Сталин. Наваждение России - Леонид Млечин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Историк Никита Васильевич Петров предал гласности материалы из архивов госбезопасности о работе токсикологической спецлаборатории ведомства госбезопасности. Лаборатория была создана с личного разрешения Сталина.
В конце 1938 года руководитель лаборатории Григорий Майрановский обратился к наркому Берии с просьбой — он, как и нацистские медики, хотел проводить опыты на живых людях. Лаврентий Павлович, как и рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер, опыты разрешил. Распорядился передавать в лабораторию приговоренных к расстрелу.
Майрановский подмешивал яд в пищу, делал укол заключенным или колол их зонтиком (метод, который впоследствии будет взят на вооружение). Иногда в заключенных стреляли отравленными пулями. Или отравляли ядом подушку, чтобы заключенный умер во сне. Майрановский проверял десяток различных ядов. В некоторых случаях люди умирали долго и мучительно.
Происходило это на первом этаже здания НКВД в Варсанофьевском переулке. Допуск в лабораторию из оперативного состава ведомства госбезопасности имели только Судоплатов и Эйтингон. Иногда они сами просили испытать тот или иной яд. Сотрудникам лаборатории объясняли, что эффективные яды необходимы им для операций за кордоном. Но яды были востребованы и дома. В 1953 году, после ареста Берии, на допросе полковник медицинской службы Майрановский рассказал, что по заданию Судоплатова участвовал в убийстве людей на конспиративных квартирах в Москве. Яд подмешивался к пище или выпивке…
Эти невиданные по жестокости преступления продолжались и после окончания эпохи большого террора. Точнее было бы сказать, что все годы сталинского правления и были эпохой большого террора — физического и нравственного.
«Вспоминаю одно тяжелое дело, которым немало пришлось заниматься в то время в крайкоме партии, — рассказывал первый секретарь Хабаровского крайкома Алексей Клементьевич Чёрный. — Один житель Хабаровска настойчиво добивался доверительной встречи с первым секретарем. При беседе выяснилось, что, завербованный работниками НКВД, он был заброшен на сопредельную территорию, где его задержали японцы. Под пытками он дал согласие работать двойником. Когда японцы возвратили его на советскую территорию, он был задержал сотрудниками органов, изобличен как предатель и осужден на длительный срок.
Отбыв срок и вернувшись в Хабаровск, он случайно увидел того самого белогвардейца, который его избивал и допрашивал на маньчжурской заставе. Увидев японского шпиона на улицах Хабаровска, он решил сообщить об этом крайкому партии».
В крайкоме создали комиссию. Ее доклад поразил даже опытных руководителей партийного аппарата.
«В 1941–1949 годах, — писал Алексей Чёрный, — в краевом управлении госбезопасности по инициативе начальника второго главного управления П. В. Федотова утвердились провокационные методы агентурно-оперативной работы. В пятидесяти километрах от Хабаровска, близ границы с Маньчжурией, на советской территории был создан ЛЗ, то есть ложный закордон. Он состоял из советской погранзаставы, так называемых “маньчжурского пограничного поста” и “уездной японской миссии”».
Это дело после XX съезда разбирал Комитет партийного контроля при ЦК КПСС, рассматривая ряд дел бывших работников НКВД-МГБ. Вот что обнаружили партийные контролеры:
«Советских граждан, подозреваемых в шпионаже или антисоветской деятельности, работники краевого управления провокационным путем вербовали якобы для посылки за границу с заданием от органов госбезопасности, а затем с целью провокации инсценировали их переход через границу в Маньчжурию.
В действительности они попадали не за границу, а в так называемую “уездную японскую миссию”, где сотрудники НКВД, переодетые в японскую военную форму, под видом белогвардейцев-эмигрантов учиняли допросы с применением мер физического воздействия и добивались от “задержанных” признания “японским властям” об их связи с советской разведкой и даже согласия работать в пользу японской разведки.
После этого их возвращали в район советской погранзаставы, где они арестовывались и отправлялись в Хабаровскую тюрьму».
«Таким путем, — свидетельствовал первый секретарь Хабаровского крайкома, — были фальсифицированы дела на сто сорок восемь человек, которые впоследствии оказались осужденными на длительные сроки заключения. Многие бывшие работники Хабаровского управления НКВД-МГБ были исключены из партии и уволены, часть из них понесла строгие партийные наказания».
За такую работу наград начальнику контрразведки страны Павлу Васильевичу Федотову не жалели: два ордена Ленина, четыре ордена Красного Знамени, полководческий орден Кутузова первой степени…
Тем не менее чекисты понимали, что совершают пусть и санкционированное, но преступление. Избивали по ночам, когда технических работников в здании не было. Вслух об избиениях, пытках и расстрелах не говорили. Пользовались эвфемизмами.
Каждой области выделялся лимит, предположим, на 1500 человек «по первой категории». Это означало, что тройке под председательством начальника областного управления внутренних дел предоставлялось право без суда и следствия расстрелять полторы тысячи человек.
Составлялась «повестка», или так называемый «альбом». На каждой странице: имя, отчество, фамилия, год рождения и «преступление» арестованного. Начальник УНКВД писал большую букву «Р» и расписывался. Это и был приговор: расстрел. В тот же вечер или ночью приговор приводился в исполнение. Остальные члены тройки — первый секретарь обкома и прокурор, чтобы не отвлекаться от своих дел, подписывали незаполненную страницу «альбома-повестки» на следующий день авансом.
Или же начальник управления звонил первому секретарю и говорил, что сам рассмотрит дела на таких-то лиц, а потом даст приговор на подпись. Первый секретарь соглашался: настолько непререкаемы были авторитет и сила власти, которой наделили начальника УНКВД. Быстро израсходовав лимит, начальник управления просил Москву увеличить его. Просьба удовлетворялась, а начальник управления заслуживал похвалу за рвение в борьбе с «врагами народа». Уничтожение людей воспринималось как рутинное дело.
Тоталитарное государство не только уничтожало, но и развращало. Академик Иван Петрович Павлов, выдающийся ученый, писал Молотову еще в декабре 1934 года:
«Вы сеете по культурному миру не революцию, а с огромным успехом фашизм. До вашей революции фашизма не было… Я всего более вижу сходства нашей жизни с жизнью древних азиатских деспотий. Мы жили и живем под неослабевающим режимом террора и насилия… Тем, которые злобно приговаривают к смерти массы себе подобных и с удовлетворением приводят это в исполнение, как и тем, насильственно приучаемым участвовать в этом, едва ли возможно остаться существами, чувствующими и думающими человечно. И с другой стороны, тем, которые превращены в забитых животных, едва ли возможно сделаться существами с чувством собственного человеческого достоинства…
