Сталин и Рузвельт. Великое партнерство - Сьюзен Батлер

Черчилль весьма красноречиво подтверждал суждения Морана. Он, похоже, считал, что только один Сталин выступает против него, что у него все еще была возможность переубедить Рузвельта – однако это было далеко от истины. Премьер-министр ошибался в своей оценке, и с этих ошибочных позиций он пытался убедить обоих руководителей по отдельным вопросам: относительно использования британской армии в Средиземном море, относительно действий по нанесению поражения Германии в Италии, относительно того, как действия в восточной части Средиземноморья смогут сдержать значительные силы германской армии, а также относительно вовлечения в войну Турции.

Сталин ничем не выдал своего нетерпения. Он машинально рисовал в блокноте (несомненно, волчьи головы) и курил.

Произнесенные Сталиным слова не могли передать всего разочарования Черчилля или степени раздражения Сталина. В какой-то момент, как описывал адмирал Кинг, «господин Черчилль так рассердился, что он поднялся и сказал Сталину, что тот не имел права таким тоном разговаривать ни с ним, ни с любым другим англичанином. Затем он в течение нескольких минут ходил в раздражении по комнате, пока господин Иден не поднялся и не переговорил с ним вполголоса, после чего господин Черчилль вернулся на свое место, как казалось, слегка успокоившись»[211].

Чарльз Болен в дальнейшем напишет, что Рузвельту следовало бы выступить в защиту Черчилля, потому что «тот был действительно весьма задет словами Сталина»[212]. Это высказывание показывает, на чьей стороне были симпатии Болена, учитывая, что, как признавал он сам, «Рузвельт на самом деле вел спор с тех же позиций, что и Черчилль, так что, по существу, такое резкое отношение к Черчиллю было оправданно».

Рузвельт откинулся в своем кресле, наблюдая за тем, как делается история. Он совершенно не желал вмешиваться. Он не желал сохранять Британскую империю, он выступал за то, чтобы она была разрушена. Поэтому планы Черчилля организовать наступление через Балканы, подбрюшье Европы, которое могло бы изолировать Советский Союз, так и не реализовались.

Накануне Сталин уже отклонил планы по проведению военной кампании в зоне Средиземноморья как имевшие второстепенное значение и отметил, что вся значимость итальянской военной кампании заключалась в том, чтобы обеспечить свободу действий для военно-морских сил союзников в Средиземном море. Он также указал, что Италия не могла считаться подходящим направлением для организации наступления на Германию, поскольку Альпы являлись практически непреодолимым препятствием, и это подтвердил в свое время знаменитый русский генерал Суворов. Теперь, с учетом упрямства Черчилля, Сталин повторил: «С точки зрения советской стороны, лучший способ нанести удар по Германии – это организовать наступление через северные или северо-западные районы Франции или даже через юг Франции». В заключение он поинтересовался у президента, сколько еще дней будет продолжаться конференция. Он заявил, что должен уехать после первого дня, но «мог бы» остаться и на второй, но затем ему следует покинуть Тегеран.

Черчилль сказал, что, если это необходимо, он мог бы остаться навсегда.

Сталин вынул из кармана кителя свою трубку, открыл коробку сигарет «Герцеговина Флор», достал несколько сигарет, медленно разломал их, набил табаком трубку, зажег ее и сделал несколько затяжек. Сделав это, он огляделся.

Рузвельт, пытаясь сгладить противоречия между двумя руководителями, предложил вернуть вопросы на рассмотрение начальников штабов, которые могли бы с учетом «несогласия сторон по каждому предложению, сделанному на заседании во второй половине дня», предоставить специальной комиссии материалы данного заседания для выработки единого мнения.

Сталин не мог с этим согласиться. По его словам, в специальном комитете не было необходимости: «Все, что было необходимо, – это принять решения о руководителе операции “Оверлорд“, о дате начала операции “Оверлорд“ и об обеспечивающих операциях»[213].

Рузвельт предложил выработать более конкретную формулировку в отношении специальной комиссии, которая бы в сжатом виде отразила его, Рузвельта, пожелания и пожелания Сталина и одновременно являлась бы «фиговым листком» для Черчилля, а именно: «(1) Комиссия подтверждает, что “Оверлорд“» является основной операцией; (2) Комиссия рекомендует проведение вспомогательной (ых) операции (ий) в зоне Средиземного моря, принимая во внимание, что никакая задержка не должна повлиять на проведение операции “Оверлорд“».

Сталин отметил, что не было никакого упоминания о дате начала операции. Он указал, что Советскому Союзу необходимо знать точную дату «для того, чтобы он мог подготовить удар со своей стороны».

Рузвельт напомнил им, что дата была определена в Квебеке еще в начале лета «и что только некоторые, гораздо более важные вопросы могли бы повлиять на нее». По крайней мере, его мнение было таким.

Примечательно, что Черчилль вновь стал настаивать на своем, пытаясь внести путаницу в этот вопрос. «Для него не было ясно, какие планы у президента… У него были вопросы к Сталину… Он считал, что специальная комиссия должна рекомендовать организацию вспомогательных операций… Он считал, что мы должны больше времени уделить составлению правильных указаний для специальной комиссии».

Рузвельт снова попытался найти общий язык с обоими собеседниками. Может быть, специальный комитет «приступит к проработке необходимых вопросов без каких-либо дальнейших указаний и подготовит ответ завтра к утру?»[214]

Сталин ответил: «Что может такой комитет сделать? У нас, глав государств, больше власти и больше полномочий, чем у комитета. Генерал Брук не может влиять на наши позиции».

Затем он спросил: «Не относится ли английская сторона серьезно к операции “Оверлорд“ только для того, чтобы удовлетворить СССР?»

Поскольку это и в самом деле было правдой, Черчилль уклонился от ответа – сделав это весьма выразительно.

«Если уж условия, выработанные в Москве относительно операции “Оверлорд“, придется соблюдать, то он твердо убежден в том, что Англия обязана использовать все свои возможности для форсирования Ла-Манша и удара по немцам»[215].

Они расстались, договорившись о том, что военные штабы, специальная комиссия и министры иностранных дел (подразумевались Гопкинс, Молотов и Иден) на следующий день обсудят все необходимые вопросы.

Последними словами Сталина были следующие: «Таким образом, завтра в четыре часа у нас будет продолжение конференции». Судя по всему, он начал беспокоиться. И у него были к этому все основания. Рузвельт закрыл заседание предложением запланировать на следующий день в 13:30 встречу за обедом начальников штабов.

Заседание завершилось сразу же после семи часов вечера. Рузвельт признался Эллиоту, который ждал его в его комнате, что он устал. Он на мгновение прилег, а затем потер глаза, сел и начал говорить с Эллиотом о Сталине. Как вспоминал позже Эллиот, его отец сказал: «Работать с ним – одно удовольствие. Никаких околичностей. Он четко излагает вопрос, который хочет обсудить, и никуда не отклоняется»[216].

– «Оверлорд»? – поинтересовался Эллиот. Рузвельт ответил, что «он говорил об этом. И мы тоже обсуждали этот вопрос… Уинстон говорит о двух одновременных операциях. Мне кажется, он понимает, что теперь уже нечего и пытаться возражать против вторжения на западе. Маршалл слушает слова премьер-министра с таким выражением, как будто не верит собственным ушам… Если уж есть американский генерал, которого Уинстон терпеть не может, то это генерал Маршалл. И происходит это, бесспорно, потому, что Маршалл прав… Я не вижу никаких причин рисковать жизнью американских солдат ради защиты реальных или воображаемых британских интересов на европейском континенте. Мы ведем войну, и наша задача заключается в том, чтобы выиграть ее как можно быстрее и без авантюр… Для всех присутствовавших было совершенно ясно, чего он [Черчилль] на самом деле хочет. Он прежде всего хочет врезаться клином в Центральную Европу, чтобы не пустить Красную армию в Австрию и Румынию и даже в Венгрию… Сталин понимал это, понимал и я, да и все остальные… А когда Дядюшка Джо говорил о преимуществах вторжения на западе с военной точки зрения … он тоже все время имел в виду и политические последствия».

Отец и сын еще некоторое время поговорили. Затем Рузвельт принял ванну. Эллиот спросил его, хочет ли он коктейль перед ужином. Тот ответил согласием, но предупредил: «Но только не крепкий, Эллиот… Сколько тостов мне предстоит!»[217]

Пришла очередь Сталина давать обед, который был организован в комнате возле большого зала рядом с апартаментами Рузвельта в советском посольстве.