Дракон 1. Наследники желтого императора - Игорь Алимов

Старик замолчал.

— И что же случилось дальше? — в нетерпении спросил император.

— А дальше, о повелитель, Желтый император испытал глубокую обиду и отказался править миром. Он направил на мир волшебное зеркало, и мир изменился: зашатались горы, бурно вспенились и разлились воды, а сам император удалился в свой небесный дворец и с тех пор пребывает в нем, не желая возвращаться.

— И что же стало с волшебными амулетами?

— По приказу Желтого императора, повелитель, их вернули в сокровищницу на горе Куньлунь, — отвечал старик. — Но случилось так, что часть амулетов собрать не успели, и они остались среди людей. Сила их, как говорят старики, очень велика, и потому преданные слуги Желтого императора из числа людей из века в век охраняют их, оберегая от посторонних. Так завещали им их деды, а дедам завещали их деды, а их дедам завещали…

— Ну а волшебное зеркало, с помощью которого наш предок сумел изменить мир и смог подчинить само солнце? — перебил рассказчика император.

— Про то мне, убогому, ничего не ведомо…

— А где же найти тех преданных слуг, что оберегают волшебные амулеты нашего предка?

— Мне, ничтожному подданному твоему, о повелитель, известно лишь, что они тайно пребывают среди простых смертных, наблюдая за сохранностью амулетов и не дозволяя людям овладеть ими, но где и как их найти, того я не знаю. Зовут они себя кланом Желтого императора, и говорят, что многие из них… — старик Ван понизил голос, — состоят в родстве с самим первопредком… Прости меня, великий владыка!

Старик звучно ударил лбом в пол.

Император поднялся.

— Советник Гао! Немедля послать верных людей в селение этого старика и дознаться, где искать слуг Желтого императора! Любое известие сообщать нам без малейшего промедления!

Гао поклонился, принимая приказ.

— А что делать со стариком?

Император шагнул вперед и негромко бросил через плечо:

— Отрубите ему голову.

Эпизод 11

Его звали Цинь Ши-хуан

— …А я как чувствовал, старик, что ты еще ко мне заявишься! — хмыкнул Сумкин, щелкая зажигалкой. Они с Котей сидели в давешнем кафе института, где трудился великий китаевед, и перед ними стояли неизменные пластмассовые стаканчики с дрянным кофе, а брюки Сумкина уже были изрядно присыпаны сигаретным пеплом. — Я буквально вижу, как в тебе просыпается интерес к окружающему миру и к конкретно взятому Китаю, старик. Ты хочешь вырасти над собой и обогатиться полезными знаниями о стране, куда вдруг решил переметнуться. Об этом свидетельствует блеск в твоих героических глазах и вообще весь твой неординарный вид. Какой-то ты… гм… типа возвышенный, будто голову вымыл, хотя обычно ты производишь впечатление слегка бесноватого даоса-пофигиста. Ну что, я прав?

Сумкин в ожидании ответа большим пальцем поправил сползшие на кончик носа очки и расплылся в ехидной улыбке.

Чижиков про себя усмехнулся: да, Сумкин был прав — но лишь отчасти. Не жажда знаний о современном Китае, не потребность выяснить текущий курс юаня относительно доллара, не необходимость получить пару-тройку напутственных советов специалиста привели его в этот раз к Федору, но вопросы несколько иного рода, напрямую относящиеся к Китаю, только — древнему. Сумкин был также прав еще в одном: за прошедшие сутки Котя действительно изменился — как внешне, так и внутренне. Его нежную душу обожгло дыхание перемен.

Люди, привыкшие к размеренной и оттого однообразной жизни, на перемены реагируют по-разному. Одни от них бегут, как черт от ладана, и всячески делают вид, что ничего такого никогда не происходило и впредь не произойдет. Такие люди боятся новостей и чувствуют себя неуютно, будучи выбиты из привычной колеи. Другие же принимают перемены всей душой, будто долгожданное избавление от повседневной обыденности. Они бросаются в новое с головой, как будто до того не жили, но ждали, когда уже наконец что-то случится!

Первых — большинство, вторых меньше.

Как неожиданно выяснилось, Чижиков принадлежал к меньшинству. Где-то в глубине его души спал-посапывал авантюрист, не имевший доселе возможности проявить себя, но, едва пробудившись, он тут же кинулся к приключениям! Ничего подобного Чижиков за собой не подозревал — жизнь повода не давала, но как только повод появился, в Коте будто развернулась скрытая пружина. Чижиков не противился переменам, но радостно приветствовал их.

…Он очнулся от мягких ударов по носу: Шпунтик, встревоженный неординарным поведением хозяина, вдруг ни с того ни с сего уронившего голову на стол, принимал посильные меры к возвращению Чижикова в реальность. Способ был проверенный, так кот обычно напоминал о необходимости утренней кормежки. Сейчас же он сидел прямо на столе, разглядывая хозяина круглыми глазами, и тихонько вопросительно подмуркивал — иного слова для определения издаваемых котом звуков Котя подобрать не смог. Шпунтик владел довольно широким звуковым инструментарием, в котором пошлое «мяу» занимало самое последнее место, и при необходимости мог выразить довольно сложные эмоции, издавая весьма замысловатые звуки. Сейчас в голосе кота явно читался вопрос: хозяин, дорогой, ты не офигел, часом? Что это ты улегся лицом в стол и призывам не внемлешь? Все ли с тобой в порядке, дорогой?

— Все замечательно, мой хвостатый друг! — выпрямившись и тряхнув головой, заверил кота Чижиков.

Он прислушался к себе: во всем теле царила удивительная легкость, голова была ясной, дышалось свежо и привольно, лишь слегка болели глаза. Мир вокруг словно стал четче и ярче, как будто Коте на нос нацепили незримые очки.

— Вот черт… — восхищенно пробормотал Чижиков, глядя на лежащего прямо перед ним дракона. — Вот же черт…

Теперь многое в записках деда Вилена стало понятно: если он, старый коммунист и, как это было тогда принято говорить, ответственный советский работник, испытал примерно то же, что и Чижиков сейчас, иного объяснения, кроме емкого слова «бесовщина», деду на ум и прийти не могло! Еще Вилен Иванович мог предположить, что внезапно сошел с ума. Или же серьезно заболел, и в результате ему мерещится наяву всякая небывальщина. Но рассказать о случившемся дед не мог никому: в его время подобный рассказ был равносилен социальному самоубийству. Можно было потерять все: положение, работу и даже свободу. Могли и из партии выгнать. Или еще что похуже. Котя не очень хорошо представлял себе Советский Союз пятидесятых годов, но опасения деда ему были понятны.