Избранное - Вилли Бредель

Возвращается Тейч, неся в руках два хлыста.

— Не сегодня — завтра, но мы все же немножко нагоним на него страху.

Он выходит с Тейчем из караульной, включает свет в одиночке Кольтвица и смотрит в «глазок». Заключенный лежит на койке с расширенными от ужаса глазами и с трепетом прислушивается.

Мейзель стучит кулаком в дверь.

— Эй, Кольтвиц, вставай! Приготовься! Мы сейчас придем!

Мейзель видит в «глазок», как дрожит Кольтвиц под одеялом, и лицо эсэсовца искажается злобной усмешкой.

— Погань, трясется, как старая баба!

Тейч тоже смотрит в «глазок» и наслаждается смертельным страхом Кольтвица. Он стучит плетьми в дверь камеры:

— Ну! Вставай! Через две минуты мы вернемся!

И, громко смеясь, оба уходят.

Раздается продолжительная трель сигнального свистка.

— Подъем! Долой с постели! — кричит Ленцер.

— Подъем! Долой с постели! — кричат дежурные по другим отделениям.

Шесть часов. Еще совсем темно. Только через час станет светать; одиночники вскакивают. Если пролежишь хоть пять минут после сигнала — поднимут плетьми. Спешат и заключенные в общих камерах. За час надо умыться и привести в порядок камеру. Ровно в семь перекличка. Незадолго до семи кальфакторы начинают разносить ведра с кофе. Один из них переходит от камеры к камере, раскладывает куски черного хлеба по откидным полочкам на дверях.

Начинается раздача хлеба и кофе. Ленцер отпирает двери, а оба кальфактора раздают.

— Ты, падаль, громче рапортовать не можешь?

— Заключенный Пемеллер!

— Еще громче!

— Заключенный Пемеллер!

— Изволь так рапортовать каждое утро и каждый вечер! Понял, дрянь этакая?

Ленцер с криком носится от камеры к камере и открывает двери; кальфакторы едва поспевают за ним.

— Заключенный Трейдинг!

— Заключенный Дозе!

— Заключенный Эбершталь!

Из следующей одиночки не слышно ни звука. Ленцер уже отворяет двери камеры.

— Ну, а здесь не желают рапортовать? Кто этот мерзавец? Кольтвиц?

Одним прыжком Ленцер оказывается в камере и тут же озадаченно останавливается. Что за черт! Кольтвица нет ни на нарах, ни вообще в камере.

— Ух!..

Ленцер с отвращением и ужасом выскакивает обратно. В полуметре от него, над стульчаком, висит Кольтвиц. Лицо безобразно искажено, рот широко раскрыт, глаза вышли из орбит.

— Тьфу ты, дьявол! Уже воняет, — вырывается у Ленцера.

Он велит кальфакторам подождать и бежит в караульную — звонить в комендатуру и фельдшеру.

В это время Курт сбегает в подвал, как будто для того, чтобы разложить там хлеб.

— Вальтер! — взволнованно шепчет он в дверь Крейбеля.

— Да!

— Кольтвиц повесился!

— Что?..

— На трубе от отопления, над стульчаком!

И бежит наверх.

Крейбель стучит Торстену:

— Кольтвиц повесился!

Торстен, делавший в это время утреннюю гимнастику, опускается прямо на пол. Они таки добились своего. Цирбес и Мейзель добились-таки, чего хотели. Кольтвиц повесился… Он был болен и просился в больницу. И этого больного, слабого человека они избивали не переставая, зверски избивали.

Идет фельдшер Бретшнейдер, Ленцер — ему навстречу.

— Ты его уже вынул из петли?

— И не подумал. Воняет, как чумной!

— Значит, повесился еще вчера вечером.

— Совершенно верно, — подтверждает Ленцер.

— Откуда ты знаешь?

— Я просто так думаю. Он боялся избиения.

Кальфактор поддерживает труп, пока фельдшер перерезывает веревку. Они вытаскивают тело в коридор.

Ленцер замечает на столе письма. Он их рассматривает и читает:

— «Дорогой Фриц, мой любимый муж…» И еще стихи: «Много птичек там, и малых и больших, — парами всегда я вижу их, — а тебя увижу ли, — кто знает!..» Ах да! — вспоминает Ленцер. — Они вместе читали стихи… Как дети, как влюбленные. Смешные люди бывают на свете!

Спустя несколько часов Ридель разговаривает по телефону с госпожой Кольтвиц.

— Простите, сударыня, но я лично ничего не могу сделать… Нет, администрация лагеря тоже не может. Я уже раз объяснял вам, что труп вашего умершего мужа может быть выдан лишь по распоряжению государственной полиции. Вы должны связаться непосредственно с ними… Нет, коменданта лагеря сейчас нет… Его заместитель? — Ридель смотрит на Дузеншена, который стоит тут же, но энергично отмахивается. — К сожалению, и заместителя коменданта сейчас нет. Что? Как?.. Но позвольте! Как вы можете допустить подобную мысль?! Как?.. Вы можете за это ответить, госпожа Кольтвиц!.. Как?.. Простите, но я не могу выслушивать вас дальше!

Ридель вешает трубку и в замешательстве смотрит на Дузеншена.

— Ну, — смеется тот, — отвела душу?

— Почему это вы всегда на мне выезжаете?

— Должен же и ты что-нибудь делать. Кроме того, — кто это «вы»? Будь осторожен, Вилли, старик и так плохого о тебе мнения… В самом деле, нельзя же требовать от него, чтобы он выражал соболезнование жене каждого повесившегося у нас заключенного. Это было бы уж слишком!

В это время из ворот корпуса «А» мимо комендатуры проезжает автомобиль с телом Кольтвица. Ридель и Дузеншен смотрят в окно. Харден продолжает сидеть за пишущей машинкой, будто все происходящее совсем его не касается. Отворяются большие, с двойными запорами ворота лагеря. При выезде автомобиля с трупом шофер сигналит два раза кряду. В радостном возбуждении Дузеншен подражает сигналу машины.

Тяжелые ворота снова запираются.

Среди вновь прибывших заключенных обращает на себя внимание высокий стройный человек с большим орденом на шее. На отвороте сюртука несколько орденских ленточек, а на левой стороне груди Железный крест первой степени. Холодно и пренебрежительно отвечает он на вопросы караульных. Его длинное худощавое лицо с сильно выступающим подбородком неподвижно. Ридель первый, смеясь, подходит к нему и спрашивает:

— Откуда это у вас такая коллекция?

— Купил у старьевщика, молодой человек, по примеру некоторых высокопоставленных лиц, — холодно и язвительно звучит в ответ скрипучий голос.

— Некоторых высокопоставленных лиц? — намеренно переспрашивает Ридель и испытующе смотрит на отставного ротмистра. Он знает, что это намек на наместника Кауфмана, про которого весь Гамбург говорит, будто он носит купленные ордена.

— Совершенно верно! Высокопоставленных лиц.

— Вы, по-видимому, все еще не понимаете, где находитесь! — И Ридель уходит в канцелярию.

— Этот барон забавен, не правда ли? — смеется Харден. — Когда его арестовали, он нацепил на себя все эти знаки отличия. Смешно… Между прочим, неплохой выбор. Большой, на шее — это орден Гогенцоллернов.

Харден смотрит на дверь и говорит, понижая голос:

— Сам Геринг мог бы позавидовать.

Вновь прибывшие должны выстроиться перед комендатурой и затем пройти через тюремный двор к корпусу «А». Отставкой ротмистр, по приказанию труппфюрера Тейча, возглавляет колонну. Гордо выпрямившись, шагает впереди заключенных сухопарый офицер в отставке с орденом Гогенцоллернов на шее, с Железным крестом на груди и с арестантской одеждой под мышкой. Эсэсовцы острят, хохочут и гнусавыми голосами отпускают презрительные шутки. Часовой у ворот корпуса «А» берет на караул. Новый взрыв хохота. Из заключенных никто не смеется. Колонна останавливается перед караульной. Подходит Дузеншен.

— Это что еще за дурак? — спрашивает он у Тейча, показывая на ротмистра.

— Это заключенный барон фон Боррингхаузен унд Гельтлинг.

— Вот как? Чрезвычайно интересно!

И широкоплечий, приземистый штурмовик медленно подходит к ротмистру.

— За что ты здесь?

Ротмистр смотрит в одутловатое лицо штурмфюрера и спрашивает:

— Вы подразумеваете меня?

Дузеншен щурит глаза и пристально смотрит на странного узника. Однако не бьет его и отвечает:

— Да, я подразумеваю вас!

— Я арестован по ложному обвинению в государственной измене.

— Прекрасно! Коммунист?

— Нет, милостивый государь, я принадлежу к «Черному фронту».

— Однако государственный изменник?

— Меня оклеветали.

— А откуда у вас эти побрякушки?

— Это знаки отличия, полученные мною во время мировой войны.

— И ты, сволочь, изменник, осмелился их надеть?! — кричит Дузеншен.

Он подходит к ротмистру и в три приема срывает с него орден, ленточки, Железный крест и, не глядя, бросает все в песок.

— Ты, наглец, еще издеваться над нами?! А?! Издеваться над национал-социалистской Германией?! Это тебе дорого обойдется! Измена да еще издевательство… Ну, погоди, парень!

Ротмистр бледен как мертвец. Губы плотно сжаты, подбородок дрожит. На лбу крупные капли пота.