Ленинград-43 - Влад Савин

Это же дикость! Какой-нибудь семнадцатый век! Мы же цивилизованные европейцы, а не азиатские дикари, дешево ценящие свою жизнь! Если «берсерку» так хочется кого-то убить, есть же вон те, американские унтерменши! Как смотрят, тоже радуются моему унижению, а ведь здесь, для поднятия боевого духа команды, должны стоять они, а не я! Я герой рейха, мой пример вдохновляет, что станет с арийскими боевым духом, если я умру так?

— Запомни раз и навсегда, «рыцарь», — при этом слове адмирал скривился, — если такое еще раз повторится, то тебе лучше не возвращаться. Прогуляешься до конца этой досочки, если, конечно, свои же при посадке не прибьют, так что можешь сам в воду прыгать — всё едино. А коли есть желание попасть в тёплые объятья американо-еврейских унтерменшей, сдаться и сбежать захочешь — то мне интересно, что они придумают персонально для тебя? После того, что мы им учинили, они сделают с тобой такое, что Танабэ-сан с его саблей покажется тебе добрым и любящим отцом. Так ты понял, как себя впредь вести, или сам сейчас прыгнешь, чтоб не мучиться?

Он сказал «впредь»?! Значит, его не будут сейчас убивать? Жизнь снова прекрасна — ну а вину легко искупить. Всего лишь сбить еще десяток унтерменшей! И эти смотрят, ухмыляются — ненавижу! Всех — и этих янки — лично бы поубивал! И желтомордого, и тех, кто завидует моей славе, и этого больного на голову адмирала! И обязательно отплачу, когда представится случай — ведь истинно германский рыцарь не прощает унижения!

Мори Танабэ читал это на лице Хартмана. Что ж, если этот презренный гайдзин решится перейти к делу, то проживет очень недолго. А всё же эти европейские гайдзины — презренный народ, хотя среди них встречаются такие великие воины, как Тиле-сан — но что это за порядок, когда нельзя тут же покарать труса? Хорошо хоть адмирал разрешил провести этот маленький спектакль, сценарий которого придумал он, Танабэ!

Всё было срежиссировано. Даже тот американец, попавший под его меч, не был случайной жертвой. В его взгляде угадывался воин, он не был сломлен и давал пример другим — ну, а вон те офицеры немецкого кемпейтай проявили явную заинтересованность в информации от пленных. Значит, надо было сломать волю янки, и лучший способ это сделать — убить одного из них у всех на глазах, причем выбрать самого сильного духом. И это вовсе не месть за непокорность, а знак уважения, даже оказанная честь достойному врагу: разве принять смерть от древнего клинка работы самого Мурамаса — это позор для идущего по пути бусидо?

Тем более что этот меч не пил крови уже давно. В последний раз это было под Владивостоком в двадцатом, и там были не воины, а русские крестьяне, даже женщины. Что делать — если Меч долго не вкушает крови, то он теряет свою силу. Может быть, очень скоро придется еще раз накормить его кровью этого белоголового гайдзина, который смотрит на него, Мори, как на злейшего врага. Не понимая, что ненависть туманит разум и лишает сил.

«Убил и не моргнул, азиат! — подумал Тиле. — Верно говорят, что у них жизнь стоит дешевле горстки пыли. Но мне нужно, чтобы все на борту поняли: отступать нельзя! Если я потерплю поражение, фюрер мне не простит… и высоко же тогда придется падать, как Редеру и Деницу! А для победы мне надо, чтобы все эти асы дрались как дьяволы, а не искали случая набить свой счет, плевав на остальное. Что мне твои триста сбитых, если янки с торпедами прорвались? И нет больше „Цеппелина“!»

Авиагруппу «Цеппелина» можно списать всю. Даже тех, кто, как было указано на этот крайний случай, тянул до заданной точки на южном плацдарме, десантники должны были там подготовить полосу, но не было ни запасов бензина и патронов, ни ремонтной базы — просто место спасения, сейчас туда спешно шлют транспортные «юнкерсы» со снабжением и аэродромным персоналом, но ближайшие несколько часов рассчитывать на боеспособность группы не приходилось. Десятерых точно сбили над эскадрой, или прыгнули сами, израсходовав бензин — причем среди них двое японцев! Всё было так, как сказал еще до боя этот самурай: «Берегитесь, чтобы не было как у Мидуэя, отвлечетесь на избиение торпедоносцев — пикировщики прорвутся поверху,» — и одна эскадрилья, и все пятеро японцев были там, на верхнем эшелоне. Кто ж знал, что этот «герой рейха» с позывным «Засранец» рванет в сторону, увидев американцев, идущих на него в лоб? А за ним и остальные — ну как же, если «лучший ас всех времен и народов», значит, и нам не грех — только японцы остались. Позор — желтомордые одни сражались с честью, когда бежали истинные арийцы! Но что они могли сделать впятером против двух эскадрилий? Только один из них после выпрыгнул, и еще этот их главный Мори Танабэ, когда всё уже завершилось, возник откуда-то рядом с «Фридрихом», посадил свой мессершмит на воду и ловко перебрался в плотик прежде, чем истребитель затонул. Отчего не прыгал — оказывается, железку свою спасал, без нее вернуться для желтолицых страшный позор, тогда надо после самому резать себе живот. Так зачем тогда с собой это таскать — говорит, духи предков, присутствующие в Мече, оберегают его и дают удачу в бою, о чем могут подтвердить те десять гайдзинов, кто никогда уже не осквернят этот мир своей никчемной жизнью.

— Что?! Мори-сан, вы один сбили десятерых?!

— Нет, Тиле-сан. Но насколько я знаю, в экипаж «авенджера» входят трое, в экипаж пикировщика двое. Два торпедоносца, пикировщик и два истребителя уничтожены мною в этом бою, на большее не хватило патронов и бензина. Ваш Me-155 отличный самолет, и очень жаль, что иногда столь совершенное оружие попадает в руки труса.

И еще этот самурай просил лично отрубить голову недостойному! На что Тиле согласия не дал. Хотя у него не было сомнений в том, что Хартман заслужил это — но, черт побери, он же теперь «национальный герой Германии», что скажут в Берлине? И тем более чтобы он принял смерть от руки неарийца? Но устроить спектакль, чтобы Засранец оправдал свое прозвище перед всей командой — никто запретить не мог!

Что делать дальше? Строго говоря, задача выполнена — десант высажен успешно, вход в порт заблокирован, сами янки потопили это древнее французское корыто так, что фарватер почти закрыт — по крайней мере, доложить в Берлин можно и так. И никто бы не упрекнул его, адмирала Тиле, если бы сейчас он скомандовал отходить в Гибралтар. Но не было и запрета на продолжение битвы!

Сколько там в конвое «жертвенных барашков» — двадцать, тридцать тысяч? Тиле представлял, как они барахтаются в воде у борта, кричат и протягивают руки в надежде, что их спасут — унтерменши, цепляющиеся за свою жалкую жизнь! В последний раз, когда такое было у Бреста, Тиле чувствовал себя полубогом: стоя на мостике, он едва сдерживался, чтоб не хохотать, прыгать, махать руками, как дикарю у костра, на котором жарится его добыча. И он почти физически ощущал, как жизни этих существ за бортом, оставляя их тела, вливаются в него, наполняя энергией. Отказаться от такого было всё равно что смертельно проголодавшемуся встать из-за накрытого стола. Сколько еще не хватает до заветных ста тысяч?

Но никому об этом лучше не знать. Даже людям из «Аненербе». Пусть все считают своего адмирала непобедимым берсерком, жаждущим боя. Надеюсь, проклятый демон не оставит его сегодня своей непобедимостью? Ну, а когда он, Тиле, вберет в себя жизненную силу ста тысяч жертв — то уже демон станет играть по его правилам!

«А если я подчиню себе эту силу, кто сможет меня остановить? И место Редера будет уже тесно — всего лишь гросс-адмирал? Нет — Великий, Непобедимый и никогда не ошибающийся Вождь! Фюрер арийской нации Тиле — а отчего бы и нет? И демон у меня в услужении — если я сам не стану таким же сверхсуществом! Тогда рейх снова пойдет от победы к победе — и падите на колени, унтерменши, и на западе, и на востоке — может быть, тогда вас и пощадим! Фюрер — нет, настоящий живой бог на земле, которому будут приносить кровавые жертвы, сотни тысяч, миллионы недочеловеков — а он будет вбирать в себя их жизненную силу, становясь еще сильнее!

Но для этого надо — всего лишь — взять жизни еще нескольких десятков тысяч человекоподобных? Будет!

План не отменен с гибелью „Цеппелина“. Ведь янки тоже понесли большие потери, и наверняка среди тех, кто ушли, тоже многие с повреждениями, да и все просто смертельно устали. Я же могу пока рассчитывать на поддержку 4-й, 27-й, 101-й эскадр с берега — их потери уточняются, но примерно десятка четыре самолетов, правда многих летчиков спасли. Но прикрыть меня в ста милях от берега смогут — а большего и не надо.

И бросить, наконец, в бой 6-ю и 100-ю эскадры! С потерями не считаться. Если в итоге будет победа — моя победа! И мой, новый мир!»

Сто тридцать миль к западу от Лиссабона.

21 ноября 1943.

Адмирал Спрюэнс мог похвалить свою прозорливость — ответный налет немцев последовал. И последствия могли бы быть тяжелыми — если бы удара не ждали.