Тонкая зелёная линия - Дмитрий Конаныхин

в роли Духа Святого – это была такая особая «Несвятая Троица», что Вайнман растерялся. С таким сплавом характеров он никогда не сталкивался. Он не обладал ни блестящей уверенностью Чернышёва, ни беспощадной немногословностью Гурьева, ни бессмертным спокойствием Марчука.

«Пиджак»-лейтенанты были временным явлением.

С кадровыми офицерами, вроде совершенно сумасшедшего Козина, вечно потустороннего медикуса Красного или наследников «Несвятой Троицы» – старшими лейтенантами Семёновым, Блинковым и Тахаутдиновым – запросто можно было нарваться на давно обещанный мордобой самого свинского толка. К этому, при всей своей упёртости, Сергей Маркович не был готов.

Но он нашёл спасительное решение.

Бдительность стала убежищем его самолюбия.

С переводом в Мангруппу «особняка» Лелюшенко освобождённый комсорг С. М. Вайнман поначалу воспрял. В любой части симбиоз «сигнализирующего» комсомольского вожака и «опекающего» начальника Особого отдела мог вогнать в тоску самые буйные головы. Но очень быстро и Олег Несторович, и Сергей Маркович пришли к ошеломительному открытию «парадокса Лелюшенко – Вайнмана»:

«В данной части Пограничных войск КГБ СССР сигнальные волны не распространяются».

Не буду преувеличивать масштабы открытия. Конечно, решающее влияние оказала совершенно ортодоксальная вера бойцов в «Троицу». Любой салага, даже разбуженный глупой ночью, готов был отчеканить: «Верую! Верую в Отца Чернышёва, Сына Гурьева и Святого Духа дядю Васю Марчука!» Конечно, не такими словами, но смысл был таков.

И вот именно в этих психологических декорациях подполковник Чернышёв с наслаждением приступил к подавлению политического заговора, раскрытого бдительным комсоргом Вайнманом.

Шутки в сторону, старик: лейтенанту А. А. Филиппову, командиру хозяйственного взвода в/ч 2495 и моему будущему отцу, настала крышка.

4

Солнце сияло во всю термоядерную мощь, разогревая стальные шкуры бронетранспортёров, раскаляя кунги ГАЗ-66 и облизывая тенты командирских «козлов» ГАЗ-69. Любой уважающий себя кот мог бы гордиться вылизанностью плаца, на котором выстроились взводы и заставы. Уже отзвучали положенные речи, уже дядя Вася Марчук трижды промокнул платком пушистую лысину, а Серёжу Вайнмана всё продолжал колотить ледяной озноб при виде непонятного веселья, в котором буквально купался подполковник Чернышёв.

И – команда!

Протопала техобслуга, прошёл амурзетовский взвод, за ним первая застава, вторая. Третий взвод отлично спел, между прочим:

На заре и в темноте беззвёздной,

По жаре и по ночи морозной

Вдоль границы идёт дозор.

У реки не шелохнутся травы…

Огоньки моей родной заставы,

Не мигая, глядят в упор.

Потом довольно корявенько прошли штабные связисты, сообщив непреложную истину, что «от тайги до британских морей Красная армия всех сильней».

– Городские интеллигенты, – мягко, как бы извиняясь, отметил Чернышёв. – Богема.

Непроницаемому лицу Гурьева могли бы позавидовать гуроны, которых жарили могикане. Или могикане на костре гуронов.

Без разницы.

– А вот и дежнёвские. Смотрите, сейчас Козин своих поведёт. Ну-с, Сергей Маркович, приготовьтесь. За ними пойдут «филипповцы». Константин Константинович, вы помните?

– Да. Мышкин пулемёты уже развернул.

Услышавший это «особняк» Лелюшенко выпучил глаза, но сдержался. Только уши-локаторы шевелились.

«Какие?! Какие пулемёты?! – душа освобождённого комсорга уже готова была освободить внезапно очень уставшее тело. – Как?!» – и, не в силах даже слово молвить, Вайнман осторожно скосил глаза на Марчука.

Дядя Вася безмятежно улыбался. Разморило дедушку на солнышке.

Вдали выстроилась плотная коробочка взвода младшего лейтенанта Козина. Было очень хорошо видно, как Козин несколько раз быстро прищёлкнул пальцами, и взвод, чуть наклонившись вперёд, напрягся единым организмом.

– Вот мерзавец! – ласково молвил Гурьев.

«Взв-у-о-а-ад!» – донёсся звенящий голос Санечки.

Где и когда успели натренироваться, каким образом?! – было решительно непонятно, но за честь своей заставы козинский взвод пошёл таким шагом, которым могли бы гордиться лучшие экзерцицмейстеры Е. И. В. Павла I. Шаг, шаг, шаг! Линия, дистанция, темп! Лица, просветлённо исполненные фирменным «козинским» гонором. Шаг-шаг-шаг!

– Однако, – заметил Марчук. – Наглецы. Наглецы – а, Костя?

И рядовой Билялетдинов, лучший голос Манёвренной группы, залился соловьём на два тона выше обычая:

Слу-ш-а-а-ай, рабо-очий!

Вой-на на-а-ча-ла-ся!

Бро-са-ай сва-ё де-е-ло!

В па-ход са-а-а-бирай-ся!

Мороз по коже! Шаг-шаг-шаг – и!

И взвод запел истово:

Сме-ла-а-а мы в бой пай-дё-о-ом!

За-а власть! Са-ве-та-а-ав!

И как! А-адин умрём!

В барь-бе за э-э-та-а-а!

Манёвренная группа замерла, любуясь. Голос Фахраза, звеня уверенной удачей, летел выше тайги, к небу, к солнцу. Маленький отряд проводил свой парад рядом с Вратами Поднебесной империи, сердца одним ударом бились, сапоги один ритм печатали.

Наваждение, сказка, легенда, быль.

«Какой восторг!»

Серёга Вайнман немножко разморозился, оглянулся и поразился лицам Чернышёва, Гурьева и Марчука.

Они стояли, словно идолы. Те, ещё дохристианские, которые слетели с кручи Днепра. Но доплыли по Амуру до границы Ойкумены, до края Руси – седые, непроницаемые, изначальные.

Свои…

Взвод прошёл.

– Уф-ф-ф. Однако… Константин Константинович, это явно победители.

– Да, Сергей Васильевич, согласен. Так, товарищи офицеры, секунду. Вон, «филипповцы» вышли.

– Ну вот и пришёл ваш час, Сергей Маркович, – подполковник задумчиво оглядел комсорга. – «К барье-е-еру!» – пропел он неожиданно чисто.

Повторить подвиг «козинцев» было невозможно. Каждый знал, что у Билялетдинова дар от Бога. Такой голос рождается в степях, взлетает над выжженной травой и заставляет жаворонков трепетать под сапфировым куполом неба, висящим на серебряных нитях мироздания. Нужно было что-то другое.

Хозвзвод замер в строю. В отличие от сиявших вдохновением лиц «козинцев», «филипповцы» были сосредоточены и как-то неприятно задумчивы. Опустили глаза, как девушки. Затаили что-то.

«Взвод! Шагом. Марш!»

Взвод пошёл неожиданно медленно. Ни звука. Не уставные сто двадцать, а семьдесят пять шагов в минуту. Все замерли, не понимая. Тишина. И лишь единый удар сапог в гравий: «Хрум!.. Хрум!.. Хрум!..»

– Они сговорились?.. Константин? Почему они все молчат?

Идолы внимательно рассматривали упрямо молчавший взвод. Комсомольский божок мучительно напрягся.

«И!» – совершенно неуставное восклицание Филиппова донеслось до импровизированной трибуны. «Хозсброд» взмахнул руками отчётливо резче и пошёл уставным темпом, а в глазах вспыхнули искры смеха:

В том саду, где мы! С вами встретились!

Ваш любимый куст! Хризантем расцвёл!

И в моей груди! Расцвело тогда!

Чувство яркое! Нежной любви!

Андреев пел так, будто от этого зависела его жизнь – голос дрожал зажатой силой; было ясно, что он может ещё прибавить. Все замерли от неожиданности. А «хозсбродовские» мальчишки вдохнули одной грудью и рявкнули единой душой:

Атцвели-и! Уж давно-о-о!

Хризанте-е-емы! В са-ду-у-у!

Но любо-о-овь! Всё живё-о-о-от!

В ма-ём сер-ц-це! Баль! Ном!

И вся Мангруппа заулыбалась, оценив хулиганство. Погранцы любят умную дерзость.