Архипелаг Блуждающих Огней - Саша Кругосветов

Лола многое повидала. Почти в конце своего пути она, казалось, рада была вновь еще раз пережить молодость, вспоминая древний уклад жизни индейцев Сельк’амов, их историю и песнопения. Лола полностью отождествляла себя с культурой своего народа. Но знала, что ее мир исчез навсегда.

Она немного говорила по-испански, но предпочитала говорить на родном языке. Иногда нам помогала ее подруга Ангела, которая родилась и выросла уже после того как над Сельк’амами прошумели все войны и эпидемии.

Лола – человек исключительного богатства внутренней жизни. Страстная и чувствительная. Ее отличали глубокое знание мифологии и мистики своего народа. Она была шаманом (хо’оп), последним из рода Сельк’амов. В свое время она потратила много лет, занимаясь магической практикой, чтобы приобрести концентрацию, необходимую для вхождения в мир сверхъестественного, доступ в который имеют только шаманы. Ее дядя по материнской линии передал Лоле свою власть, свою сверхчеловеческую силу «вайювин».

Последнее десятилетие XIX – начало XX века были самыми смертоносными для индейцев. Сельк’амов калечили и истребляли белые, истребляли свои, наемные «индейские охотники». Мужчины-индейцы заступались за соплеменников. Настоящая война индейцев с индейцами. В начале XX века – уже с применением огнестрельного оружия. Женщины и дети бежали, чтобы не быть убитыми или похищенными. Их нагоняли мужчины на лошадях. То был период, который принес индейцам череду непереносимых страданий, несмотря на благородные намерения миссионеров и некоторых других белых облегчить эти страдания. Некоторые женщины добровольно уходили жить к белым людям, даже к профессиональным убийцам их народа. Многие шли жить в миссии, чтобы спастись от геноцида. И там их настигало самое смертоносное оружие белых – заразные болезни, от которых у индейцев не было ни иммунитета, ни лекарств. Лоле посчастливилось. Она осталась цела. Ее не похитили. Родственники защитили ее, некоторые – ценой собственной жизни.

Когда я вновь приехала к Лоле в марте 1966 года, из Сельк’амов оставалось только 16 взрослых человек, включая метисов, чьи отцы – белые. Все они имели около пятидесяти лет от роду и родились после эпидемий и войны начала XX века. Все говорили по-испански. Лола была единственным исключением.

«Плохой христианин – убивать много индейца», – грустно говорила Лола. Но никогда не возмущалась. И никогда не корила меня, что я – белая. Большинство не-индейцев не выказывало Лоле никакого уважения. И она держалась с ними сдержанно, старалась не вступать в контакт. Но как она была мила и отзывчива с теми, кто любил ее и шутил с ней. С удовольствием отвечала им на своем ломаном испанском языке.

Мы подружились, и Лола была очень рада моему приезду. Ей нравилось, когда я помогала ей по дому, ухаживала за ней. Заставляла мыться. Если Лола знала, что я приду, она приводила себя в порядок: мыла голову, лицо, руки, ноги. Выглядела опрятно, лицо чистое, открытое, волосы подстрижены и причесаны. Довольно неряшливая от природы, она к моему приходу аккуратно раскладывала вещи в доме, обычно беспорядочно валяющиеся на полу. Не уверена, что Лола делала это в мое отсутствие.

Бывало так, что Лола ждала меня на дороге, хотя знала, что сегодня я в отъезде.

– Зачем ты стояла на дороге, Лола? Ты ведь знала, что я сегодня не вернусь.

– Просто мне хотелось ждать тебя там.

Ей нравилось, когда я расчесывала ей волосы. Лола была чувствительна к красоте своего лица. Она смотрелась в зеркало и говорила, смеясь: «Замечательно. Значительно много лет». Пли хмурилась: «Уиппен, йо – въеха» (безобразная, я – старая). Однажды она сказала:

– Ты меня обращаться, как ты мой дочь. Если ты стать маленький, моя завязать тебя в передник. Ты смотреть через плечо и смеяться. Я качать с одна нога на другая: «Ала, ала». Это моя тебя баюкать, лечить.

Я очень волновалась перед тем как начать работать с Лолой. Ее испанский был в зачаточном состоянии. Но контакт наладился очень легко. Непонятно как, но мы неплохо понимали друг друга. И я вздохнула с облегчением.

Я записывала на пленку песни и молитвы Лолы. «Махина» – так называла Лола мой магнитофон. Записывала плач по смерти ее матери и другие скорбные песнопения. Иногда ее песня имитировала крики старых гуанако: «Ра-Ра-Ра-Ра-Ра». Лола прослушивала записи. Бывала очень довольна. Часто смеялась. «Оличен! Уличен!» (прекрасно, красиво). Ленты с записями я отсылала в Париж. Своему директору Клоду Леви-Строссу, который считал вымершими индейцев Фуэгинов. И Гильберту Руже в этно-музыкальный Музей Человека.

У Лолы был большой запас знаний о культуре своего народа. И прекрасная память. Она вспоминала все новые и новые песни. Знала и помнила множество людей, которые жили или умерли на рубеже веков. Томаса и Лукаса Бриджесов, в том числе.

Лолу отличала почти детская ментальность, за которой скрывались страстный темперамент и сложный характер, недоумение перед лицом необъятной громады жизни и глубокая печаль. Ее мир, включающий многие неизвестные нам стороны, был медленно потоплен и ушел в небытие. От него почти ничего не осталось. Но этот мир остался внутри Лолы. Для нее он был внутренней реальностью, ее существом, ее чувствами.

С ней было трудно общаться, поэтому для незнакомых людей Лола казалась просто живой реликвией.

Я изучала ее родной язык. Сложный. С большим количеством гортанных стоп-звуков. Различающий понятия подчас только тональностью звучания. Я старательно произносила слова. Лола хмурилась. Пристально смотрела мне в рот, ее губы беззвучно шевелились, пытаясь помочь мне. И когда звучала, наконец, моя версия, она вздыхала с облегчением и смеялась: «Эсо эс!» (вот и все), как если бы одержала великолепную победу.

Расскажу, как она стала шаманом. В 1900 году Лола с мужем Аником переехала в Харбертон, что на канале Гончей, где они занимались на ферме выпасом овец. Застала Томаса Бриджеса и его сыновей. Это были редкие владельцы, которые дружили с индейцами. Летом Лола и Аник работали на различных фермах, а зимой возвращались к прежнему образу жизни: кочевья, охота на гуанако, проведение торжественных церемоний Хайн. Так прошло несколько десятилетий. Ее мать и дядя по материнской линии, оба хо’оп, готовили ее стать шаманом. Это произошло в 1926 году. Во сне. Покойный дядя, живший прежде на противоположной стороне озера Фаньяно, летал над озером. Он пел: «Где ты, дочь моя?» Он искал ее. Услышав во сне пение, она стала повторять его и старалась пробудиться. Внезапно его власть проникла в нее, как «передний край ножа». Она стала традиционным шаманом, приобретя «вайювин» – сверхъестественную силу.

Лола была Сельк’ам в гораздо большей степени, чем другие. Она была шаманом и жила под глубоким влиянием мистических и мифологических традиций своей культуры. Старые индейцы тайно восхищались ее шаманской властью. Но не боялись. Ведь она – женщина, и поэтому не была полноценным шаманом. Женщина-шаман не может убивать.

Своим шаманскими сеансами она лечила индейцев, в том числе Гарибальди и некоторых белых. За несколько минут она снимала боль и следы ожогов – смачивая холодной водой и дуя на больное место. Снимала боли в спине.

«Очистка погоды» – атрибут шаманов. Чтобы была хорошая погода, надо «сократить небо». Очищала небо обычной метлой, тростником, радикальными движениями палкой. Подталкивала небо с дождем, облака прочь, на север. Это было потрясающим зрелищем. С восторгом смотрела я на нее, не сомневаясь ни на минуту, что Лола справится с непогодой. Она оскорбляла облака на языке Сельк’ам, подбрасывала пыль, скандалила, кричала на облака. Повторяла все это несколько раз, пока, наконец, в тот же день или на следующий солнце вновь не появлялось. Если эффект был не сразу, смеялась: «Облака не хотят уезжать». Иногда она делала «резку неба»: достаточно долго резала мясо ножом. В этом случае облака должны пролиться дождем либо вовсе исчезнуть, развеяться. Это была не просто резка мяса. Ее действия завораживали. В них был некий магнетизм.

Рядом с коттеджем Лолы стояла похожая на вигвам хижина из бревен и тряпок с открытым фасадом. Она любила развести на входе огонь, сесть рядом и заниматься плетением корзины. Это напоминало ей старый образ жизни.

Мы совершали короткие прогулки, навещали ее друзей, собирали дрова. Лола обучала меня названиям птиц. Имена птиц были звукоподражательными, и она прекрасно умела имитировать их пение.

Лола с удовольствием копировала ритмические шаги и пение мужских духов Шоортов во время церемонии Хайн. Была очень артистичной и обаятельной. Иногда, войдя в образ, нежно толкала меня в бок своей тростью и говорила полушутливо: «Шоорт очень хочет женщину». Лола рассказывает о шалостях индейцев во время церемонии Хайн. Смеется до слез. Смотрит на меня смущенно, говорит, прикрывая рот рукой: «Que salvajes!» (какие дикари). Сколько эмоций и радостного восприятия жизни у этой совсем уже древней индианки!