кривоногий мужичок, заявивший, что Киев — самое жидовское гнездо и есть. А если уж смотреть Русь — так это там, где мы, казаки, на югах! И если б не жиды с Троцким, то корню б казацкому перевода бы не случилось.

— Ты ж говорил, что казаки не русские? — удивился коренастый.

— А что — хохлы русские что ли? — ответно изумился кривоногий. Тут возмутился тот. С квадратной мордой.

Спор, возможно бы, и продолжился, но на шум обратил внимание немец, сидевший за пулеметом и ему это не понравилось. Он негромко, но увесисто прикрикнул:

- Ruhe!

Что он сказал, было непонятно, но сейчас же все спорщики притихли. Только неугомонный танкист негромко, но ядовито припечатал:

— Ишь, судьбы страны уже порешали, свободные люди, а стоило немецкому ефрейтору прикрикнуть — сразу языки в жопы засунули, храбрецы освобожденные!

Семёнов для себя решил, что делать ему тут нечего, только неприятности будут, да и не понравились ему эти благополучные с виду люди, странные они какие‑то, и говорят, не пойми что. Оно конечно в показанных ими листовках каждое второе слово считай было про жидов, но это его не очень волновало, так уж получилось, что евреев в деревне как‑то не было, и потому весь накал пропаганды германской мимо Семёнова пролетел. Но вот то, что в каждой листовке с пропуском было четко прописано, что обещают хороший уход и питание всем, а сдавшимся — так и особенно хороший уход, это боец цепко запомнил.

— А вас кормили уже? — спросил он коренастого, злобно ворчавшего в адрес танкиста заковыристые ругательства.

Тот сердито посмотрел на спрашивавшего, видимо решив, что его пытаются подначить, но взгляд Семёнова был чист и невинен и потому коренастый нехотя ответил:

— Как взяли в плен, кормили супом. Он у них в кухне оставался. Потом не кормили.

И тут же, словно оправдываясь, добавил:

— Но у нас и с собой есть и слишком много пленных. Не рассчитывали они, что столько пленных будет. Просто немцы еще не разобрались, больно уж много нас сдалось, никто не хочет на большевиков пахать. Ну, кроме нескольких поджидков — и он указал взглядом на сержанта в прогоревшем комбезе.

Семёнов кивнул и двинулся дальше. Многократное повторение — практически в каждой листовке — о том, что все беды из‑за жидов и что теперь без жидов будет рай на земле, его не интересовали. Рая на земле по–любому не будет, не бывает такого, чтоб рай был на земле, это ему с детства ясно стало, потому и рассказам городских пропагандистов он тоже не очень верил, а вот то, что листовки обещают хорошее обращение и кормежку — он запомнил. И дополнительно отметил, что особо хорошим обращение не назовешь, да и кормежки не видать.

Земляков ему своих найти не удалось, узнать, что толковое тоже не получилось — никто ничего не знал, разве что пленные тут были сборные — самые давние уже три дня в плену были. Но они были какие‑то заморенные, и говорить не рвались.

Вернулся Семёнов к Жанаеву и Лёхе как раз тогда, когда приехавшие на влекомой лошадками машине корреспонденты уже вовсю занимались фотографированием всякого разного. На вопросительные взгляды пожал плечами и сел рядом с ними, глядя на германские развлечения. Отметил про себя, что «бравший советского танкиста в плен» паренек не удосужился вставить в свой автомат рожок, и никто его не поправил, так и угрожал свирепо незаряженным автоматом, потом удивился, глядя на немцев, проехавших несколько раз по улице, позируя фотографу.

— Развели цирк, недоумки — презрительно процедил сквозь зубы сидевший рядом парень с перевязанной рукой. Семёнов внутренне с ним не согласился, то, что два человека взгромоздились на плечи водителю мотоцикла, а он при этом вел тарахтелку и улыбался, как раз бойцу понравилось. Вот то, что немцы что‑то разыгрывали у стоявшего поодаль сортира, откуда неслись взрывы хохота — это Семёнову показалось неприличным. Фотографы еще запечатлели многое — и то, как торжественно какой‑то германец с нашивками приколотил какую‑то таблицу к двери здания на площади, а остальные поаплодировали и то, как два десятка солдат очень шустро собравшись в несколько шеренг что‑то бодрое спели, и как таскали привязанных к шесту общипанных куриц и даже — как специально притащили на площадь пару приличных габаритов свиней и тут же их застрелили из пистолетов. Одного свина даже привезли в люльке мотоцикла, что тоже вызвало оживление.

— Неаккуратно работают, так один другому руку когда‑нибудь прострелит — сказал паренек с раненой рукой.

— А пели они что? — просто чтобы спросить произнес Лёха. Паренек усмехнулся и довольно похоже, уловив ритм и мелодию, пропел:

- Jetzt тебя ждала я.

warum ты не пришел?

я не такая frau,

чтоб ждать по drei часов.

— Про любовь, значит? — немного удивился Семёнов. Потому как вот германцы — а тоже у них песни про любовь. Как у нормальных людей, в общем.