Маленький нью-йоркский ублюдок - Раскин М. Дилан

Я решил, что прежде, чем переставить машину, неплохо бы закинуть сумку в номер, чтобы не тащиться с ней до гаража на углу. Лестницы я так и не нашел, пришлось подниматься на лифте. Видели бы вы этот лифт. Вы бы и заходить в него не стали, верняк. Старый скрипучий кусок дерьма. Не думаю, что ездил когда-нибудь в таких отстойных лифтах, поверьте, хотя в каких только не доводилось бывать в Нью-Йорке. Этот же был просто из ряда вон. Внутри очень погано покрашен, сходу видать, что в стенках много дырок и пробоин, и чтобы придать всему этому презентабельный вид, присобачили картон и намазали немеряно краски. Но вышло еще хуже, уверен, что работу делали какие-то безрукие придурки. Вдобавок он был выкрашен в отвратительный голубой цвет. Почему некоторым нравится этот гнусный голубой оттенок, никак в толк не возьму. Этот цвет напоминает мне стены больниц и начальной школы. Почему его используют коммерческие заведения — за пределами моего понимания. Вдобавок ко всему всю дорогу до шестого этажа лифт трясся, как калечный старик. Я так от этого разнервничался, что чуть прямо в лифте не нагадил. Но в конце концов дверь с визгом открылась и выпустила меня наружу.

Хотя моя комната и находилась всего в нескольких шагах по коридору, меня все равно ждало разочарование. Пришлось вступить в упорную борьбу с дверью, прежде чем она открылась, а потом в борьбу с самим с собой, чтобы не блевануть прямо на пороге. Комната была выкрашена в тошнотворный белый цвет, и перечень вещей, находившихся в ней, ограничивался кроватью, столом, телевизором и унитазом. Она нисколько не оправдывала той стодолларовой банкноты, которую я за нее заплатил. Единственное, что радовало, — так это большое окно с видом на жужжащую электрическую вывеску «Дэйз-инн». Душераздирающе старую, но все же не лишенную определенного бедняцкого очарования. Еще мое окно выходило на тот самый парк с любимым деревом и на Норд-стрит. Вот единственная позитивная сторона всего дела.

Я помчался на первый этаж, чтобы переставить машину. К счастью, мне удалось отыскать лестницу, поскольку в лифт меня могли загнать только через мой труп. Чикагская-наци-полиция моей машины не потревожила, поэтому я быстренько сделал полный разворот и, докатив до следующего перекрестка, свернул налево. Там располагалась небольшая гостиничная стоянка. Я и вообразить не мог, насколько она мала, пока не очутился там. Это был самый убогий гараж, какой я видел в жизни. Ясный пень, я уже говорил, что смертельная ловушка под громким названием лифт никуда не годилась, но гараж был еще хуже. Он был невероятно грязный и такой тесный, что машины стояли вплотную друг к другу, точно в детали паззла, на дверях вмятины, а крыша в голубином помете. Не было охранника, который следит за машинами, даже дверей элементарных не было. Просто голубая мечта угонщика, бери — не хочу. Ирония судьбы: в этом вшивом отеле с меня содрали сотню баксов за ночь, не предоставив ни нормального лифта, ни приличной парковки. Это к разговору о том, что не получаешь того, за что платишь. С другой стороны, чего удивляться, навряд ли что-то может на самом деле оправдать непомерно вздутые цены в нашем мошенническом обществе.

Надеюсь, не надо пояснять, насколько страшно мне было оставлять машину в таком месте. Она была моим единственным другом на тот момент, и мне совсем не нравилась мысль, что ее могут украсть или повредить. Если бы такое произошло — был бы полный отстой. И я минут двадцать проторчал в машине, прежде чем уговорил себя оставить ее там. Единственное, что убедило меня это сделать, — снимок, который я нашел в бардачке. Стал искать ручку и наткнулся на фотографию отца вместе с Клео на фоне нашего дома в Квинзе. А я и забыл, что она там лежит. Фотография была сделана летом года два назад, это одна из моих любимых фоток, между прочим. Папа только что вернулся домой с работы, Клео подбежала к нему, когда он вылезал из своего универсала. Клео обожала отца. А мама даже поддразнивала, что не она его настоящая жена, а Клео. Мама сфотографировала его, когда он присел на корточки, чтобы поздороваться с Клео. Вот только к моменту, когда сработала вспышка, Клео уже нюхала задницу какой-то облезлой бездомной кошки. Эта фотография была такой славной, она напоминала о старых добрых временах, когда еще не случилась непоправимое. Я просидел в машине еще пару минут, глядя на фотографию, и, плюнув на угрозу угона, вышел, захлопнув дверь. Когда я вспоминаю отца и Клео, мне уже на все наплевать. Как вспомню о них, сразу все становится по-барабану. Впрочем, это скорее защитный механизм. Он срабатывает, когда я оказываюсь в сложной ситуации, и автоматически выносит образ отца и Клео в кинокадр. Вот тогда я и посылаю все куда подальше.

Шагая под проливным дождем обратно к отелю, я заметил на углу небольшой клуб под названием «Луис». Несмотря на ранний час, за столиками у окна сидели люди. Молодые — парни и девушки — как приговоренные к пожизненному заключению, глазели на проходящих по улице. Похоже, в наши дни это одно из самых популярных занятий. Выглядели они как типичные изнеженные лонг-айлендцы. Отталкивающее, просто омерзительное зрелище. Неужели я промчался тысячи миль, чтобы скрыться от подобных типов, а они уже здесь, сидят и пялятся на меня. От этого меня накрыло еще большей волной безнадежности, я никак не мог придумать, чем заняться, когда выйду из «Дэйз-инн». Деньги не могли сохраняться вечно. В придачу выходило, что я застрял в городе, абсолютно идентичном Нью-Йорку — месту, из которого я бежал. Меня начало мутить.

Энергия была на исходе, поэтому я поднялся в номер отдохнуть. Не удивительно, что мне не удалось заснуть в этом номере. Я уже начинал уставать от постоянной смены постелей и простыней со специфическими запахами, надоело открывать глаза каждый раз в новой незнакомой и недружелюбной обстановке. Уж не знаю, было бы мне приятнее просыпаться в собственной квартире, но гостиничные номера просто иссушают рассудок. Я слышал, как за стенами моей комнаты горничные пылесосили и катали туда-сюда по коридору свои тележки. А в соседнем номере проживала парочка придурков. Визжали как резаные свиньи. Дико громко себя вели, особенно девушка. Уж не знаю, что конкретно эти обезьяноподобные щенки там вытворяли, но орали чудовищно. У меня едва не начался приступ акустикофобии, отчего я почувствовал себя чрезвычайно неуютно. Жалко, что у меня нет базуки. Я бы обоим негодяям разнес чайники в щепки.

В конце концов мне удалось уснуть. Ничего не смог с собой поделать, я смертельно устал и вымотался за время скитаний в незнакомых краях. Уверен, что сейчас вы спросите, чего я собирался делать, когда проснусь. Поверьте, у меня, так же, как и у вас, не было на этот вопрос никакого определенного ответа. Ни единой мысли по этому поводу. Единственное, на что я рассчитывал, так это встретиться завтра с Мэри в Элмхерсте и поговорить на интеллектуальные темы.

Через несколько часов я проснулся от голода. А еще потому, что начало адски болеть горло. Первый признак простуды. Она всегда начинается с того, что в горле першит. Но когда я встал с кровати, боль утихла, и я подумал, вдруг повезет, может, все-таки пронесет. Внизу был небольшой продуктовый магазин, и, переодевшись в штаны с многочисленными карманами, я сбежал на шесть пролетов по лестнице и выскочил на улицу. Дождь к тому времени прекратился, выглянуло солнце, лужи на асфальте уже подсыхали. Что слегка подняло мне настроение, поскольку от дождя у меня всегда начинается депресняк.

Но не суть, вошел я в этот занюханный магазинчик, купил упаковку дешевых чипсов и бутылку воды. Не самый здоровый обед в истории человечества, но в этой помойке ничего лучше не нашлось. Хотите услышать, какую неслыханную наглость проявили эти жадные псы — они содрали с меня два с половиной доллара за малюсенькую бутылочку минералки. Вот это я и имел в виду, говоря о том, что жить на этой земле становится не по карману. Я даже обрадовался, когда экономика страны начала разрушаться. Пока существуют люди, зарабатывающие тонны денег на бирже, им будет выгодно, чтобы предатели-хозяева транснациональных корпораций обворовывали нас буквально при каждой покупке. Это просто чудовищно, если хотите знать мое мнение. Не могу понять, что происходит с людьми. Если бы в одно прекрасное утро мы все проснулись и сказали: не будем покупать вашу гребаную нефть, пока не снизите эти невменяемые цены, и не собираемся выплачивать пеню в два доллара, снимая со счета через ваши гребаные банкоматы свои собственные деньги, — и им придется нас выслушать. Но это никому и в голову не приходит. Куда легче сложить лапки и принимать плевки. А при таком раскладе мы всегда будем получать плевки. И это неправильно, потому что позволять нашей собственной свободе плевать нам в лицо — это какая-то пародия на жизнь.