Кавалер дю Ландро - Жорж Бордонов

— А те пятнадцать из наших, что не вернулись?

— А! Молокосос, если еще что-нибудь скажешь, я дам тебе «лошадь в руки», ты меня не серди!

В штабе поздравляли Наполеона. Те, кто еще накануне убеждал его отойти за Рейн, говорили, что вернулись времена Аустерлица и Ваграма. Наполеон принял нынешние комплименты своих маршалов с тем же равнодушием, что и их вчерашний сарказм. Никто из них не обмолвился о том риске, которому он подвергался, находясь в самой гуще сражения, когда ходил взад и вперед среди свистящих пуль и разрывающихся снарядов. Его больше не любили, и он это понимал. Противник отступил, но он мог рассчитывать только на себя и преданных ему солдат. 30 августа Вандам сдался врагу под Кельном. Затем Удино потерпел поражение у Гроссбира, Макдональд в Силезии, Ней под Денвицем. «Такова война, — думал Наполеон, — утром на коне, вечером на земле». Настроение императора привело в замешательство его сторонников. Казалось, он уже не управлял ситуацией, а наблюдал за ней с каким-то болезненным любопытством, непонятной иронией. Наконец, вняв призывам своих лейтенантов, он решил отойти за Рейн. Но под Лейпцигом союзные войска догнали его и навязали сражение.

От этой мясорубки, длившейся три дня, получившей название «битвы народов», у Ландро сохранились только два ясных воспоминания. Целый день его полк оставался на месте, выстроившись в линию, как на параде, забытый генеральным штабом, но под огнем противника. Каждую минуту в боевые порядки залетали ядра и с треском крутились на месте, рассыпая обжигающие искры. По счастливой случайности, почва в этом месте была болотистая, и они не рикошетили. Но некоторые ядра взрывались в воздухе и опустошали ряды гвардейцев. Соседняя лошадь была разорвана взрывом на куски и забрызгала кровью Тримбаль и ее седока.

Затем, в самый разгар сражения, когда боеприпасы уже подходили к концу, саксонцы дрогнули и побежали, возникла паника. Ландро послали с поручением, и он оставил свою роту. Он оказался в водовороте отступающего арьергарда. В спешке эвакуировали большую часть артиллерии. Шевалье бросил Тримбаль в самую гущу орудий, повозок, зарядных ящиков и едва успел переправиться на другой берег Эльсты. В следующий момент мосты были взорваны. Ноги Тримбаль посекло осколками. Обработав раны водкой, употребив для этого почти половину своей фляги, Ландро, глядя на столпотворение отступающих, неуправляемых солдат, обозных повозок, госпитальных фур и пушек, вспомнил о Березине. Но, хотя небо и было грязно-серым, в лохмотьях низко проносящихся туч, по крайней мере, не шел снег! И все же, когда конница Блюхера атаковала бегущие колонны, внезапно, с диким воем выскочив из леса и рубя направо и налево обезумевших людей, аналогия стала бить в глаза. И так же, как в России, многие, обессиленные от нечеловеческих усилий и голода, садились на краю дороги с одним желанием — умереть.

Ландро нашел свою роту только в Эрфурте. И вовремя. Баварцы под командованием Уреда предали императора и попытались перерезать дорогу к Рейну. Пришлось их атаковать под Ханау. И, хотя в полку оставалось только около четырехсот человек и лошади так устали, что еле держались на ногах, баварцы были разбиты и рассеяны. Ландро не помнил, сколько в этом бою он убил человек. Он вышел из боя, забрызганный кровью, без ментика и кивера. В его роте осталось только тридцать человек, все на пределе своих сил. Но они еще смогли подтянуться, когда проходили перед гренадерами. «Слава Почетной гвардии!» — неслось им вслед.

Реймс

«Многие из наших, — вспоминал летописец, — покинули войска после Лейпцига. Не сговариваясь, как только с большими трудностями и для лошадей и для всадников, перебрались на другой берег Эльсты, мы приняли решение больше не сражаться на стороне Наполеона. По нашему понятию, неистовые, почти дьявольские амбиции корсиканского авантюриста грозили ввергнуть Францию в непоправимую беду. Он уже пожертвовал „мариями-луизами“, которые в этой германской эпопее погибали тысячами. Все говорило за то, что он готов был для того, чтобы удержаться на плаву, вычерпать до дна жизненные силы страны. К тому же почти все мы вступили в Почетную гвардию против своей воли и мало кто из нас смог перебороть отвращение и неприязнь к императорскому орлу. Но — и это одна из черт нашего характера — когда мы под Дрезденом или Лейпцигом встречались с врагом, то стремились только к одному: атаковать и разбить этих русских варваров, отомстить за наших погибших. Видя проезжавшего мимо маленького человечка в сером рединготе, в маленькой, бесформенной от дождя шляпе, мы на мгновение даже испытывали энтузиазм, и некоторые кричали: „Слава императору!“ Во время перехода от Дрездена к Лейпцигу мы получили сообщение из Вандеи, от Ла Рошжаклена. Он писал, что уже близок конец режима, советовал поберечь себя, чтобы не пропасть в этом всеобщем хаосе! Еще не получив этого письма, мы пришли к выводу, что армия почти разложилась. Приказы не находили адресатов или приходили с таким опозданием, что выполнение их становилось обычно невозможным, если не опасным. А после поражения ситуация еще более ухудшилась. Солдаты отказывались подчиняться офицерам, офицеры полковникам. Что касается генералов, то они мечтали только о том, как бы быстрее переправиться через Рейн и оказаться в безопасности. Мы воспользовались всеобщей неразберихой, отделились от колонны и продолжали путь самостоятельно. Мы вынуждены были пересечь немецкие земли, опустошенные за время войны, население которых относилось к нам крайне враждебно. Командиром мы выбрали господина де Шабо, который казался нам очень рассудительным. Объезжая селения, мы продвигались по ночам, днем прячась в лесах. Пропитание находили в полях, а иногда вместо ужина затягивали пояса еще на одну дырочку. Но для лошадей не жалели ничего: в них было наше спасение. Когда мы пересекли границу, то опасались встречи с жандармами. Но Шабо продумал маршрут заранее и провел нас в наши края без проблем. Я бы мог привести множество подробностей этого путешествия. Хорошо воспитанные люди, которыми мы себя считали и этим гордились, мы узнали, что голод сильнее разума. Мы по дороге воровали кур и однажды поймали и зарубили даже заблудившуюся свинью. Ее нежное мясо значительно подкрепило наши силы и поддерживало в нас бодрость духа несколько дней.

Однако, истины ради, должен сказать, что некоторые наши товарищи остались в армии, одни потому, что не знали о приказе наших руководителей, другим обстоятельства не позволили вернуться к родному очагу. Вернувшись в Вандею, мы узнали имена отсутствовавших, среди которых были дю Ландро, молодой Сапино, Онезипп де Тэнги. Мы подумали, что они, наверное, погибли при отступлении от Лейпцига или попали в плен к русским. Незадолго до сражения я мельком встретился с шевалье. Он был еще более мрачным, чем обычно. Мы поговорили только о Десланде. Он был расстроен тем, что пришлось с ним расстаться. Десланд после Дрездена был переведен в другой эскадрон, где погибли почти все офицеры. „Это безобразие, после всех обещаний, которые они мне давали“, — ворчал он. Кажется, я узнал его во время одной атаки 19 октября, но он пролетел мимо меня и скрылся в пороховом дыму».

Третий полк Почетной гвардии под командованием Сегюра был назначен держать оборону перед Рейном. Эскадроны были реорганизованы, роты укомплектованы до полного состава. На охрану участка границы, выделенного Сегюру, уходили почти все силы. Чтобы ввести в заблуждение противника, Сегюр увеличил патрули и постарался наладить отношения с местным населением. Он также подсчитал число пропавших и дезертиров. Полк едва насчитывал восемьсот сабель. Вместе с несколькими таможенниками он должен был защитить Эльзас от вторжения! Это было немыслимо! Но самое серьезное, что угрожало ему, было растущее недовольство и угроза массового дезертирства. Тогда Сегюр отдал приказ непрерывно проводить скачки по берегу Рейна, потому что усталость не оставляет сил на размышления; он стал чаше разговаривать с каждым в отдельности и проводил коллективные беседы, в которых слово «император» заменил словом «родина», все для того, чтобы укрепить пошатнувшийся моральный дух. Когда Ландро узнал, что Десланд, жив и сказал об этом генералу, Сегюр сразу же соединил их роты.

— Дорогой друг, я не могу отказать вам в этой просьбе, — сказал он. — Вы будете исполнять обязанности капитана, а лейтенант Десланд будет вашим заместителем. И не надо благодарности. Это для пользы дела. Вид такого мощного патруля создаст впечатление, что у нас много сил, лишит противника уверенности. Но будем смотреть правде в глаза. Я должен вам признаться, что дела наши далеко не блестящи. Отовсюду приходят сообщения о тайных переправах через реку. Следите особенно внимательно за передвижениями небольших лодок. Устройте засады в подозрительных местах и пресекайте со всей строгостью самостоятельные передвижения. Я думаю, что среди береговых жителей у них есть сообщники.