Неизданный Федор Сологуб - Маргарита Павлова

Первые переводы афоризмов Ницше на русский язык появились осенью 1897 г. в «Новом времени»[94]. Отдельные даты, проставленные Сологубом во фрагментах текста «Афоризмов», относятся к июлю 1896-го и январю 1897 г. Однако данное несоответствие во времени не дает серьезных оснований отрицать воздействие стилистики Ницше на тексты Сологуба, который был знаком с сочинениями немецкого мыслителя уже в начале 1890-х гг. и, вероятно, читал их в оригинале. Кроме того, «Афоризмы» и «Достоинство и мера вещей» ориентированы на прозу Ницше не только по формальному признаку. В 1890-е — 1900-е годы. Сологубу была чрезвычайно близка этическая новизна его суждений, а также их неповторимый индивидуалистический колорит. Размышления писателя о природе страдания, боли, любви выдержаны в духе творца «Заратустры».

Идейный и стилистический «контакт» с прозой философа отразился и в более поздних произведениях Сологуба. В основу книги стихов «Пламенный круг» (1908) положена идея «вечного возвращения»; формула «творимое творчество» или «творимая легенда», по-видимому, восходит к мысли Ницше: «искусство для художника». В целом, исследование влияния взглядов Ницше и ницшеанства на творчество Сологуба представляется весьма актуальным, и прежде всего потому, что автор «Мелкого беса» был художником, внутренне близким Ницше. «Лабиринтный человек никогда не ищет истины, но всегда лишь Ариадну, — что бы ни говорил нам об этом он сам», — писал философ[95]. «Лабиринтный человек» жил в поэте задолго до его знакомства с сочинениями «властителя дум», о чем свидетельствуют строки его стихотворения 1883 г.:

Где ты, моя Ариадна?Где твой волшебный клубок?Я в Лабиринте блуждаю,Я без тебя изнемог[96].

Близость с Ницше во взглядах на природу страдания и боли, совпадение в мыслях о цели искусства, антихристианский пафос отдельных высказываний Сологуба (декларативный «имморализм»), а также воспринятая им, вероятно от немецкого философа, форма изложения — не лишают «Афоризмы» и «Достоинство и меру вещей» своеобразия. Оба произведения окрашены яркой творческой индивидуальностью писателя, их стержень: «Неистощимая тема — о себе». Оба текста предельно насыщены мотивами и настроениями, ставшими неотъемлемой приметой собственно сологубовской художественной манеры: мотив «босых ног» («Люди будут счастливы, когда все дети будут ходить босыми»); эстетизация обнаженного тела («Любите наготу, — только она прекрасна»); алголагнические мотивы («Всего приятнее — сочетание стыда и боли»); некрофильская (по Э. Фромму) эстетизация смерти («Сладостнейшее из вожделений — вожделение смерти»); мотив двоемирия («Одной жизни для одного человека, конечно, мало; нужна хотя бы опостенная другая…») и т. д. Помимо этого, в «Афоризмах» и в штудии «Достоинство и мера вещей» присутствует типичная для слога Сологуба установка на оригинальное, неожиданное сочетание несочетаемых суждений или понятий («Прелюбодействуй целомудренно»), на парадоксальность высказывания («…Сатана ли искушал Христа в пустыне, или Христос Сатану?») — своеобразная доминанта «языка» писателя, на которую обращали внимание современники[97]. Эти черты стиля Сологуба указывают также на родство его «Афоризмов» с «Мыслями и афоризмами» Козьмы Пруткова. Благодаря названным особенностям публикуемые тексты Сологуба нельзя считать актом подражания Ницше; вероятно, их следует рассматривать как пример стилизации.

Текст «Афоризмов» воспроизводится по авторизованной машинописи (ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 1. № 173), текст незаконченного сочинения «Достоинство и мера вещей» печатается по рукописной копии (ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 1. № 539. Л. 45–50).

Афоризмы

В наши дни весь род людской делится на две части: блондин и брюнет. Это первый вопрос про человека, о котором вы заговорите в обществе, где его не знают: блондин он или брюнет? Остальное неважно, но на этот вопрос вы должны ответить.

Положение непризнанного поэта имеет свою прелесть: живешь в строжайшем инкогнито.

Полунагота соблазнительнее наготы. Здесь отношение такое же, как между полузнанием и знанием.

Как многие на лоне природы жалеют об удобствах городских квартир!

Презирай людей.

Людские мнения еще презреннее, чем сами люди.

Раскаяние — одно из гнуснейших чувств.

Я — объявило себя Богом. Люди захотели забыть этот смысл первой заповеди.

В отношении человека к страданиям познается все родство его любви и его ненависти, — ибо муки желанны и ненавистны человеку.

Любовь и ненависть имеют общий корень — стремление усвоить себе, то есть уничтожить.

Любовь относится к ненависти приблизительно так, как тепло к холоду. Для существа совершеннейшего, чем человек, наша земная любовь была бы ненавистью.

Не теряй времени даром, — работай или воруй, — и наконец станешь почтенным человеком.

Люди уважают правила нравственности, но презирают тех, кто им строго следует.

Люди любят побои, — потому так любят родителей.

Современные люди не могут быть нравственными, — да и не должны быть…

Часто легче прикрикнуть, чем сказать.

Собственники должны были бы заботиться о размножении мошенников и воров, — это смягчало бы социальные неравенства и поддерживало бы современный мещанский строй.

Хорошо бы воровать, да очень трудно.

Люди любят, чтоб с ними говорили искренно. Лги, да только так, чтоб это выходило искренно и правдиво, — и люди удовлетворятся.

Чтоб быть успешною, работа должна быть спешною.

Люди будут счастливы, когда все дети будут ходить босыми.

Люди много знают, но мало могут.

Ученые поступают слишком по-простецки, отдавая свои услуги государству: они сами могли бы установить царство гения и науки.

Впрочем, профессиональная зависть в профессорах так же сильна, как и в клоунах.

Профессорский мозг — седалище науки: она ходит туда испражняться.

Чем больше порицают газеты правителей, тем лучше правительство. Если же министрам льстят в печати, то это признак полнейшего порабощения общества.

«Чтобы уметь приказывать, умей повиноваться», — говорили встарь. И это верно: только рабы в душе любят повелевать.

Рабы, случалось, были свободны духом; цари — никогда.

Всего приятнее — сочетание стыда и боли.

Воровать труднее, чем работать. Поэтому справедливо, что удачливых воров почитают люди. Ценят здесь их искусство.

Человек может быть кумиром толпы, — толпа не должна быть кумиром человека.

Чем святее для тебя истина, тем менее говори о ней: люди думают, что их хотят обмануть, и запачкают твою правду своею глупостью.

Да будет праздником для тебя — молчание и одиночество.

Подчиняйся всему, что установят люди: все это слишком ничтожно, чтобы спорить против этого.

Зло всегда будет дорого людям.

Прелюбодействуй целомудренно.

Люби наготу, — только она прекрасна.

Не будь слишком правдив, — а то тебя сочтут лжецом.

Приятно человеку слушать хулу на друга его.

В напряжении сил люди любят боль и стыд, — и в этом корень сладострастия.

Жены были бы вполне счастливы, если бы мужья нежно их ласкали ночью, и днем иногда больно секли, — конечно, за вины.

Несчастием ближнего утучняется наше самолюбие.

Вещи удивительны: может быть, их и нет, но они предстоят настойчиво и неотступно.

Мужики, барыни и дети — вот три разряда людей, которые толкаются на улице, — один из признаков недостаточного развития.

Все в мире хочет, но не все может. Счастие — сочетание хотения и возможности. Поэтому, между прочим, жизнь сама по себе многими почитается счастием.

Четыре формы бытия в хотении: 1, хочу и могу — счастие; 2, хочу и не могу — несчастие; 3, не хочу, но могу — томление; 4, не хочу и не могу — спокойствие. Смерть относится к четвертой категории, жизнь — ко всем четырем.