Гонки на выживание - Андрей Таманцев

По залу прошел шумок, и Клоков чуть возвысил голос:

"Минуточку внимания! Вопрос в самом деле сложный, щекотливый, но мы тут других и не решаем. Разумеется, поставка уникального двигателя иностранным государствам — вещь обоюдоострая. Но инвестиций нет, и сама жизнь ставит сегодня вопрос ребром — либо рассекретить это изделие, либо закрывать, как полностью убыточную, фирму «Апогей». Существование некогда могучего научно-производственного комплекса зависит от того, к чему мы сегодня придем.

Прошу высказываться".

«Разрешите?» — поднял руку сидевший у второго стола, неподалеку от неприметного Нифонтова, бравый красавец, генерал-лейтенант Владлен Курцевский.

Председательствующий кивнул, и на микрофоне Курцевского вспыхнула красная лампочка.

«Разумеется, — сказал он, — передавать такую машину в чужие руки было бы мучительно тяжело. Но, как человек военный, я знаю: бывают ситуации, когда под натиском противника воинские соединения вынуждены отступать. Вконец расстроенная экономика загнала нас в угол, и, чтобы сберечь хоть какие-то силы, хотим мы этого или нет, мы поставлены перед необходимостью отступить».

Он говорил с такой болью, что никто не усомнился в искренности его чувств.

«Ведь дело не только в спасении НПО „Апогей“, — продолжил он. — Выгодно продав двигатель платежеспособному покупателю, мы смогли бы отчасти поправить и финансовое положение армии. То есть речь идет о проблеме общегосударственного значения. Не стану скрывать — проведя маркетинговые исследования, мы пришли к убеждению: не поставив продукцию НПО „Апогей“ на коммерческую основу, его не спасти».

Один из участников совещания поднял руку.

«Скажите прямо: может быть, вы уже подыскали покупателя?»

«Мне непонятен ваш вопрос, — резко повернулся к нему Курцевский. — Мы решаем задачу в принципе. В моем управлении подготовлено финансово-экономическое обоснование. Оно передано в правительство и рассмотрено специальным экспертным советом».

«Это действительно так, — сказал министр финансов. — Обоснование признано достаточно убедительным и вселяющим определенный оптимизм».

«Может быть, еще кто-нибудь хочет высказаться?» — спросил Клоков.

«Да, я хотел бы, — раздался голос, и на экране появилось лицо Черемисина.Думаю, по известным причинам у меня есть особые права, если речь идет о моем детище и о моем коллективе, пусть даже и бывшем. Положение действительно аховое, а жизнь моих сотрудников и коллег для меня не звук пустой. Да, я не знаю, чем им помочь сегодня, если бессильно само государство. Да, „Апогей“ надо спасать. Но этот двигатель не может быть предметом торговли! Надо руководствоваться не сиюминутными соображениями, а геополитическими. Все здесь присутствующие должны понимать это не хуже меня. Я инженер, а не политик. А политики обязаны мыслить масштабнее, мыслить перспективно. И я пекусь в данном случае даже не о сохранении национального приоритета, а о безопасности огромных регионов, а может быть, и всего мира».

Он сел, и тотчас поднялся Клоков.

Нифонтов на минуту остановил видеомагнитофон, и на экране застыло хмурое, озабоченное лицо вице-премьера. Начальник управления взглянул на Голубкова.

— А вот теперь прошу вас быть особенно внимательным. Мы, конечно, можем потом прокрутить это место еще не раз, но мне важно ваше самое первое впечатление.

Оцепеневшее было лицо Клокова вновь задвигалось, он прокашлялся и оглядел всех сидящих через очки в тонкой золотой оправе, так называемые «а-ля Горби».

«Я полностью поддерживаю уважаемого Андрея Терентьевича, — твердо сказал он. — Рассекречивать двигатель и выкладывать его на прилавок было бы просто преступно. Не говоря уже о том, какой скандал это вызвало бы во всем мире. Это же не зенитный комплекс, а межконтинентальный носитель. Такой шаг наверняка привел бы к резкому осложнению наших отношений с американцами, со странами НАТО, с нашими соседями на юге и на востоке и даже в Африке. Так что эту торговую идею считаю мертворожденной. Что же касается спасения „Апогея“ и финансовой подпитки армии, то здесь надо изыскивать другие резервы. Нельзя очертя голову распродавать последнее, подобно банкротам-самоубийцам. Если сегодня мои доводы окажутся недостаточно убедительными и вы примете абсолютно неприемлемое решение, я буду вынужден просить Президента об отставке».

Все это было сказано веско, убежденно, непререкаемым тоном. В зале повисла тишина.

«Ну что же, по-моему, вопрос ясен… Может быть, есть еще какие-нибудь мысли?»

«Разрешите мне! — встал новый генеральный директор „Апогея“ профессор Стенин. — Я думаю, всем понятно мое нынешнее положение. На мне двадцать тысяч человек, и я не знаю, что завтра говорить этим людям. В то же время я не могу не разделить точку зрения Германа Григорьевича и Андрея Терентьевича. У меня есть альтернативное предложение. Наш двигатель без специального топлива — просто кусок железа. Таков был замысел, такова конструкция. Мы могли бы без всякого риска продавать единичные образцы двигателя по особо оговоренным целевым контрактам, согласно которым Россия поставляла бы необходимые объемы топлива для каждого зарубежного запуска под полным нашим контролем, не рассекречивая химической формулы его компонентов, что исключило бы несанкционированное использование „РД‑018“. Состав топлива определить почти невозможно».

«Как порошок кока-колы?» — вставил один из участников совещания.

"Совершенно верно, — подтвердил Стенин. — Секрет состава кока-колы сохраняется уже полвека. Таким образом, Россия останется единоличным монополистом на горюче-топливную смесь для «Зодиака».

«И что же?» — спросил Клоков.

«На таких условиях, — сказал Стенин, — продажа „Зодиака“ не нанесла бы нам урона, и поэтому мы хотели бы показать ракету на авиакосмическом салоне в Сингапуре. Пусть не думают некоторые, что мы навсегда выброшены с мировой ракетно-космической арены».

Все молчали. Вдруг слово попросил зам директора Федеральной службы безопасности генерал Касьянов. Он поднялся, прошел вдоль стола и встал около председательствующего с большим бумажным рулоном в руке.

«Мы тоже по своим каналам получили кое-какую информацию об этом двигателе и ракете. Так что проблемы его секретности, рассекречивания и так далее считаю уже утратившими актуальность».

«То есть, как?» — поспешно обернулся к нему Клоков.

«Сейчас поясню».

Он развернул рулон, и все участники заседания увидели несколько крупноформатных цветных фотографий.

«Эти снимки получены с американских спутников. Они переправлены нашими людьми. Вот здесь, как вы видите, вывоз ракеты из монтажного корпуса на стартовую позицию на Байконуре, здесь — установка комплекса на стартовый стол, а это — ваш двигатель».

«Но ведь по этим снимкам мало, что можно понять», — заметил вице-премьер.

«Специалист поймет все», — сказал Черемисин.

"Так что, как видите, ваш диспут, — продолжил Касьянов, — уже мало чего стоит. Это секрет полишинеля. Так что, на наш взгляд, показ на сингапурском салоне такого экспоната никакого урона обороноспособности страны уже не нанесет.

А схема, предложенная товарищем Стениным, достаточно разумна".

«А вы как считаете, Андрей Терентьевич?» — обратился к Черемисину Клоков.

Тот задумался. Взял в руки фотографии, всмотрелся… «Ну что ж, — вздохнул он. — Может быть, и стоит показать. Но не сам „Зодиак“, а только самый схематичный выставочный макет».

«Резонно, — заключил Клоков. — Значит, будем готовить соответствующее постановление…»

Запись кончилась. Нифонтов выключил видеомагнитофон.

— Ну, что скажете?

— Все довольно странно, — сказал Голубков. — И неожиданно. Как будто бы опрокидывает все наши предположения.

— Значит, наша задача теперь, — подвел итог Нифонтов, — установить, действительно опрокидывает или все-таки «как будто бы».

Почти два месяца генерал-лейтенант Владлен Иванович Курцевский начинал рабочий день коротким телефонным разговором с одним из сотрудников аппарата вице-премьера Германа Григорьевича Клокова.

Именно он, влиятельный помощник-референт Борис Владимирович Лапичев, должен был проследить и ускорить прохождение документов, дающих торгово-коммерческому объединению «Армада» разрешение на внешнеэкономическую деятельность, по всем инстанциям, вплоть до стола главы государства.

Бумаг в президентской канцелярии, как всегда, была уйма, и многие из них вполне могли быть завизированы и введены в действие на куда более низком уровне.

На это, собственно, и рассчитывал Курцевский. Однако, сколько он ни звонил, дело не двигалось, и в ответ на свои вопросы генерал слышал только одно: «Надо ждать», «К сожалению, пока еще нет…», «Наберитесь терпения…».

Спорить тут было бессмысленно. Курцевский прекрасно это понимал. Сдерживая ярость, опускал трубку на рычаг и матерился.