Бригантины поднимают паруса - Юрий Никитин

– А разве не так? – спросил я хладнокровно. – Они же в самом деле сражаются за свою свободу и независимость?

Она сказала зло:

– Свободу жить в дикости?

– Это их право, – отпарировал я. – И сражаются они так, как нам никогда не сражаться. Обвязаться взрывчаткой и пустить свой автомобиль или мотоцикл в гущу врагов… это подвиг. Такое может совершить только преданный своей стране человек. Мы легко себе представим, что так поступит Люк, Лея, Хан Соло и даже Чубака, но не благоразумные имперцы, не так ли?

Она сказала раздраженно:

– Не нравится мне ход твоих мыслей.

– Мне тоже, – признался я. – Слишком быстрый поворот в сознании. Все убыстрилось, блин… Такое должно было происходить на протяжении поколений, а тут… вчера повстанец, а сегодня имперец! Даже в интеллигентной амбивалентности не успеваешь поболтаться, как в проруби… Ладно-ладно, не сверкай глазками. Мир усложнился настолько, что без империи все рухнет. Причем власть империи должна быть тоталитарной. Это я, демократ до мозга костей, говорю, утверждаю и уже отстаиваю.

Она фыркнула:

– Тогда какой ты демократ?

– Настоящий, – пояснил я. – Но понимающий необходимость тотального контроля со стороны силовых структур. Отменить его можно только тотальным контролем друг за другом. Вернее, это будет уже не контроль, а просто все будут видеть один другого, как говорится, насквозь. То есть чувства, мысли, намерения…

Она сказала с неудовольствием:

– Тогда уж лучше пусть смотрят силовые структуры.

– Демократы против, – напомнил я. – А когда вот так… все демократически, то… пусть не жалуются.

Она спросила внезапно:

– А что с Хиггинсом?

Я двинул плечами.

– Хиггинсом?.. А что с ним?.. Мне он как-то до лампочки Ильича Эдисона.

– Не хочешь отомстить? – поинтересовалась она.

– За что? – спросил я в изумлении. – А-а-а, что послал на смерть? Я уже, если честно, остыл… Он поступил так по-человечески, из-за чего мне обижаться?.. Люди всегда так делают. Даже из лучших побуждений.

Она сказала саркастически:

– Даже из лучших? Это как?

– Например, – пояснил я, – командир посылает небольшой отряд напасть на целое войско, там завязывается стрельба, туда стягиваются все силы противника и в конце концов уничтожают всех напавших, но пока внимание отвлечено, целая армия выскальзывает из ловушки. А если еще остались патроны, можно и ударить в спину.

Она продолжала рассматривать меня внимательно, как энтомолог смотрит на редкое насекомое, еще не зная, укусит челюстями, как оса, или ударит жопой, подобно пчеле.

– Ты его оправдываешь?

Я отмахнулся.

– Просто думаю о величии Вселенной и нашем в ней месте. И нашей великой роли.

Она сказала, повышая голос:

– А то, что Хиггинс может купить и третий заряд?.. Или вообще начнет расширять торговлю все более опасным оружием? На автоматах Калашникова столько не заработаешь, как на ядерных или боевых дронах!

– Твои слова звучат разумно, – согласился я. – Для низшего уровня, конечно… Но учитывая, что мы сейчас находимся на низшем уровне жизни, то все весьма весомо. К сожалению, эти существа могут помешать или затормозить победную поступь к сингулярности… гм…

Она поморщилась, закусила губу, глаза сузились и мрачно поблескивают между длинными, густыми ресницами.

– Мне кажется, – произнесла она глухим голосом, – ты уже придумал…

– А почему так мрачно?

Она бросила злой взгляд.

– Потому что не люблю, когда самцы так нагло выказывают свою доминантность!

– Я выказываю?

– Ты, – отрезала она.

– Я сижу тихий, как ангорская мышь!

– Вот-вот, – сказала она обвиняюще, – и молча заставляешь меня признавать свою доминантность. Это свинство и мужской шовинизм!

– А почему я?

Она вздохнула.

– А кто у него был недавно? Не могу поверить, что ты не запомнил расположение комнат, где что лежит, какая охрана, где находится, кто чем вооружен…

– Специально не запоминал, – сообщил я.

– Еще бы, – отрезала она саркастически. – Специально только новички запоминают. А у таких зубров все на автомате. Ну?

– Что-то смутно помню, – пробормотал я, но вспомнил совсем не то, что стоит рассказывать Эсфири в подробностях, хотя ее не смутишь, но эти мелочи роли не играют. – Но так, в зыбке… Больше на эмоциях.

Она сказала с сарказмом:

– Конечно, приятных?

– Он должен был принять меня достойно, – сказал я, защищаясь.

– Представляю, – буркнула она, – что по-вашему с Хиггинсом понятию «достойно».

– Лучше не представляй, – ответил я. – Все пожрала?.. А моя порция куда делась? Ну вот так и веди дела с евреями… Ладно, поднимай отяжелевший афедрон.

– Что за афедрон?

– Это жопа по-еврейски, – сообщил я любезно.

Она поморщилась.

– Разве что на идише, в иврите такого мерзкого слова нет. Подожди, оденусь. Я быстро.

Молодец, душ тоже принимать не стала, все лучшее перенимает быстро, никаких догм, хотя насчет душа я малость перегнул. Просто мужчины не так помешаны на внешности, потому моемся реже и менее охотно, а о вредности частого купания сообщили тоже мужчины, я на всякий случай посмотрел фамилии этих сорока трех ученых, проводивших эксперимент, – ни одной женщины, а то бы, зараза, постаралась помешать. Вообще, женщины – тормоз прогресса, это аксиома.

– Еще пять минут, – сказала она. – Оденусь и накрашусь, а ты как раз успеешь натянуть штаны.

– За пять минут? – спросил я. – Только на одну ногу.

– А вторую я тебе оторву, – пообещала она, – если не будешь готов.

Она исчезла в своей комнате, я проводил ее взглядом, одновременно оценивал видеонаблюдение в доме Хиггинса, плотное как внутри, так и снаружи на сотни метров вокруг, взял в ладонь смартфон, Хиггинс в это время за столом просматривает какие-то бумаги, на звонок поморщился, но взял лежащий смирно на столе справа мобильник, по которому ему могут звонить только особо доверенные.

– Алло?

– Мистер Хиггинс, – сказал я мирно, – доброе утро. Это мистер Икс, которому вы продали те любопытные штуки.

Он дернулся, резко убрал от уха мобильник, словно тот вот-вот взорвется, затем снова осторожно приблизил к ушной раковине.

– Как вы… узнали мой номер?

– От нашей организации нет секретов, – ответил я благодушно. – Как и вообще… Кстати, этот галстук вам идет больше, чем вчерашний, тот был ярче, а этот солидный, умеренно консервативный.

Он вскочил из-за стола, голос дрогнул:

– Вы… видите, что у меня в доме?

– Разумеется, – заверил я. – А сейчас вы зря подошли к левому окну и смотрите из-за красивой такой темно-красной, как занавес в театре, шторы. Правда, это практично.