Тайна мадам Лефевр - Джулия Джастис

– Не сейчас, – заявил он, отмахиваясь от нее и не сводя глаз с няни.

– Нет, подожди, пожалуйста! – вскричала Элоди, хватая его за руку.

Филипп вырвался, но Элоди не оставляла попыток снова обратить на себя его внимание, заставить увидеть.

Мальчик посмотрел на нее, и удивление в его глазах сменилось тревогой. Подбородок его задрожал, и он позвал:

– М-мари!

Элоди поняла, что он не узнал ее. Хуже того, она напугала его! Ошеломленная, она в ужасе смотрела на сына, не говоря ни слова, ощущая, как мучительно сжимается грудь и становится трудно дышать.

Высокий лакей, лицо которого не сулило ничего хорошего, грубо оттолкнул ее от ребенка.

– Что это ты задумала, а? – прорычал он. Филипп тем временем бросился бежать к няне. – Да я на тебя жандармов натравлю!

Рядом с Элоди оказался Уилл. Обняв ее за плечи, он успокаивающе махнул лакею:

– Она не хотела вреда, месье. Просто пыталась угостить мальчонку апельсином, вот и все. На жизнь-то нужно как-то зарабатывать, сами понимаете.

– Лучше бы продала свои апельсины на рынке, – проворчал мужчина и, развернувшись, зашагал обратно к няне, которая, отдав ему мяч, взяла мальчика на руки и, опасливо косясь в сторону Уилла и Элоди, побрела прочь. Лакей двинулся следом.

Филипп, уткнувшийся головой ей в плечо, даже не оглянулся.

«Раньше он так же прижимался к моему плечу», – подумала Элоди, терзаемая чувством утраты. Неужели с тех пор прошло так много времени? Могли ли полтора года разлуки напрочь стереть из его памяти три года материнской любви и заботы?

Чувствуя себя отринутой, она стояла, глядя им вслед, до тех пор пока они не скрылись за поворотом аллеи, ведущей к воротам, с трудом веря в происходящее.

Тревоги и беспокойства, страхи и сомнения грозили вот-вот разорвать ей грудь на части. Она зашагала вперед по дорожке, надеясь на облегчение, но головокружение и тошнота все не проходили. Она лишь смутно осознавала присутствие рядом Уилла Рэнсли.

Как мог Филипп забыть ее? Его лицо было первым, что она видела мысленным взором, просыпаясь по утрам, и последним, когда засыпала. Она гадала, что он делает, здоров ли.

Терзаемая агонией после побоев Сен-Арно, Элоди цеплялась за милый сердцу образ, и он единственный помог ей выбраться из кромешной тьмы беспамятства. Страстное желание воссоединиться с сыном не позволяло провалиться в бездну отчаяния, придавало терпения и мужества во время длительного выздоровления и утомительных часов за рукоделием, когда каждая законченная вышивка добавляла еще одну монету к сумме, необходимой, чтобы вернуться в Париж.

Рисуя в воображении их встречу, Элоди не сомневалась, что Филиппу будет достаточно лишь раз взглянуть, и он тут же ее узнает и очень обрадуется. Бросится к ней в объятия, повторяя: «Maman! Maman!»[19] – и она с плачем прижмет его к себе. Вместо этого он позвал Мари, сжал ее руку, спрятал голову у нее на плече. Но ведь Филипп всего лишь маленький мальчик, и Элоди не было с ним целых полтора года. Какой же она была глупой, ожидая, что он до сих пор помнит ее. И что, ради всего святого, ей теперь делать?

Элоди понимала: хотя насторожила лакея и няню, сменив одежду и манеру поведения, она снова сумеет подобраться к сыну, даже проникнет в дом, если понадобится. Она всегда представляла, как возьмет его на руки и предложит тихонько поиграть в прятки, а потом выкрадет его.

Это невозможно, если мальчик будет вырываться и плакать.

Элоди не смогла бы так поступить с ним, даже если бы он не плакал. Ей вовсе не по душе идея вырвать сына из привычной обстановки, где ему хорошо и спокойно, и увезти прочь, одинокого и напуганного. Но и оставить все как есть она тоже не могла.

Она в очередной раз обошла площадь по периметру, обдумывая ситуацию и не находя решения, всякий раз оказываясь на том же самом месте, с которого начинала.

Элоди пыталась убедить себя, что Филипп еще мал и сумеет оправиться от потрясения, равно как привык жить с графиней, привыкнет жить и с ней, даже если толком не помнит ее. Он ведь плоть от плоти и принадлежит ей. Никто не может предъявлять на него прав, кроме нее. А сможет ли она вновь обрести внутренний покой, заставив ребенка пройти через подобное? Что, кроме кровного родства, может она предложить ему?

Находясь в Вене, Элоди воображала, как отвезет сына в какую-нибудь отдаленную деревеньку. Продав последние драгоценности, купит маленький фермерский домик, посадит огород и будет зарабатывать себе на жизнь продажей овощей и рукоделием, наблюдая, как растет сын, постепенно превращаясь в мужчину.

А теперь? Она одна, без друзей и союзников и почти без денег. Кроме того, остается угроза со стороны Сен-Арно. Возможно, ее преследовали по его приказу. Придется сдаться на милость Уилла Рэнсли и ехать в Англию, где ей придется давать показания, которые отправят ее прямиком на виселицу. И тогда ее сын, если, конечно, удастся его выкрасть, останется сиротой в чужой стране.

Правильно ли она поступала, намереваясь поселить его в мире бедности, опасности и неуверенности в завтрашнем дне? Лишить привилегированной жизни в Париже, полной любви, безопасности и комфорта? Если, конечно, его здесь любят, оберегают и лелеют.

Элоди ухватилась за этот серебристый лучик надежды, как потерпевший кораблекрушение моряк цепляется за проплывающий мимо обломок судна. Возможно, графиня и заботится о том, чтобы ребенок был накормлен и хорошо одет, но обращается ли она с ним должным образом? Или пренебрегает, препоручив его воспитание слугам? Добрая няня и лакей – конечно, хорошо, но не лучше ли для Филиппа жить с настоящей матерью, которая души в нем не чает и для которой его благополучие является смыслом жизни?

Если сестра Сен-Арно, графиня де Ларошери, не может обеспечить мальчику достойную жизнь, не станет ли это веским основанием для того, чтобы выкрасть его, невзирая на опасности и туманное будущее?

Элоди никогда не сумела бы обеспечить сыну роскошной жизни, к какой он привык. Но любит ли графиня мальчика как мать? Чтобы выяснить это наверняка, Элоди нужно было вернуться в особняк де Ларошери. А уж потом принимать окончательное решение.

Уилл, наблюдающий за поспешным уходом лакея и няни, заметил, что Элоди тоже ступила на мощеную дорожку, будто хотела следовать за ними. Он поравнялся с ней, собираясь схватить за руку и предупредить, что не позволит снова ускользнуть, но отсутствующее выражение ее лица и ничего не выражающие глаза, смотрящие вдаль, красноречивее слов свидетельствовали, что она и не собирается бежать. В действительности она едва ли вообще осознает, где находится и кто ее окружает.

Понимая, что в ее нынешнем состоянии она не способна давать вразумительные ответы, Уилл просто шел с ней рядом, ломая голову над историей матери и сына.