Бенкендорф. Сиятельный жандарм - Юрий Щеглов

Конкубинат

Вот приблизительно каково было положение, когда весной 1808 года Бенкендорф внезапно очутился в Петербурге с прекрасной спутницей на втором этаже дома Грушкина. Первое гнездо они свили в самом сердце столицы. Между прочим, спутница безвестного и небогатого флигель-адъютанта была от него без памяти. Неглупая и решительная, она умела отыскивать эти достоинства в другом и пользоваться ими. Огромный артистический талант Марго делал их союз приметным событием в обществе, еще более загадочным и значительным, чем конкубинат певицы Нимфодоры Семеновой и графа Василия Валентиновича Мусина-Пушкина-Брюса или ее сестры, замечательной трагической актрисы Екатерины Семеновой, с князем Иваном Алексеевичем Гагариным.

Им было легко вдвоем. Но если бы они оставались всегда вдвоем! Бенкендорфа ни в Париже, ни — к удивлению! — в Петербурге не покидало чувство, что кто-то третий и даже четвертый незримо присутствует рядом. Однако он никогда не был так счастлив, как нынче.

Графа Толстого по приезде из Франции император немедля определил к новой должности, обер-полицеймейстера, и тот быстро начал приводить город в порядок. С утра Бенкендорф мотался по всяким поручениям — выяснял: очищаются ли помойки, нет ли драк на рынках, каков уровень воды в Неве и сколько искалеченных и больных доставили за ночь в больницы? С трудом он выкраивал время, чтобы отвезти Марго на репетицию. Но короткие поездки в карете — минуты, похищенные у судьбы, — стоили долгих и неоткровенных бесед на людях. Постановка «Федры» продвигалась без задержек. Премьеру решили играть в первых числах июля. Ажиотаж вокруг Марго не утихал, и летняя пора не стала помехой для продажи билетов. Романтическое бегство от корсиканского деспота добавляло остроты будущему зрелищу. Днем они обедали вместе и совершали прогулку по Юсупову саду. Марго была в восторге от Северной Пальмиры.

— И ты, давний житель Петербурга, — твердила она Бенкендорфу, — спокойно относишься к этому великолепному городу, предпочитая воевать где-то на Кавказе или в противной Германии, а не служить императору здесь. Ты никогда не говорил мне, что Петербург так красив. Боже мой, Париж! Ты предпочитаешь Париж! Эту зловонную клоаку! Этот военный лагерь! Где каждый второй — полицейский доносчик или крутой. Город ростовщиков и кровопийц, тупиц и убийц. Нет, я от тебя, Alex, такой безвкусицы не ожидала.

Он возил Марго на острова или в Стрельну. Иногда они забирались в Екатерингофский парк — густой и заброшенный. Марго никак не желала успокоиться.

— Окрестности Петербурга восхитительны. Какая чудесная природа! Какой рельеф! Я уже не говорю о замках вашей аристократии и дачах! Разве их можно сравнить с мрачными руинами нашей знати, в сущности — нуворишей, которые при Наполеоне стали больше походить на шайку обожравшихся школяров. Отпрыски лакеев, свинопасов и пивоваров. Доченьки банкиров, менял и повивальных бабок. Ожеро — сын лакея, Ней — бочара. Да сам-то — из каковских? Адвокатишка! А его любимец Мортье — из торгашей. Массена — контрабандист. Мюрат прислуживал в трактире у отца. Ланн — солдат, Виктор — солдат, наемник. Или Ланн — наемник, не помню! Но хуже всех Даву! Ненавижу его! Мелкота! И все стали герцогами да принцами, маркизами да графами! Смех! Подумать только: мерзавцы! А Савари?! Савари! Ты говоришь — он порядочный человек! Чем он порядочный? Расстрельщик! Это он погубил герцога Энгиенского. Ты знаешь: я презираю Бурбонов, но мальчик был настоящий герцог, настоящий аристократ. Актриса не может не любить настоящее, она живет настоящим, настоящими чувствами, настоящей любовью. Она живет настоящей жизнью. А эти солдафоны годны только на то, чтобы убивать, убивать и убивать. И лазить девкам под юбки. У вас хотя бы бароны настоящие! Ведь ты настоящий барон, Alex?

— Нет, я не барон. Но наш род — один из самых знатных в Лифляндии и Эстляндии. У нас шведский герб! Не заблуждайся насчет России, Марго. Тут и турки в графы пролезали, и певчие, и пирожники. Но редко, правда. Среди твоих русских знакомых такие иногда попадаются.

Марго в искреннем восхищении Северной Пальмирой резко отличалась от многих иностранок и от его сестры Доротеи. Француженки и итальянки здесь хирели и тосковали по более мягкому европейскому климату. Петербург им казался скучным. Доротея рвалась из России, как птичка из клетки. Брак с Христофором Ливеном давал шанс уехать надолго, если не навсегда.

— Я счастлива во Франции и в Англии и несчастна в России.

— Ты можешь быть счастлива где угодно, — резко обрывал сестру Бенкендорф. — Но я не хотел бы, чтобы ее величество догадалась о твоих настроениях. Императрица любит Россию и русских. Это ее родина. И не советую, чтобы Ливен узнал о твоем истинном отношении к стране, которую он представляет на международной арене. Не играй с огнем, Доротея. И не считай окружающих глупее себя. Ливен метит в послы, но твои слова могут ему повредить. Не мне напоминать тебе — ты восемь лет замужем, что Христофор семеновец, был начальником военно-походной канцелярии покойного государя и его военным министром!

— Но мне скучно здесь! Понимаешь? Ску-чно! Я мечтаю, чтобы его поскорее назначили послом!

Однажды Марго устроила домашний спектакль во время примерки костюма Федры. Свою филиппику против бонапартовского режима она произнесла, наряженная в роскошную тунику, обшитую золотистой бахромой. Белое, золотом шитое покрывало оттеняло смуглость лица и высокую прическу, украшенную царской диадемой, сияющей на перевитой повязке. Запястья охватывали тяжелые серебряные браслеты. Марго высока и стройна, и оттого греческий костюм, несмотря на крупные формы, ей очень шел, подчеркивая величественную осанку.

— Я просто счастлива, что ты избавил меня от этой отвратительной дыры — Парижа, где ценят только искусство шагистики, а платят только холуям от литературы и лизоблюдам газетчикам. Императорское золото их развратило, но и они, в свою очередь, развратили императора. В борделях там несчастных женщин заставляют маршировать под музыку, высоко задирая ноги. Это их, видите ли, возбуждает. И потом, так привычнее: будто и не уходили с учебного плаца. Парижане королю отрубили голову, над королевой надругались, навалили гекакомбы трупов и ввергли Европу в бесконечную войну!

— Но я надеюсь, — смеялся Бенкендорф, несколько утомленный критикой современного положения Франции, — что ты счастлива не только из-за перемены климата?!

— И поэтому тоже.

Чаще они выбирали для уединенных прогулок облюбованный Бенкендорфом еще с юности Юсупов сад, разбитый, как говорили, самим Кваренги. По его тенистым аллеям предпочитал гулять и покойный государь, особенно в летнюю пору. Юсупов сад Бенкендорф посещал с аббатом Николя и братьями Орловыми, чьи гувернеры в каникулы брали шефство над Бенкендорфами, лишенными родительской заботы. Сюда приводили подышать свежим воздухом и смольнянок. Он мог повидаться лишний раз с сестрой Доротеей. Словом, Юсупов сад Бенкендорф вспоминал не без приятного волнения. Здесь, на аллеях и в беседках, разворачивался первый бурный роман с прелестной дамой — супругой сенатского чиновника Мадлен К. Тогда он изучил все укромные уголки и заштрихованные листвой гроты. Здесь он увидел будущую свою жену рядом с няней и двумя очаровательными малютками. Сейчас он приводил в знакомые места Марго. Но почему-то ощущение безопасности исчезло, хотя что, в сущности, могло угрожать флигель-адъютанту свиты его величества и адъютанту обер-полицеймейстера столицы?

Антракт в Юсуповом саду

Между тем чутье Бенкендорфа не подводило. В погожие дни Юсупов сад напитывался публикой, фланирующей по Большой Садовой. Необширный и негустой, он привлекал уютом недолгой прогулки, за время которой удавалось познакомиться с красоткой — пусть лишь взглядом. Изящно вырытый прудок в жару давал прохладу. Посередине у разноцветных клумб бил фонтан, выбрасывая вверх трепещущую расплавленным серебром струю, опадавшую потом вниз пляшущим и рассыпчатым водопадом. И Марго полюбила Юсупов сад. До июльской премьеры они там сиживали или прохаживались в толпе чуть ли не каждодневно. Но Бенкендорф обратил внимание на то, что по дороге им попадались одни и те же мужские лица. Кроме того, он два или три раза заметил лошадиную физиономию некоего Жака де Санглена, давнего гражданина Ревеля и усердного посетителя тамошней масонской ложи, носившей название супруги и сестры Осириса. Изида олицетворяла супружескую верность и материнство. Она была матерью Гора, богиней плодородия, воды и ветра, волшебства и, что весьма важно для ревельцев, мореплавания. Кроме того, Изида покровительствовала умершим. Ее изображение — женщины с головой коровы или только с ее рогами — украшало главный зал ложи.

Жак де Санглен еще в девяностых годах XVIII века поступил на службу к генерал-губернатору Ревеля князю Репнину по известной, как тогда выражались — подлой, части. Теперь он, вероятно, в Петербурге. Бенкендорф сталкивался с ним и на Дворцовой площади, когда де Санглен покидал Зимний. Но к кому он приезжал и с какого подъезда проникал внутрь, оставалось секретом. В Юсуповом саду де Санглена нередко сопровождал специфической внешности молодой человек, рыжеватый, по облику — иерусалимский дворянин, но тем не менее до крайности самоуверенный и наглый. Звали его, кажется, Фогель. Бенкендорф совершенно точно знал, что он наружный агент. Завидев де Санглена, Бенкендорф испытывал прилив тревоги, да и как остаться равнодушным, когда на твою даму и тебя смотрят исподтишка с кривой усмешкой. Не лезть же на рожон? Что-то Бенкендорфа останавливало. Если бы не предстоящее свидание с императрицей-матерью и будто бы ненамеренные встречи с де Сангленом и Фогелем, Бенкендорф чувствовал бы себя в раю, как в былые — доалександровские — времена.