С любовью насмерть, Дун... - Рут Ренделл

— Главное, что теперь ты сможешь сказать Друри, что он свободен, и Гейтс отвезет его домой. Если он вздумает предъявить нам иск, то можно смело предположить, что найдет союзника в лице Дуги Кводранта. Только этого ты ему не говори и, пожалуйста, сделай так, чтобы я его больше не видел. У меня от него ноет печенка.

Начинало светать. Небо было серое, стоял легкий туман, лужи на улицах подсыхали. Проведя всю ночь в большом напряжении и почти без движения, сидя в кресле, Уэксфорд с трудом разогнул спину. Руки и ноги затекли, и поэтому он решил оставить машину у полицейского участка и пройтись до дома пешком.

Он любил встречать рассвет, но это не было для него самоцелью, то есть он наслаждался им только по необходимости, раз уж так складывались обстоятельства. На рассвете хорошо думалось. Никого вокруг не было, никто не мешал. Торговая площадь казалась просторней и больше, чем днем. У тротуара, где останавливались автобусы, по сточной канаве бежал мелкий ручеек. На мосту Уэксфорду повстречался чей-то пес. Он спешил по своим, только ему известным делам с озабоченным и решительным видом, высоко подняв голову, словно уже отчетливо различал впереди цель, к которой стремился. Уэксфорд на секунду остановился, нагнулся над перилами моста. В воде отразилась большая, серая фигура, но тут набежал ветерок, и отражение рассыпалось.

Дальше он обогнул дом миссис Миссал, потом пошли коттеджи… Он уже почти был дома. У методистской церкви на доске информации для паствы в тусклом свете занимающегося дня он с трудом разобрал слова, написанные красными буквами: «Помогай ближнему и будешь угоден Богу». Уэксфорд подошел поближе и прочел, что было написано на бумаге, приколотой внизу, под этим изречением: «Мистер Роналд Парсонс приглашает всех прихожан церкви и друзей прийти на заупокойную службу в память о его жене, Маргарет, трагически скончавшейся на прошлой неделе. Служба состоится в нашей церкви, в воскресенье, в десять часов утра».

«Значит сегодня, впервые с тех пор, как она умерла, в доме на Табард-роуд никого не будет… Нет, — вспомнил Уэксфорд, — Парсонс отлучался один раз, когда объявляли результаты экспертизы. Да, но тогда…». Он мысленно вернулся к событиям того вечера, когда смех словно застрял в горле Кводранта, и к той книге; вспомнил бурю скрытых страстей, которая потрясла тех двоих, и женщину, хлопотливо наряжавшуюся перед свиданием, о котором никто не должен был знать.

Берден сказал: «Мы никогда не сможем этого доказать».

Но поехать на Табард-роуд сегодня же утром стоит, и попытаться тоже стоит.

* * *

«Мои желания были скромны, Минна. Мне так мало надо было от тебя, всего несколько мимолетных часов из бесконечно долгой недели, а это малюсенькие ключики живой воды в огромном океане вечности.

Мне хотелось говорить с тобою, Минна, хотелось сложить у твоих ног весь груз боли и отчаяния и жестоких страданий, что сопровождали мою жизнь все эти десять с лишним лет. Была надежда, что время, которое стесывает мучительно-болезненные шипы неприязни, притупляет острые лезвия презрения и смягчает ядовитое жало порицания, зажжет свет сочувствия в ее взоре, склонит к терпеливому вниманию ее слух.

И вот мы снова в тихом лесу нашей юности, мы идем проселком, которым ходили столько раз вдвоем, но ты забыла душистые, нежные цветы, что мы в былое время срывали по дороге, вплетая их в венок нашей с тобой верной дружбы.

Моя речь льется тихо, и я думаю, что ты в задумчивости ей внимаешь. Наступает пауза, я жадно слушаю, ожидая ответных слов любви, твои слова любви, Минна. Да, да, любви, и что дурного в том, что она пришла к нам в невинно-розовых одеждах дружбы?

Я долго на тебя смотрю, рукой касаюсь твоих волос. Ты крепко спишь, сон для тебя слаще моих слов. Увы, я понимаю, что поздно, все прошло. Любви не будет, не будет дружбы. Остается только смерть…»

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

В какие тайники ступить, в какие вторгнуться

альковы…

Парсонс был в темном костюме. Он повязал черный галстук, уже не новый, который всегда носил в дни траурных событий. Края галстука блестели: чья-то неумелая рука старательно прошлась по нему раскаленным утюгом. На левом рукаве костюма была нашита полоска из черной ткани.

— Нам хотелось бы еще раз осмотреть дом, — сказал Берден. — Если вы не против, оставьте нам, пожалуйста, ключ.

— Делайте, что хотите, — сказал Парсонс. — Священник пригласил меня к себе на воскресный обед. Я вернусь только к вечеру.

Он уже позавтракал, и на столе оставались чайник и вазочка с мармеладом. Он убрал их в буфет, поставив каждый предмет на предназначенное место, куда обычно их ставила покойная жена. Берден наблюдал, как Парсонс, взяв свежую воскресную газету, которую он даже не развернул, смахнул на нее со стола крошки хлеба, скомкал и сунул в ведро под раковиной.

— Я хочу поскорее продать этот дом, — сказал он.

— Моя жена собирается пойти в церковь на службу, — сказал ему Берден.

Парсонс стоял, повернувшись к нему спиной, и мыл над раковиной чашку с блюдцем и тарелку, поливая их сверху из чайника.

— Я рад, — сказал он. — Я как раз подумал, что сегодня захотят прийти на службу люди, которые не смогут завтра быть на похоронах, — раковина была в рыжих пятнах, к жирным местам прилипли чаинки и крошки. — Я полагаю, вы еще не вышли на след? Я имею в виду, на след убийцы.

«Идиотская фраза», — подумал Берден, но тут же вспомнил, чем занимался Парсонс вечерами, пока жена вязала ему свитер.

— Нет еще.

Парсонс вытер полотенцем посуду, а затем руки, тем же полотенцем.

— Какая разница, — мрачно сказал он, — все равно ее не вернешь.

Наступал жаркий день, первый по-настоящему жаркий день лета. Водные миражи играли на мостовой Хай-стрит — озерки несуществующей влаги, которые вспыхивали вдалеке, а когда Берден подходил ближе, гасли. На шоссе, где еще ночью блестели жирные лужи, теперь плясали лужицы-привидения. Длинная вереница машин сплошным потоком направлялась к побережью. На перекрестке стоял Гейтс и регулировал движение. Он был в легкой голубой рубашке, в летней форме, и Берден, глядя на него, почувствовал, как жарко и тяжко в пиджаке.

Уэксфорд ждал его в кабинете. Окна были открыты, но это не спасало от жары.

— Кондиционер лучше работает, когда окна закрыты, — сказал Берден.

Уэксфорд ходил взад и вперед по кабинету, вдыхая теплый летний воздух.

— Ничего, так даже лучше, — сказал он. — Подождем до одиннадцати и отправимся.

* * *

Как и предполагал Уэксфорд, машина уже стояла. Кто-то, соблюдая осторожность, поставил ее в переулке, в стороне от Кингсбрук-роуд, почти на выезде на Табард-роуд, где эта улица кончалась.

— Слава Богу! — произнес Уэксфорд с таким сильным чувством, как будто молился в церкви. — Пока все идет, как надо.

Парсонс оставил им ключ от задней двери, и, открыв ее, они тихо проникли в кухню. Раньше, когда Берден здесь бывал, ему казалось, что в этом доме всегда холодно. Но сейчас, когда за окнами пекло, в доме было душно и тепло, пахло лежалыми продуктами и не стираным, затхлым бельем.

Стояла полная тишина. Уэксфорд прошел в холл, за ним Берден. Они ступали осторожно, стараясь, чтобы под их шагами не скрипели старые половицы. На вешалке висели куртка и плащ Парсонса; на маленьком столике, среди груды рекламных проспектов и вскрытых конвертов со счетами, рядом с грязным носовым платком что-то поблескивало. Берден подошел поближе и наклонился, чтобы лучше рассмотреть предмет, но трогать его не стал. Он только слегка отодвинул в сторону бумаги и платок, и они с Уэксфордом увидели ключ на серебряной цепочке, к которой был подвешен брелок в виде подковки.

— Попались, — беззвучно, одними губами, произнес Уэксфорд.

В гостиной было жарко, везде лежала пыль, но все стояло, как прежде, на своих местах. Производя обыск, люди Уэксфорда постарались не нарушить порядок, даже не забыли вернуть искусственные розы в вазу на каминной полке. В лучах солнца, проникающих в закрытые окна, плясали мириады пылинок. В остальном же царила полная неподвижность.

Уэксфорд и Берден стояли да дверью и ждали. Казалось, прошла вечность, но ничего не происходило. И вдруг все сразу изменилось, Берден едва поверил своим глазам.

Из окна гостиной было видно небольшое пространство улицы, совершенно пустынной; залитый солнцем асфальт казался светло-серым, почти белым, и на него резкими силуэтами падали тени от деревьев из садов на другой стороне улицы. Внезапно в правом углу окна, как в кинокадре, появилась женщина, куда-то спешащая. Одета она была ярко, как королева из детской телевизионный сказки, напоминающая пестротой одеяний тропическую птичку; в ее одежде оранжевый цвет переливался в фисташковый и зеленый. Волосы женщины, чуть темнее тоном ее оранжевой блузки, тяжелой волной падали на плечи, скрывая лицо. Она распахнула калитку, — длинные ногти зажглись рубинами на сером некрашеном дереве, — пересекла двор, направляясь к задней двери, и исчезла из вида. Миссис Миссал, наконец, нашла время посетить дом своей старой школьной подруги.