Бонташ - Генрих Ланда

На вокзальном перроне долго не подавали поезд, и мы снова мёрзли под ветром и снегом. Я начал сомневаться – попаду ли я на этот раз в Москву? Потом состав подали, мы заняли места, срок отправления давно прошёл, а мы всё стояли. Перрон опустел, в вагоне наступила тишина, за окном была метель, и казалось, что наш состав всеми забыт. Мы тронулись после полуночи, с трёхчасовым запозданием из-за заноса путей.

За дорогу я ни разу не вышел из поезда. Шерешев в Орле выскакивал выпить "сто грамм" и купил пирожки и бутерброды. Я же вёз провиант с собой. Закусывали мы сообща.

Наступил вечер. Приближалась Москва. Поезд шёл всё быстрее, уже без остановок; все в вагоне как-то подтянулись в невольном напряжении. Мне казалось, что остановиться поезд уже не сможет, Москва притягивает его, как падающее тело притягивает планета. Это чувство стало ещё ярче, когда на пути промелькнула какая-то речонка, и вместе с поездом через неё хлынула неудержимая стальная грохочущая лавина мостовых ферм и балок, мгновенно подмяв под себя эту ничтожную преграду. Да, теперь я поверил, что снова буду в Москве. Вот уже она начинается. Постройки уже тянутся непрерывно, беспорядочные и плохо освещённые. Всё больше и больше. Мелькают заводы, перроны электрички. Это продолжается очень долго. Какие-то ограды, глухие стены, а потом вдруг, в открывшемся на миг просвете – вдалеке и внизу площадь с потоком автомашин, ряды освещённых окон многоэтажных зданий, фонари и газовые рекламы – и всё скрывается снова. Да, да это Москва! По радио тоже объявляют об этом. Поезд замедляет ход и останавливается на Курском вокзале. Мы выходим из вагона, идём по платформе вдоль поезда к выходу в город. Здесь сухо и совсем тепло, снежные метели остались далеко позади, на юге. У выхода на площадь обмениваемся адресами, договариваемся о встрече назавтра и, пожав дрг другу руки, расходимся. Мне на метро, до Площади Революции. До чего хорошо! Как будто я отсюда никуда не уезжал. Поезд метро с громом мчится под землёй. Смотрюь на своё отражение в зеркальных стёклах вагона. Инженер-конструктор из Харькова, прибывший для утверждения новых проектов. Жёсткая шляпа со старомодной продольной складкой надвинута на лоб и слегка набекрень. Из-за кашне франтовато выглядывает галстук из китайского шёлка. Чёрные брови и пристальный взгляд. Да, это я, Эмиль Бонташ.

Ещё через десять минут инженер-конструктор с чемоданом вваливается в полуподвальную квартирку в Никитниковом проезде, где он проживал ещё в бытность студентом-практикантом. И ошарашенная бывшая его хозяйка соглашается принять его и на этот раз. Значит, можно уже прямо ставить свой чемодан и располагаться? Прекрасно. Нет, лучше не терять московского времени, ведь сейчас только четверть седьмого. Бросаю чемодан и снова выскакиваю на улицу. Куда идти? Куда бежать? Я в Москве!

На следующее утро началась трудовая жизнь. Мы встретились у здания министерства, получили пропуска и вошли внутрь. Разделись в гардеробе, прихорашивались перед многочисленными зеркалами и поднялись лифтом в Главтяжстанкопресс на пятый этаж. В техническом отделе было людно и шумно. В последующие дни мне приходилось являться сюда много раз, с Шерешевым и самому, и всё это стало для меня совсем плёвым делом, но в первый раз не обошлось без трепета душевного. А какой-то особый, радостный подъём оставался внутри, в груди и в животе, до конца моего пребывания в Москве.

В техотделе Главтяжстанкопресса я был представлен главному конструктору главка. Там же мы встретили нашего Степанова. Выяснив подробности процедуры утверждения, мы взяли письмо в Оргстанкинпром (я тут же сел и отпечатал его на свободной машинке) и отправились дальше. В этот же день мы были в ЭНИМСе. Здесь вёл Шерешева я, так как он не был знаком с новым зданием. Не думал я, что так скоро снова окажусь здесь, разденусь у гардероба в просторном вестибюле, буду подниматься по широким лестницам и проходить по строгим коридорам с рядами закрытых дверей – белых или обитых клеёнкой, в зависимости от значительности того, что за ними скрыто. Здесь мне всё было хорошо знакомо, и здесь я особенно волновался. Даже самый запах, запах нового и содержащегося в чистоте помещения, заставлял сердце болезненно сжиматься. Помнит ли ещё меня здесь кто-нибудь? Ведь я был здесь ещё в этом году! Воспользовавшись свободной минутой, я бросил Шерешева и убежал в свой ОТАР. Конечно, меня там помнили и узнали. Конструктор Глеб Иванович обстоятельно расспрашивал меня о работе, об успехах, вставляя комплименты, основанные на впечатлениях прошлого (он присутствовал тогда при моём прощании с Алексеевым), а остальные сотрудники, сходясь после обеденного перерыва, подходили пожать руку и всё спрашивали: "Ну теперь уже насовсем?" – а некоторые никак не могли сообразить, что я уже и дипломный проект сделал, и защитил, и уже инженер, и уже приехал с проектом на утверждение. Алексеева не было. Глеб Иванович рассказал, что их новый сотрудник, какой-то кандидат наук, работает сейчас над техническим заданием на многорезцовый обточной гидрокопировальный станок. Но и его сегодня не было. Я так его и не видел.

19-го с утра мы поехали на ЗИС для получения рецензии на проекты. Направились в технологическое бюро, потом нас переправили в проектное бюро АЗ-1, подготавливающее автозавод для Китая. Шерешев имел также поручения сюда от нашего отдела заказов, и из-за этого на нас насели с делами, никакого отношения к нашей командировке не имеющими.

Вечером я был в большом зале консерватории на юбилейном концерте, посвящённом Шуберту.

20-е ноября мы снова провели на ЗИСе. Смотрели шлифовальные станки, работающие во 2-м моторном цехе.

22-го, в воскресенье, я с утра отправился гулять по Москве, просто так, просто наслаждаться Москвой. Был чудесный зимний день. От центра я дошёл до Пушкинской площади и свернул на бульварное кольцо. Я шёл, любуясь зимним воскресным городским пейзажем, мимо памятника Тимирязеву по Тверскому и по Суворовскому бульварам, затем вдоль забора у котлована Дворца Советов вышел к набережной, дошёл до Большого и Малого Каменных мостов, перейдя на другую сторону, поднялся до стрелки, откуда во всей красоте открывается Крымский мост, и углубился в переулки Замоскворечья. Читая удивительные названия переулков на табличках, украшающих стены домов (здесь попадались даже "яти"), брёл всё дальше, пересёк Полянку и Большую Ордынку, и Пятницкую, и неожиданно, как на берег большой реки, вышел из узкой улочки прямо на садовое кольцо, на Валовую улицу.

И продолжал свой рейс, уже не выходя из русла этой великой магистрали. Миновал Павелецкий вокзал, ещё раз перешёл Москву-реку и оказался на Таганской площади, затем бодро начал опускаться по улице Чкалова. Погода успела поменяться, шёл крупный весёлый снег, или же это просто мне было весело, и я, не снижая скорости, шёл дальше, жуя какую-нибудь очередную сдобу, которую приобретал по дороге – обедать было неохота и некогда. Вот уже и Курский вокзал, и Красные ворота, и высотное здание. Здесь, пройдя ещё немного, я покидаю Садовое кольцо и по улице Кирова снова выхожу к бульварам, возле Кировских ворот. Спускаюсь по бульварам вниз, к Трубной площади, через неё – на Пушкинский бульвар, и вот уже улица Горького, и кольцо вокруг центра Москвы замкнуто. Это был чудесный день.

В понедельник 23-го мы были на заводе Орджонекидзе, в бюро Оргстанкинпрома, где рассматривали проекты обоих станков, а после этого – в ЭНИМСе, где просматривали все три, т.е. также и техзадание на торце-круглошлифовальный. Я больше молчал и думал, как много мне ещё нужно набираться ума. Но фасон держал.

Вечером этого дня Шерешев уехал в Горький, предоставив мне двигать дела дальше самому и назначив встречу на понедельник 30-го, для чего советовал телеграфно просить продления командировки.

На следующий день я снова был на ЗИСе, беседовал с руководителем лаборатории резания. Получилось как-то само собой, что я оказался впутанным в торце-круглошлифовальный станок, а теперь ещё и в наружно-хонинговальный. Я вспоминал, как в первые дни работы, когда Чумак рассказывал мне, что новые проекты серийных станков утверждаются в Москве, я в шутку спросил – может быть и я поеду утверждать этот копировально-шлифовальный 3433. Снисходительно улыбаясь, он выразительно ответил: "Обычно езжу в Москву с ними я…".

И вот теперь – как удивительно могут складываться обстоятельства! – Чумак работает где-то в МТС, а я приехал в Москву утверждать не один станок, а два, и вдобавок к этому вожусь с утверждением составленного им техзадания на торцешлифовальный.

Вечером смотрел "Необыкновенный концерт" в театре Образцова.

25-го бегал из одного места в другое. Виделся в главке со Степановым и с его санкции послал телеграмму с просьбой продлить командировку на пять дней. Вечером был на концерте Александровича.

26-го – опять ЗИС. Чтобы продвинуть там дело, пришлось немало побегать. Зато выслушал комплименты моей энергичности. Руководителя технологического бюро, обманутого моим слишком юным видом, пришлось довольно резко оборвать, и это пошло ему на пользу. Я чувствовал себя уверенно – за моими плечами Харьковский станкостроительный завод им. Молотова! В этот же день походил по цехам завода, повидал однокурсников – они работали сменными мастерами.