Моя жизнь с Гертрудой Стайн - Элис Токлас

Когда метрдотель принес счет, Эвери отослал его. Гертруда спросила: «Это работает?». «Ну, не всегда, но я делаю это всегда».

Одним вечером он взял нас в кабаре, к Флоренс. Она сказала: «Он не любит платить по счету. Появляется перед отъездом из Парижа, спрашивает, сколько должен и выписывает чек. Один из способов избежать сведений, сколько чего стоит».

Последний раз мы встречались с Эвери несколько лет спустя, он пригласил нас, посадил в машины и такси большое число своих друзей-товарищей. Все пообедали на Монмартре, поехали посмотреть другие места. Мы с Гертрудой и Эвери сидели в одном такси, и Эвери сказал, упоминая одного из своих друзей: «Он добьется от меня, чего ему надо, и убьет меня». «Не говори так, Эвери, ты не должен быть убит». «Он преследует меня и убьет».

На следующий день мы уезжали в Белле, и спустя некоторое время от него пришла открытка с благодарностью за посещение его вечеринки, но без марки — его небольшой трюк выполнить что-то с меньшей волокитой. В тот же самый день мы узнали новость — Эвери утонул в Средиземном море.

К счастью, Генри МакБрайд появился у нас на несколько дней и отвлек Гертруду от переживаний из-за смерти Эвери.

Джейн Хип и Маргарет Андерсон приехали в Париж в начале 20-х, чтобы издавать литературный журнал «Литтл Ревю», который запустили еще в Чикаго. Джейн Хип представила нам молодого русского художника Павлика Челищева. Его живопись на некоторое время заинтересовала Гертруду, пока она, живопись, не стала, как выразилась Гертруда, плохой. Тогда его картины перевесили в «салон отказников».

Благодаря Челищеву, мы познакомились с Рене Кревелем. Рене Кревель был единственным из молодежи того периода, которого я действительно любила. Я обожала его. Голубоглазый, полублондин, с необычными чертами, делавшими его похожим на моряка — говорил быстро и блестяще, сопровождая разговор резкими жестами. Увы, он болел туберкулезом. Его мать, несчастная вдова известного издателя музыки, сделавшего себе состояние публикацией марша Буланже, не распознала, что Рене нуждается в специальном уходе, пока болезнь не обострилась настолько, что понадобилась операция.

Рене и сестре Челищева, Шуре, рекомендовали отправиться на юг, по состоянию здоровья. Там они влюбились друг в друга. Однажды вечером мы с Гертрудой прогуливались по бульвару Сен-Мишель и встретили Шуру в открытом платье с коротким рукавом. Я сказала ей: «Шура, укройся, это нехорошо для твоего здоровья». Она пожала плечами: «Не имеет значения». Она была красивым, беспечным созданием.

Рене Кревель сказал, что его друг, профессор в университете Клермон-Ферран, почитатель произведений Шервуда Андерсона, был бы рад познакомиться с Гертрудой. Я почему-то решила, что речь идет о пожилом человеке — ничего подобного. Месье Бернар Фай был молодым человеком, раз в неделю отправлялся на три дня в Клермон-Ферран, где читал лекции. Во время длинных поездок в поезде туда и обратно, он не только писал, но и печатал. Вирджил Томсон взял нас к нему, и встреча положила начало долгой дружбе с Бернаром Фаем.

Вирджил Томсон стал парижанином под влиянием Бернара, который устроил для него и хора Гарвардского университета поездку с концертами по Франции. Я не знаю, уехал ли Томсон в Америку, вернулся ли во Францию или остался тогда же в Париже. Первые мои воспоминания связаны с посещением его маленькой квартиры на Монмартре, куда он нас пригласил послушать, как он играл и пел «Сократа» композитора Эрика Сати. У Вирджила был талант наигрывать оперу самому, имея под рукой только пианино.

Позднее он перебрался в студию на набережной Вольтера с маленьким окошком, из которого виднелся кусочек Сены. У него появилась близкая подруга, довольно пожилая леди, вдова профессора, мадам Ланглуа, обладавшая язвительным умом, но ставшая Вирджилу хорошим другом. Она, возможно, немного ревновала к влиянию Гертруды на Вирджила. Она научила его всему французскому и Франции. Одним вечером, когда он устроил вечеринку, мадам Ланглуа, взяв меня под руку, сказала: «Пойдемте скорей». Я видела, что она ведет меня к Андре Жиду, но я не хотела приветствовать его таким образом. Он поздоровался с нами. Мадам Ланглуа, покачивая пальцем в направлении его лица, сказала: «Вы нехорошо повели себя, не навестив меня. Вы придете, разве нет?». Он ответил, тоже тыча ей в лицо: Peut-etre[63].

Когда мадам Ланглуа умерла, выяснилось, что она была на 13 лет старше, чем все предполагали. Ей было 83 года.

Затем Вирджил делил свою студию с Морисом Гроссером. В то время Морис был бедным художником, но очаровательной личностью — интеллигентным, умным и чувствительным. Оба замечательно готовили простую и вкусную еду.

Когда мы впервые встретили Жоржа Маратье, он был молод, красив — солдат в голубовато-зеленой униформе времен Первой мировой войны. После войны он работал в отцовском бизнесе, отец скупал вина, поставлял их в магазины, у них было замечательное вино. Когда отец Жоржа был доволен сыном, он говорил: «Спустимся-ка мы вниз и раздобудем немного вина». Они спускались в винный погреб с особой корзинкой для винных бутылок и выбирали вино для Жоржа, поскольку Жорж жил отдельно, в своей квартире. И Жорж приносил несколько бутылок этого замечательного вина нам.

В квартире у Челищева Жорж познакомился с молодым человеком, американцем, по имени Брейвиг Имс. Брейвиг Имс, студент колледжа Дартмут, написал роман, который вызвал негативную реакцию жены одного из профессоров, героя романа[64]. Он спешно покинул Дартмут и появился в Париже, где встретил Челищева, Рене Кревеля, Жоржа Маратье; они нашли его удивительно невинным.

Брейвиг хотел стать профессиональным писателем, работал корректором в двух американских газетах, издававшихся в Париже. Когда его выгоняли из одной, он устраивался в другую, туда-сюда. Жоржу нравился неудачливый юноша и если тот впадал в безденежье, то он приводил того к себе, выделял комнату в квартире, кормил — вкусно и обильно. Брейвиг, даже будучи в отчаянном положении, потеряв одну или обе свои работы, проявлял некую экстравагантность. Он, к ужасу Жоржа, отправлялся стричь волосы к самому именитому парикмахеру.

Однажды под ночь Брейвиг заявился к Жоржу. Уселся в кресло и в своей небрежной манере бросил шляпу в одну сторону, а палку — в другую. Жорж заметил: «Не делай этого, в моей квартире не следует быть таким небрежным, подбери свои вещи». «Что ж, но за моей спиной сейчас есть кое-кто. Догадайся, кого я встретил сейчас?». «Откуда мне знать, — сказал Жорж, — кого же ты встретил». «Ладно, скажу — Джеймса Джойса». «Je ne connais pas ce Monsieur[65], — сказал Жорж, — подними свою палку и веди прилично».