Вольная Русь - Анатолий Спесивцев

— Це произвол! Не маете права! Я буду скаржиться (жаловаться) крулю!

— Маю, маю. В мене сабель бильше, — откровенно ухмыльнулся характерник. — Та й, высокоповажный пан не скаже, куды ци корабли плывуть?

Рука толстяка, сжимавшая саблю, побледнела почти до снежной белизны, глазки сверкнули молниями из-под скрывших их почти совсем слоёв жира. Отвечать на вопрос атамана ему не хотелось. Поставки продовольствия злейшим врагам могли серьёзно ослабить положение Любомирских и фатально аукнуться ему самому.

— Так що никуды скаржиться нихто не буде. Прошу пана витдаты мени саблю.

Стоявшие за спиной предводителя два более бедно одетых шляхтича дружно бросили свои куда более скромные клинки на палубу, а вот у него самого с этим возникла проблема — кисть руки не хотела расставаться с родовым оружием. Не способствовали успокоению доверенного лица Коронного гетмана и посыпавшиеся как из рога изобилия комментарии сечевиков по его адресу. Крайне неполиткорректные и невежливые. Уже предвкушавший допрос наверняка много знающего об интригах при польском дворе человека, Сирко с пониманием отнёсся к трудностям пленника и подождал, пока тот смог, наконец, разжать кисть правой руки. Захват зерновозов прошёл без крови, об утонувшем-таки незадачливом беглеце со второй баржи никто не вспомнил.

За ночь зерно с насадов сгрузили на чайки, а пусковые устройства и ракеты перекинули в обратном порядке. Перегружали его на чайки не только поляки, кроме главного, тот удовлетворял любопытство Сирка, но и сечевики — время поджимало. Принципиальные противники мирного труда, в случае необходимости — для войны или грабежа — они умели работать с невиданными трудолюбием и скоростью. Неожиданная же добыча пиратов радовала — в голодные времена зерно стоило дорого. А вот грузили на баржи тяжёлые ракеты казаки уже сами, без поляков. Таскали мешки или смертоносные снаряды сечевики весело и зло, с многословными, совершенно неприличными комментариями, успевая ещё подгонять никуда не спешивших польских хлопов, причём, не только словесно, с обещанием батогов или купания в Висле, но и пинками. Попытавшиеся, было, сначала приберечь силы хлопы, забегали как наскипидаренные.

После разгрузочно-погрузочных работ произошло ещё одно неприятное действо. Сменившиеся на зерновозах экипажи ещё и, кроме предводителя, обменялись одеждой. К взаимному сильному неудовольствию — поляков не радовали вонючие от антинасекомной пропитки, латанные-перелатанные тряпки сечевиков, казаков — доставшиеся им с трофейной одеждой вши. Высокоповажному пану повезло — человека его комплекции среди вышедших в поход на Гданьск не было. На любом из них его одежда смотрелась бы странно и неестественно.

Почёсывание переодевшихся товарищей вызвало у сохранивших походную одежду приступ веселья и волну, нет, девятый вал довольно издевательских шуток. Особенно прикалывались над наказным атаманом, имевшим очень подходящую для этого фамилию. Сирком на Малой Руси обычно называли дворового пса, кабысдоха.

— Глянь, глянь, як чеше! От-от дырку протре.

— Иване, а ты зубами их хапай, тоби так зручнише (удобнее) буде!

— Семене, а ты чого чешешся? Ты ж вуж, а не пес!

— Иване, Иване, ногой спробуй! За вухом тоби ж ногою привычнее!

Попавшие под словесный обстрел вяло отбрехивались. Спокойно отнёсся к солёным шуткам над собой подчинённых и наказной атаман. Люди без чувства юмора на выборные должности в пиратском братстве Северного Причерноморья не попадали.

Сирко в перегрузке не участвовал, увлёкся допросом разряженного попугаем шляхтича. Ясновельможному Любомирскому хватило соображения назначить в такое сомнительное дело, как торговля с врагом, умного руководителя. Сразу поняв, что колдуна впрямую обмануть нелегко, а разоблачение чревато крупными неприятностями для него лично, поляк честно отвечал на все вопросы. А знал он много, в том числе — именно потому, что был умным и образованным. По иронии судьбы, польская и литовская шляхта, уверенно ведшая страну к национальной катастрофе, была наиболее образованным правящим классом в Европе. Увы, это как раз тот случай, который характеризуют «Не в коня корм». Шляхта преисполнилась чувством собственного величия и с пренебрежением смотрела на всех вокруг, теряя адекватность в восприятии мира.

Университеты университетами, но первым делом пан попросил характерника не губить его истинно христианскую, католическую душу — наверное, слышал о собеседнике что-то совсем уж страшное и связанное с нечистой силой. Век Вольтера и Дидро ещё не наступил, даже католическая знать искренне верила в бога и… его антагониста. На что атаман легко согласился. Со спокойной душой отдававший приказы о массовых казнях, Иван никогда не имел склонности к мелочному садизму и славился как человек благородный даже у татар и поляков. Мужественно встретивший смертельную опасность на палубе, поляк в беседе один на один «поплыл» — непрерывно потел, не мог полностью скрыть дрожь в пальцах. Однако больше чем потом, от него разило страхом — при всех потугах это стыдное для шляхтича чувство не показывать.

Будучи одним из доверенных лиц очень важной политической фигуры, Ежи Ковальский много знал, а ещё о большем догадывался. В том числе и о том, чего знать не мог. Мысленно посомневавшись, Иван решил отпустить и его, а не тащить с собой в Гданьск и не отправлять с зерном на Русь. Недавно оскорблённый ясновельможным паном Станиславом, Ежи охотно пошёл на сотрудничество с казацкой разведкой. За что и получил сразу немаленький гонорар — вопреки обыкновению для походов на врага, у Сирка имелась при себе большая сумма в золоте. Поэтому допрос затянулся дольше погрузочно-разгрузочных работ.

Наказной атаман отпустил пленных, преодолев соблазн отправить их вместе с зерном на Русь — рабочих рук там по-прежнему сильно не хватало. Хлопы отправились домой, через полстраны пешком, с сомнительными шансами дойти. На казацкую походную одежду в Польше болезненно реагировали слишком многие, порядка, опять-таки — на землях, через которые им предстояло идти — не было совсем. Шведы контролировали только города и селения на основных дорогах, вокруг же царило голое право силы, зачастую — с лютейшим произволом. От которого, впрочем, хвалёный шведский порядок отличить было мудрено. Совсем не случайно их прозвали «беловолосыми гуннами», да и религиозная рознь раздирала Польшу всё более жестоко, по «живому». Протестантская армия не могла не вести себя в католической стране иначе, как войско оккупантов. Шляхтичи, не без труда раздобыв лошадей, рванули в Силезию, докладывать Любомирскому о неприятностях. У пятерых конных и оружных всадников, шансов это сделать имелось куда больше, чем у двух с небольшим десятков хлопов добраться до родных селений.

Сирко — не имея на это полномочий — пригрозил, что если Коронный гетман не поспешит с началом изгнания шведских оккупантов с земли Ойчизны, то весь мир узнает об участии пахолков ясновельможного пана в атаке на Хлебный остров. Нешуточная угроза. Шведы могли по такому поводу не только реквизировать всю его собственность в пределах зоны оккупации, но показательно разрушить все имения рода. Не менее важным обстоятельством было то, что другие магнаты обиделись бы за ужесточение хлебной торговли, существенно ослабив его позиции при дворе. Возросшая при этом популярность среди патриотов вряд ли компенсировала бы убытки. Мнением плебса и нищих шляхтичей пан Станислав привык пренебрегать, а польские патриоты, почему-то, практически поголовно принадлежали к этим слоям населения. Впрочем, благодаря отвлечению большей части армии королевы Кристины на войну с казаками, условия для отвоевания своих земель, изгнания шведов хотя бы с юга и центральной части Польши создались весьма благоприятные.

Насады же утро застало в пути. Взбаламученная половодьем Висла повлекла их к желанной цели, не требуя ничего взамен. Только опытный и очень пристальный взгляд смог бы при этом заметить на них смену экипажей. Казаки охотно предались ничегонеделанью. Запущенная Москалём-чародеем поговорка «Казак спит, а служба идёт» встретила среди них полное понимание, хотя идя на прибыльное дело, они лень отбрасывали, будто совсем её не имели. Однако если есть возможность плыть к цели не прилагая рук, то почему бы не побездельничать? Правда, ночью это показное безделие сменялось интенсивной суетой — команды учились собирать на ощупь пусковые устройства, подтаскивать к нему нелёгкие ракеты. Делать это днём они и раньше умели, теперь приспосабливали свои навыки к работе без освещения.

К Гданьску суда прибыли, как и рассчитывали новые команды, к концу светлого времени суток, когда затевать разгрузку было уже поздно. Поэтому никого не смутило их заякорение к юго-западу от Хлебного острова. Удивления прибытие зерновозов в апреле здесь не вызвало. Видимо, не один пан Любомирский предпочитал продавать хлеб весной, по полуторной, если не двойной цене. В связи с некоторой отдалённостью стоянки, разленившаяся стража — война-то где-то далеко — даже не посчитала нужным проверить их немедленно, отложила это дело на потом, за что впоследствии огребла от начальства по полной программе.