Он сделал все, что мог. «Я 11-17». Отвеная операция (илл. А. Лурье) - Ардаматский Василий Иванович

В ту зиму гитлер стал уже бардзо злой. И техники он возил меньше, и с харчами стало, как у пана Августа.

И один раз я пришел к пану. Явился и вижу: працует у него новый человек, вроде молодой, а с бородкой. Дрова колет. Я ему: «День добрый, Панове», а он — молчок. Вышел пан Август, объяснил мне: взял, говорит, работника. Русский. И все. От пана Августа подробностей не получишь, сами уж знаете.

Подхожу я к тому русскому. Бросил он дрова, а топор держит нехорошо, словно готовится вместо дров меня колоть. Стоим, молчим. Предложил я ему сигарету немецкой продукции. Он посмотрел на пачку и взял топор покрепче. Стоим, молчим. Я ему говорю:

— Дайте-ка я от скуки дров поколю.

А он только боком повернулся, чтобы я топор у него не мог выхватить. Тогда я уразумел: он, наверное, думает, будто я какой-нибудь полицай или шпион. Говорю ему, кто я такой.

Тут опять выходит из дому пан Август и говорит:

— Два работника мне не надо. Останется русский…

Русский так русский. А мне просто интересно с тем русским поразмовлять, как он и что. Русский размовлять не желает. Смотрит на меня, как волк на собаку. Молчит. Так я ни с чем на тот раз и ушел.

Потом я все время думал про того парня. Тогда русских вообще поминали с утра до ночи. Они же наступали и шли к нам!

На станции было совсем плохо. Гитлеры стали сатанеть, лучше не подходи — злые и боязливые. Которые транспортируются на фронт — те злые, а которые обратно в Германию — те боязливые и бардзо торопятся. Паровоз водой наливают, а они кругом бегают: «Шнеллер!» И вот происходит такой случай… Начальник станции сказал мне, чтобы я натаскал угля для кипятильника. Взял я корзинку и пошел до угля, который был кучами навален возле путей. Накладываю уголь в корзинку, вдруг откуда ниоткуда появляется гитлер.

— Ты что делаешь?

Я по-немецки размовляю не бардзо, но все же говорю тому гитлеру, что беру уголь, чтобы сделать варм вассер, то есть горячую воду. Гитлер хватается за пистолет и кричит, что я диверсант и хочу оставить транспорт без угля.

Не знаю, как бы все это кончилось, но тут подбежал начальник станции и пояснил, что я есть рабочий и должен кипятить воду. Гитлер пистолет спрятал, но ударил меня ногой. Я все время, пока он хотел стрелять, сидел на корточках возле корзины, и когда он ударил меня ногой, то удар пришелся вот здесь, в спину. Я упал и сам встать не могу. Начальник станции хотел меня поднять, а я как закричу — матка-боска, в спине такая боль, ужас!

Начальник побежал к себе, а я остался лежать на снегу. Потом пришли двое, которых прислал начальник. Они перенесли меня в будку, и там я лежал три дня и три ночи.

А когда немного отпустило, я ушел к пану Августу. Еле дошел. И там лежал еще целую неделю. Рассказал, конечно, что со мной произошло. И вот только тогда состоялось наше знакомство с Владимиром. Но прошли дни, прежде чем стали мы друзьями и начали вместе кое- что шкодить…

Так как пан Август кормить нас двоих не мог, я снова стал ходить на станцию. Но тут дело было уже не только в еде и заработке. Мы с Владимиром решили первую шкоду устроить именно на станции. Сговор этот состоялся, пока я еще болел. Я все твердил, что, как поправлюсь, найду гитлера, который меня ударил, и рассчитаюсь с ним с процентами. Конечно, я говорил это просто так, чтобы произвести выход злости. Я же знал, что гитлер тот был с эшелона, и теперь попробуй найди его. И вдруг Владимир совершенно серьезно спрашивает у меня:

— А ты узнаешь его, не ошибешься?

Я подумал и отвечаю:

— А если ошибусь, беда не бардзо большая, все они бандиты.

Владимир посидел возле меня молча, потом говорит:

— У меня тоже к ним счет с процентами.

Так вот и начался тот наш исторический разговор, после которого мы и затеяли устроить шкоду на станции.

Весь вопрос — что сделать? Смешно сказать, с чего мы начали. Вон там, за горкой, кузнец жил. Пошли мы к нему и из амбарного крюка выковали два кинжала. Ничего себе кинжалы получились. Владимир сказал: «Кинжалы хорошо, а пистолеты лучше. Надо раздобыть у гитлеровцев». Я ему говорю: «Они не дадут». А Владимир настаивает: «Надо отнять».

Ну, отнять так отнять…

Мы делали так: я шел на станцию с утра и целый день мелькал у всех перед глазами — любую работу делал. Но с особой охотой оказывал услуги гитлерам. А под сумерки на станцию приходил Владимир, и мы уже вместе высматривали подходящий момент, чтобы обзавестись оружием. То не легкое было предприятие. Гитлеры уже не те, норовили держаться кучками. Тогда нам запало в голову, что сцапать гитлера лучше всего, когда он по нужде отобьется от своих и уединится в кустики.

Эшелоны, которые транспортировались на фронт, всегда останавливались у выходной стрелки и вытягивались далеко за пределами станции. И там как раз были кустики. Но гитлеры туда не совались. Они со своей немецкой аккуратностью, наверное, не представляли себе, что можно пользоваться теми кустиками, поскольку к ним не ведет никакая официальная тропинка. Однако аккуратность не мешала им так загаживать пути, что, когда эшелон уходил, страшно было смотреть на то место, где он стоял. Между прочим, постоянной моей работой на станции была как раз уборка путей.

И тогда мы с Владимиром придумали авантюру. Примерно на том месте, где останавливались самые последние вагоны, мы протоптали в снегу тропинку в кусты и притаились там перед приходом эшелона. Выбрали мы поезд вечерний. Лежим в снегу, ждем. Эшелон пришел, остановился. И что вы думаете? Гитлеры сразу клюнули на нашу тропинку. Валом к нам повалили. Целую очередь образовали. Прямо смех разбирает от этого зрелища.

Ну, мы, конечно, ждем, пока спрос на тропинку уменьшится. Поток стал редеть. Вот прибежали пятеро, потом трое. Смотрим на часы — минут через десять эшелон уйдет. И никто больше в кусты не является. И вдруг прибегает гитлер-одиночка, деловитый такой. Автомат повесил на куст, шинель закинул на голову… и тут Владимир, как рысь, бросился на него. Гитлер и не пикнул. Я схватил автомат, и мы с Владимиром побежали от станции. Как раз в это время эшелону дали отправление. Мы перебрались на санную дорогу, и по ней пришли на станцию. Автомат, конечно, мы сховали. Спросили у начальника, нет ли какой работы, и, поскольку он сказал, что нет, мы со спокойной совестью отправились спать к пану Августу.

Утром на станцию я пошел один. Все спокойно. Очевидно, на эшелоне не заметили потери. Начальник станции сказал, чтобы я сбросил снег с крыши. Тем я и занялся. Денек был чудесный, хоть и морозный. Вдруг я вижу — мчится с востока автодрезина. На ней сплошь черные мундиры. Эти всегда появляются на беду людям. Соскакивают они с дрезины и бегут к начальнику станции. А затем вместе с начальником все отправляются туда, где стоял эшелон. «Ну, Збышек, — говорю я себе, — держись, начинается». И действительно, началось.

Гитлера нашего они, конечно, нашли сразу. Как забегали туда-сюда! Смотрю, двое волокут за шиворот начальника станции. Ему, бедняге, первому досталось. А он, между прочим, был неплохой человек, только что политики не признавал.

Был на станции и комендант от гитлеров — капрал Генрих. Тихий такой, сильно пьющий, пожилой. Он до недавнего времени служил каким-то диспетчером в Кенигсберге. За недостатком молодых его забрали в армию и послали комендантом на нашу станцию. Он ничего тут не делал, только шнапс глотал да мешал всем рассказами, как он славно жил в мирное время. Так вот его гестаповцы вытащили на улицу и расстреляли тут же, возле станции. Я еще на крыше был и оттуда смотрел, как его поставили к стенке и пристрелили. Но капрал, наверное, и не понял, что случилось, он был бардзо пьяный. А затем дрезина, прихватив нашего покойного гитлера, укатила обратно.

Но на станции остались два гестаповца. С этого времени один из них всегда находился при начальнике станции, а другой, когда приходил эшелон, маячил около состава. И, видно, был дан приказ, чтобы солдаты нужду справляли, не отходя от эшелона.