Караван в Ваккарес - Алистер Маклин

Ле Гран Дюк спрятал записную книжку во внутренний карман и величественно удалился. Кзерда посмотрел на Серла: незабинтованная часть его лица не отразила никаких чувств. Серл, в свою очередь, облизнул пересохшие губы, не произнес ни слова и повернулся, чтобы уйти.

Даже очень наблюдательный человек, хорошо знающий Боумана, не смог бы опознать его в субъекте, который сидел за рулем сверкающего голубого «ситрое-на», припаркованного в проходе позади отеля. На нем были белая широкополая шляпа, темные очки, ядовито-голубая в белый горошек рубашка, украшенный вышивкой черный жилет без пуговиц, молескиновые брюки и высокие сапоги. Цвет лица Боумана стал еще смуглее, а усы больше. На заднем сиденье лежала его сумка.

С противоположной стороны открылась передняя дверца, и, растерянно моргая, на него уставилась Сессиль.

— Я не кусаюсь, — бросил Боуман с усмешкой.

— Боже мой! — Она юркнула на сиденье. — Что, что это за маскарад?

— Я пастух, один из многих. Я же сказал тебе, что ездил за покупками. Теперь очередь за тобой!

— А что в сумке?

— Мое пончо, конечно.

Она критически взглянула на него, что уже стало для нее привычным. И он повез ее в тот самый магазин готового платья, в котором они уже побывали раньше, этим утром. Спустя некоторое время хозяйка магазина снова хлопотала возле Сессиль, без умолку рассыпая комплименты и сопровождая их соответствующими жестами. Сессиль на этот раз была одета в праздничный костюм арлезианки, состоящий из длинного свободного темного, украшенного вышивкой платья с вырезом, отделанным белым рюшем, и шляпы с вуалью. Под шляпой был темно-рыжий парик.

— Мадам выглядит фантастически! — возбужденно ворковала хозяйка магазина.

— Мадам соответствует цене, — сказал Боуман смиренно.

Он отсчитал еще несколько банкнотов и повел Сессиль к «ситроену», в который она села, расправив свое дорогое платье, чтобы не измялось.

— Очень красиво, должна сказать. А тебе нравятся красиво одетые девушки?

— Только когда вокруг меня преступники. Но дело не в этом. Понимаешь, со мной вместе видели темноволосую цыганку. А теперь ни одна страховая компания в Европе не сможет найти ее.

— Понимаю! — Сессиль с трудом улыбнулась. — Все эти хлопоты ради твоей будущей жены?

— Конечно! Ради кого же еще? Дело в том, честно говоря, что непозволительно терять помощника в такой сложный момент.

— Мне это никогда не приходило в голову.

Боуман подогнал «ситроен» ближе к кибиткам румынских и венгерских цыган на площади, остановился, вышел из машины, распрямил затекшую спину и повернулся. Едва он это сделал, как столкнулся с огромным, не спеша прогуливающимся господином. Тот с недоумением посмотрел на Боумана через монокль в черной оправе: ле Гран Дюк не привык, чтобы его толкали.

— Прошу прощения, мсье, — извинился Боуман. Ле Гран Дюк наградил его неприязненным взглядом:

— Принимаю ваши извинения.

Боуман смущенно улыбнулся, взял Сессиль под руку, и они пошли дальше. Она сказала ему тихо, с упреком:

— Ты сделал это нарочно?

— Ну и что? Если даже он не узнал нас, то, скажи, кому это удастся? — Боуман сделал еще несколько шагов и остановился. — Ну, а что это такое?

Его внимание привлек мрачный, черный автофургон, выезжавший на площадь. Из него выскочил водитель, очевидно, что-то спросил у ближе всех стоявшего цыгана, который показал направление, куда-то через площадь, снова сел за руль и поехал обратно к кибитке Кзерды. Кзерда собственной персоной стоял у ступенек своей кибитки, разговаривая с Ференцем; по их внешнему виду можно было предположить, что до полного выздоровления обоим еще очень далеко.

Водитель и его помощник выскочили из автофургона, открыли задние двери и с большим трудом вытащили оттуда носилки, на которых лежал Пьер Ла-кабро. Лицо его было забинтовано, левая рука в повязке. Зловещий блеск правого глаза — левый был полностью закрыт — свидетельствовал, что он жив. Кзерда и Ференц, с выражением испуга на лицах, бросились помогать. Неудивительно, что ле Гран Дюк оказался около фургона одним из первых. Он склонился над неподвижным Лакабро, затем быстро выпрямился.

— Тц! Тц! Тц! — Он грустно покачал головой. — В наши дни со всяким может случиться беда на дорогах. — Он повернулся к Кзерде: — Это не мой ли бедный друг мистер Коскис?

— Нет! — Кзерда с трудом сдерживал себя.

— А! Рад слышать! Жаль, конечно, этого беднягу. Кстати, не были бы вы так добры передать мистеру Коскису, что мне хотелось бы поговорить с ним в следующий раз, когда он здесь будет? Конечно, в удобное для него время.

— Я передам это, если его увижу.

Кзерда помог поднять носилки по ступенькам своей кибитки. Ле Гран Дюк повернулся, почти столкнувшись с китайской парой, которую видел и раньше в патио отеля. Галантно извинившись, он снял шляпу перед дамой.

Боуман наблюдал эту сцену, не упустив ничего. И посмотрел сначала на Кзерду, лицо которого выражало гнев и опасение, потом на ле Гран Дюка, затем на китайскую пару, после чего повернулся к Сессиль.

— Это он!.. — прошептал Боуман. — Я знал, что он умеет плавать. Давай не будем проявлять интереса к тому, что происходит. — Он прошел вместе с девушкой несколько шагов. — Ты знаешь, что я хочу сделать? Это не опасно, обещаю тебе.

Боуман проследил, как Сессиль с безразличным видом обошла кибитку Кзерды и остановилась поправить туфлю около зелено-белого фургона. Боковое окно его было занавешено, но рама приоткрыта.

Довольный, Боуман прошел через площадь к тому месту, где к деревьям рядом с цыганскими кибитками были привязаны лошади. Он незаметно огляделся, чтобы убедиться, что за ним никто не следит, увидел, как закрылась дверь в кибитку Кзерды после того, как в нее внесли носилки, покопался в сумке и достал оттуда горсть каких-то странных предметов, обернутых коричневой бумагой, причем каждый из них был с запалом: эти предметы при ближайшем рассмотрении оказались не чем иным, как обыкновенными шашками для фейерверка.

В кибитке Кзерды тем временем вокруг неподвижно лежавшего Пьера Лакабро сидели Кзерда, Ференц, Симон Серл и Эль Брокадор.

Лицо Лакабро, а скорее, та его часть, которая еще что-то выражала, было несчастным не только из-за физических страданий: у него был вид человека, который перенес сильное моральное унижение и который теперь менее всего нуждается в выражении сочувствия и проявлении заботы.

— Ты дурак, Лакабро! — почти закричал Кзерда. — Безмозглый идиот! Я же сказал — никакого насилия, никакого насилия!

— Ты бы лучше сказал это Боуману, — возразил Эль Брокадор. — Боуман знал, Боуман следил. Боуман ждал. Кто теперь обо всем расскажет Гэюзу Строму?