Ярлык Великого Хана - Михаил Каратеев

– Расскажи, дедушка, все, как оно было,– попросила Настя, подкладывая на стол блинов.– Да и блиночки кушай!

– Благодарствую, хозяюшка. Кажись, уже сыт по горло.

– Ништо, дед Силантий,– сказал Лаврушка,– блин не клин, брюха не расколет! Ешь да рассказывай!

Силантий не заставил себя долго упрашивать. Он взял с тарелки румяный и лоснящийся блин, свернул его в трубку, обмакнул в миску со сметаной и неторопливо съел, оставив лишь самый краешек, который швырнул под печку. Затем допил брагу и туда же выплеснул из чарки последние капли. Человек бывалый, обычаи вежливости он соблюдал строго: сидя в гостях, не забывал почтить домового.

– Стало быть так,– начал он свой рассказ.– Выехали мы с Захаром с самого ранья, и к полудню нам уже недалече до Байкова оставалось. Но только мы из лесу к деревне начала сворачивать, глядим – у самой дороги на пне мужик сидит. Мужик как мужик, не дюже старый, борода кучерявая, седоватая. На ем тулуп, а сбоку котомка. Сидит, значит, и прямо на нас глядит. Захар и крикни ему: «Здорово, земляк! Пошто тут на морозе сидишь? Гляди, задница ко пню примерзнет!» А мужик хоть бы что, только пуще на нас лупился. Начал я смекать, что дело нечисто, и говорю тихонько Захару: «Брось ты его чипать, а стебани-ка лучше коня, чтобы он нас поживее отседа унес!» Тут и Захар уразумел, что энто за мужичок, и давай коня кнутом полосовать! Покатили шибко и назад не оглядаемся. Только не проехали и полпоприща, посклизнулся наш конь и захромал на всю! Видим, нипочем до Карачева не дойдет. Делать чего, оставили его, вместе с санями, у Захарова кума в Байкове, а сами пешки пошли. Оттель до города поприщ десять, а прямиком, по просеке, и восьми не наберется. Только, значит, свернула мы на тую просеку, глядим – впереди через нее волк перебежал. Ну что ж? Всякому ведомо, что коли волк дорогу перебежит, энто к добру. Обратно же, днем волк не страшен. Идем, стало быть, дальше. Часа пол шли, только видим – просека кончается и кругом такая глухомань, какой я в тех местах сроду не видывал. Не иначе, думаю, как забрали мы от просеки вправо, по прогалине. Поворотили в обрат, вышли на истинную просеку, идем будто правильно. Глядь,– впереди снова волк через дорогу шмыгнул! Чего, думаю, он, анафема, тут мотается?

Одначе идем. Поприща два отмахали,– опять просека в чащобу уперлась, и дальше дороги нету! Вернулись чуток назад, взяли по тропке влево, идем. Невдолге видим – снег впереди притоптан, стадо быть, ктось перед нами шел. Пригляделись, а энто наши же следы! Захар байт; «Сбились мы, дед Силаитий, начисто!» А я и сам вижу, что сбились, только ума не приложу, как оно могло приключиться, коли я теми местами разов с сотню хаживал? Тут меня и осенило: то не волк был, а леший, принявший волчью личину. И он, значит, над нами, потешается, с пути нас сбивает. Говорю Захару: так, мол, и так, покладем ему на пенек краюху хлеба, может, подобреет и отступится. Ну, поклали и дальше идем. Только дороги нет как нет. Вдруг в ельнике как заверещит, как захохочет да захлопает крыльями! У нас индо шапки попадали! «Ну,– говорю,– Захар, хлеб нипочем не помогает. Видать, дюже ты лесного хозяина обидел своей надсмешкой». А Захар с лица побелел и спрашивает: «Чего ж теперя робить станем?» Я говорю: отвод есть верный. Надобно нам всю одежонку с себя поснимать и надеть ее навыворот. Враз на дорогу выйдем. А Захар бант: «Неужто, дед Силантий, все скидать? Гляди, морозище какой!» Оно и правда. Ну, думаю, спробуем сперва одни тулупы да шапки выворотить, коли леший не дюже осерчал, может, на том смилуется. Только куды тебе! – Еще гуще да темней чащоба пошла! А день уже к вечеру клонится. Видим, время терять боле нельзя, сели на снег и давай с себя все скидывать да наизворот выворачивать…

– Неужто догола раздеваться пришлось? – спросил Лаврушка.

– А что станешь делать? Не пропадать же в лесу! Все как есть с себя постаскивали и навыворот надели, дажеть портянки на другую сторону перемотали. Так нас мороз пронял, что как кутята трусимся! «Ну,– говорю,– Захар, теперя бегим, что есть мочи, чтобы отогреться». Только разгон взяли, коли глянь, а вот она и дорога! Враз я то место призвал: поприщах в трех от Карачева вышли.

– Так, значит, и пришли в город во всем вывороченом? спросил один из дружинников.

– Когда кресты на церквах Божьих увидели,– и тулупы снова надели как подобает. А порты и рубахи тута, в избе, обратали.

– То добро еще, что ты верный отвод знал,– сказал Лаврушка.– А меня учили,– надобно левый сапог либо лапоть на правую ногу надеть, а правый на левую.

– Иной раз и это помогает,– промолвил Силантий,– но одежу выворотить куды верней.

– Как же вы сразу-то лешего не распознали? – спросила Фрося.– Ведь у него глаза кругловатые, а бровей и вовсе нету.

– Поди распознай, коли у него шапка была на самые нос насунута! – ответил Захар.– Да и думка у меня не была к ему приглядеться: эка невидаль, – среди бела дня мужик у дороги сидит!

– Дедусь, а дедусь! – обратился к Силантию внимательно слушавший Сеня.– Значит, тот мужик, что на пне сидел, энто и был леший?

– Он и был, детка,– ответил старик.– Он же и на коня нашего порчу навел.

– А как же он опосля волком стал?

– Обернулся им, того в дела. Ему эвто все одно как тебе тулуп надеть.

– Какое же его истинное обличье? – не унимался Сеня.

– У нежити своего обличья нету, – пояснил дед,– она только под чужой личиной бывает видима. Леший, к примеру, могет принимать личину мужика, волка и филина. Деревом тоже оборачивается. Водяной, тот всего чаще берет видимость пузатого старика с зелеными усами, а иной раз колесом либо бороной по воде плавает. Полевик – энтот пьяным мужиком по полю шатается или копной стоит.

– А домовой, дедушка, каков из себя?

– Домового, сынок, из живых людей никто толком видел и тебе не приведи Господь увидеть. Он человеку только пред самой смертью показывается, когда уже тот никому рас сказать не может. А вполпоказа иной раз является он перед большой бедой. И ведомо только, что махонький он, белый да лохматый.

– А пошто он перед бедой приходит? Рази ж он злой?

– Приходит, чтобы человека о беде упредить. А коли ему

уважение оказывать, он тогда не злой. Да оно и леший не злой, только что пошутковать над людьми любит.

– А водяной?

– Водяной, энтот похуже. Он дурить с тобою не станет, а враз тянет на дно. Однако и его умеючи задобрить можно.

– Откедова же, дедусь, вся эта нежить взялась?

– То бывшее воинство дьяволово,– пояснил дед Силантий.– Однова восстал дьявол на Бога и привел с собою рать несметную. Но воевода Господень, архангел Михаил, энту рать нечистую разбил во прах и низвергнул с небес. Попадали слуги дьяволовы на землю и оборотились кто лешем, кто водяным, кто иной нечистью.

– А какая еще нечисть бывает, дедушка? – допытывался Сеня.

– Да отвяжись ты от человека, репей! – прикрикнула на сына Фрося.– Глядите на его – десяти годов еще нету, а уже все ему знать надобно!

– Нехай учится,– сказал Лаврушка,– то ему на пользу пойдет. А ну, братцы, еще по чарочке! – обратился он к приятелям, подливая им браги.

– А вот и закушенье,– сказала Настя, ставя на стол миску с холодцом.– Отведайте, будьте ласковы!

– Эх, была не была,– сказал Захар, придвигаясь к миске,– Сыт уже я, да на хорошую еду еще кишку найду!

– Это так,– поддержал младший из дружинников.– На лакомый кусок в брюхе всегда сыщется уголок.

– Деда,– тихонько толкнул Сеня старика Силантия,– а волкулак – энто тоже леший?

– Эко сказал! Волкулак – энто оборотень, человек, обращенный в волка либо колдовством, либо своей охотой.

– И всякий может в волка оборотиться?

– Коли знает заговор, то может. Для этого надобно сыскать в лесу гладкий пень, покласть на него шапку и, сказавши заговор, кувыркнуться через тот пенек. А чтобы вдругораз человечий образ принять,– в обрат надобно кувыркнуться. Но ежели, покуда ты волком бегаешь, кто-либо шапку твою унесет,– оставаться тебе волком на веки вечные либо доколе тебя в том волке кто-нибудь не признает и по имени не окликнет.

– А как колдуны людей в волков оборачивают?

– С наговором накидывают на человека волчью шкуру либо обманом заставляют его переступить через веревку, свитую из волчьей шерсти. Колдуны да ведьмы любят сами волками оборачиваться, и с таким оборотнем повстреваться не дай Господь: ен как упырь крови человечьей ищет.

– Как же распознать, деда, волкулак энто или обнаковенный волк?

– У волкулака зубы всегда черные как деготь, а глаза красные. Иной раз бывает, что у него усы человечьи.

– А коли на ем шкура обвислая, будто на вырост шитая,– добавил Захар,– энто значит не простой волкулак, а колдуй либо ведьма в волчьем образе. И только когда такой оборотень крови надуется, тогда на ем и шкура натягивается впору!

– Помнишь, дедушка Силантий,– вставила Настя,– как в запрошлом году, осенью к нам на деревню волкулак забег? Вот страху-то было!