Набат. Агатовый перстень - Михаил Шевердин

—  Отдать такую позицию, — усомнился Амирджанов, — я протестую.

Он выговорил эти слова сиплым простуженным го­лосом, странно звучавшим из платка, которым он по-ба­бьи обвязал голову и лицо. За всю ночь и утро он загово­рил впервые.

Безмолвно Алаярбек Даниарбек показал рукой вниз.

Басмачи остановились у начала подъема на самый перевал. В бинокль видно было, что они с тревогой по­глядывают на горы. Облака почти уже подкатились к са­мым всадникам, когда они вдруг повернули и поскакали, рассыпавшись точками по белоснежному пространству, в сторону, откуда они пришли.

—  Скорее! — снова закричал Алаярбек Даниарбек, — вниз...  Внизу, в долине Тамшут, мы переждём буран...

Они спускались, шли сквозь снег и вьюгу, теряя друг друга, ничего не видя перед собой...

А незримый Хазрет Султан выл и гудел, словно изде­ваясь и торжествуя над ничтожными, осмелившимися нарушить его вечный покой…

Глава   пятая. УЩЕЛЬЕ  СМЕРТИ

                                                         Прежде чем войти, подумай  как выйти.

                                                                                                   Тейан-и-Бема

Южная весна одела степи и горы Кухистана в шелко­вый зеленый наряд. С грохотом и шумом разлились та­лой снеговой водой горные ревущие речки. Запылали кро­вавым пламенем тюльпановые луга долин Гиссара и Бальджуана. Раздолье наступило для отощавших, исто­щенных небывало суровой зимой коней.

Вышли из своих клетушек почерневшие от стужи, очажного дыма, голода земледельцы и, зябко кутаясь в лохмотья, поглядывали из-под руки вокруг: не время ли пахать землю деревянным омачом, не время ли сеять пшеницу    и джугару? Поглядывали, сплевывали густо наземь и прятались в свои мазан-ки. Нет, не время! Скрежеща подковами по оттаявшим каменным дорогам, по весенним лугам, топча багровые маки и бирюзовые ко­панули, сшибая головами нежный урюковый и персиковый цвет, поскакали во все концы бородатые, бровастые кре­пыши. Застучали в ворота и двери. Загикали на дехкан, за-махали плетьми. Эхом отозвался в скалах вопль: «Му­сульмане-правоверные, истребляйте неверных!»

Взревели медные карнаи. Забили нагарачи в бараба­ны. Защелкали винтовочные выстрелы. И там, где баг­ровели тюльпаны, заалели рубиновые капли живой чело­веческой крови. Война продолжалась. Стонали кишлаки. Стонали города. Тяжёлой поступью поползли через мед­ленно очищавшиеся от снега перевалы банды осатанелых газиев — борцов за веру, за ислам, за мракобесие.

Короткая бойкая весна отцвела, в свои права вступа­ло жаркое лето.

Мрачно насупившись, надвинув на лоб красную, уже изрядно потершуюся турецкую феску и картинно засунув по-наполеоновски руки между третьей и четвертой пугови­цами за борт френча, ехал на коне зять халифа правоверных, сам Энвербей, ныне главнокомандующий, единый и всесильный. Теперь он, снедаемый честолюбивыми меч­тами, в душе считал, что чин вице-генера-лиссимуса уже для него недостаточен. Он ждал первой победы, чтобы присвоить себе малоизвестное в Бухаре звание «амир-низама» — генералиссимуса.

Победа! Как необходима ему победа! И тогда он, амир-низам, объявит во всеуслышание, на весь мир, что он поистине «оседлал дело правоверия» и, облеченный высшими полномочиями самим аллахом всемогущим, стал «халифату расульулло» — наместником посланника божия — пророка Мухаммеда, то есть таким, каким был первый халиф правоверных Абу Бекр и все другие свя­щенные халифы исламского мира. Он, Энвер, будет хали­фом, а не только зятем халифа!

Да, да, победа! Хоть небольшая, но победа! Как она нужна! И тогда он наплюет на всякие там грамоты, на­царапанные этим распускающим павлиний хвост бу­харским бывшим его высочеством, эмиром Сеид Алимханом, ныне, в свободное время от торговых операций ка­ракулевыми шкурками, возносящим к престолу божию молитвы о даровании победы над нечестивыми гяурами-большевиками.

Прошло мало, совсем мало с того времени, когда он, Энвербей, осчастливил своим прибытием Бухару, а уже глубокие морщины избороздили его лоб, щеки про­валились, кожа стала темной, запеклась. И новое появи­лось в лице будущего повелителя великой Туранской им­перии: в нервном тике стала подергиваться левая скула и неприятно щемит нижнее веко. Нет-нет да и выкатится из глаза слеза и побежит по щеке, смачивая ус, из-за че­го он никак не хочет подобающим образом гордо торчать вверх, а упрямо свисает вниз, кривя физиономию, прида­вая всему облику командующего жалостливое выраже­ние. И тик, и слеза — последствия нервного напряжения, испытанного в ибрагимовском сидении. Памятен Энверу Ибрагим-конокрад, очень памятен этот британский блю­долиз. Подожди, собака, вспомянешь ты слезу на щеке зятя халифа!

Всё дальше и дальше на запад ехал зять халифа, главнокомандующий армией ислама, бывший вице-гене­ралиссимус турецкой службы Энвер-паша. Ежесекундно вытирая досадную слезу, глядел прямо вперёд, между острыми ушами коня, жёстко, непреклонно, как и подо­бает полководцу и великому человеку. И над головой трепетало, споря с изумрудом горных склонов, зелёное знамя священной войны, и гремели подковами по щеб­нистой дороге три сотни патанов, малая гвардия зятя ха­лифа, присланная из-за рубежа.

А за патанами ещё всадники... Тысячи всадников, вооружённых новеньки-ми клинками и винтовками, при­сланными добрыми британскими промышленниками и коммерсантами из респектабельных, патриархальных городов Спрингфильда и Шеффильда, что на далеких, ту­манных Британских островах. И самодовольная улыбка кривит губы зятя халифа. Пусть не любят его англичане, пусть не любит он, Энвер, англичан. Пусть он, Энвер, уст­роил столько неприятного господам англичанам на опре­деленном этапе мировой истории и, особенно, в дни миро­вой империалистической войны, вручив судьбу свою и всей Турции немцам. Что с того! Времена переменчи­вы! Никуда не денутся господа керзоны и черчили. На­ступил час, и пришлось им пойти на поклон к ненавистному Энверу. Кто, как не Энвербей, теперь главная сила на Среднем Востоке? Кто, как не Энвербей, и только Энвер­бей, может остановить неистовую тучу, ринувшуюся на юг, к жемчужине британской короны — Индии? Да, толь­ко он, Энвербей. Только он ведёт за собой реальную ударную силу — в двадцать тысяч вооруженных до зу­бов всадников, только он, Энвер — лев ислама и зять халифа — ведёт за собой миллионы правоверных мусуль­ман туда, на Бухару, на Самарканд, на Ташкент.

Начался, во славу аллаха и великого полководца Энвербея, победоносный поход. Бодро гремят медные карнаи, бьют барабаны, грохочут салюты. Сметёт в прах Энвербей Красную армию. Взойдёт на престол халифа... И тогда он обратит меч пророка на юг — берегитесь, господа британцы! Восходит в сиянии мировой славы звезда новой империи, равной империи Великих Мого­лов.