Женщина в православии. Церковное право и российская практика - Елена Белякова

В результате, женская религиозность вступала в борьбу с государством. Государство, со своей стороны, пыталось уничтожить все формы «религиозной самодеятельности»: пустыни, скиты, часовни. Парадоксальный фактический запрет государством женского монашества в XVIII в. следует рассматривать, на наш взгляд, как проявление серьезного отношения государства к этой борьбе.

3. В условиях гонений старообрядцы семьями уходили в недоступные преследователям скиты, создавали монастыри. Однако уже для XVIII в. обращает на себя внимание тот факт, что количество женских скитов значительно превышало количество мужских. В первой половине XIX в. до начала активного разгона женских скитов численность их обитательниц более чем в пять раз превосходила численность обитателей мужских скитов.

Мы не вправе считать рост старообрядческого женского монашества только результатом религиозной активности. Отметим несколько совпадений: разгон старообрядческих скитов совпал с разрешением на создание первых женских общин в господствующей церкви. И во второй половине XIX в. начинается бурный расцвет женского монашества. Причем Нижегородская область – «царство женских скитов» – дает и наибольшее количество женских общин уже господствующей церкви в XIX в.

Это может быть понято двояко. Во-первых, как результат воздействия старообрядчества на народную религиозность вообще (это неразработанная в историографии тема).

Во-вторых, за развитием женского монашества стоят определенные социальные проблемы. Как отмечало большинство священников-респондентов в Ярославской епархии, одна из причин устойчивости раскола – взаимопомощь, в которой больше всего нуждаются пожилые женщины: «Бедные крестьяне, а чаще крестьянки – старухи и вдовы, задавленные нуждою, в своих стеснительных материальных обстоятельствах обращаются за помощью к богатым». «Щедрые пособия» со стороны староверов «утверждают их в этой мысли, что общество старообрядцев как нельзя больше уподобляется по своей благочестивой якобы жизни обществу первенствующих христиан, и что они чуть не воплощают в себе христианский идеал любви друг к другу»96; «старики и старухи – в большинстве случаев люди бедные, беспомощные, а потому под старость уходят в раскол, чтобы найти себе здесь материальное обеспечение и довольство, с одной стороны, и тихое, спокойное на старости лет пристанище – с другой»97.

Можно указать еще несколько причин, помимо чисто религиозной, способствовавших распространению женского монашества в старообрядческой среде: это отрицание брака в федосеевских согласиях; законодательный запрет на старообрядческие браки и численное преобладание женщин в старообрядчестве. Можно предположить и то, что запрет на пострижение в женские монастыри официальной церкви привлекал в старообрядчество наиболее активных религиозных женщин; а с постепенным разрешением существования женского монашества в господствующей церкви начал происходить отток из старообрядчества в эти женские общины. В «Братском Слове» содержатся примеры подобного перехода98, однако они не позволяют представить масштаб этого процесса.

4. Женщина-староверка в XX в.: ненаписанная страница истории

История старообрядчества в XX в. вообще не написана. После законов 1905 г. старообрядцам была предоставлена свобода. Подъем церковной жизни старообрядчества широко коснулся и женщин, но это явление особенно затронуло старообрядцев-беспоповцев.

Второй Всероссийский съезд поморцев 1911 г., среди делегатов которого были женщины, подтвердил, что женщины могут участвовать в общих соборах, крестить детей и быть наставницами99.

Однако расцвет старообрядчества оказался недолговечным. Массового перехода простого крестьянства в старообрядчество, которого ожидали и опасались иерархи официальной церкви, не произошло. Более очевидным был отход от веры, усиленный затянувшейся войной. Миграционные процессы начала XX в., усиленные борьбой большевиков с проявлениями традиционной культуры, стали причинами кризиса старообрядчества. Имело значение и то, что общественная жизнь старообрядцев была прекращена, а попытки начала XX в. преодолеть разделение внутри старообрядческой среды не увенчались успехом.

Современные старообрядцы только начинают издание документов, касающихся гонений на старообрядцев в XX в.

Значительный материал собран археографами Сибири, трудами Н. Н. Покровского и его научной школы. Историкам стал доступен Урало-Сибирский патерик, чудом уцелевший во время разгрома скитов уже в 1951 г. Как пишет Н. Д. Зольникова, и в XX в. «скит воспринимался как единственное святое место, сохранившееся в царстве слуг антихриста»100. Второй том Урало-Сибирского патерика содержит биографии исключительно женщин-скитниц, живших в скитах Сибири в течение XX в.101

Позволим себе привести только один рассказ о кончине матери Маргариты, поражающий вхождением агиографии в лагерные реалии («агиография, проходившая по ст. 58-10 УК РСФСР», по выражению Н. Н. Покровского), где высшей наградой и чудом становятся похороны: «…А во время раззорения в 7459 году их вывезли с прочими из пустыни и осудили в трудовые лагеря. Там в женском лагере, в четвертом отделении, где мы находились, люди были разных вер. Тут мать Маргарита трудилась на обчих работах. В празники не работала, аще и принуждаема бе, и наказуема тюремным заключением. Варево суп не вкушаше, зане с мясом бе, а принимаше хлеб точию. И по некоем времени впаде в болезнь, боляше 12 дней, воспаление легких… Она всегда собиралась домой и говорила определнно, что скоро все домой поедем, нас всех отпустят. Во время болезни все слышалось ей пение отцов и матерей. Преставися в вечную жизнь месяца марта 21, в лето 7462, на суботу ночию. Память ей 19 июля. Лице ее было светлое, и когда средили ее в чин, тогда весело осклабися, и тако лежавше в веселом виде. Даже сама начальница лагеря сказала: «Весело пошла, видно заработала». Подобно сему и старейшая врачей докторица рекла: «Я еще не видала таких покойников». Когда она была вынесена в больничной колидор, где лежала полторы сутки, тогда тут множество людей к ней ходили и молились всяк по-своему, кто как мог и целовали ее. Я им возбраняла ето делать, потому что они с нами веры не одной, а они отвечали, что она ведь от сего не погрешит.

Зделали ей крест по прошению нашему. А потом в воскресение утром, когда повезли ее из больницы в санях, тогда многочисленный народ за ней пошли толпой до вахты. И так увезоша ю на кладбище, и погребоша и поставили на могиле ея крест. Воистину достойно удивления! Как прославляет Бог прославляющих Его. Сколько было тут умерших, и люди никого так не провожали.. Также и власти никого из них не почитали, кресты им делать не разрешали, но презирали их как осужденных… А здесь было наоборот… позволили проводить ее на машине вопреки лагерному закону…»102

Среди женщин-старообрядок выделяются книжницы, создававшие эти биографии и написавшие ряд посланий (м. Тарсила, м. Македония из «Белобородовой тайги», занимавшаяся перепиской книг до 108 лет, основательница знаменитого Сунгульского скита м. Елена, м. Афанасия103, м. Акинфа – Агафья Ивановна Черепанова)104. Исследователи отмечают, что и в XX в. женские скиты в Сибири возникали вслед за мужскими и пользовались не меньшей известностью105. История скитов и их перемещение неразрывно связаны с историей сибирского крестьянства. Так, «в голодное время 1921-1923 гг. инокини этого большого скита разъехались по разным тюменским деревням и скитам (преимущественно в районе Исети и Пышмы, места близ д. Солобоево и на р. Танаевке), не теряя связи с оставшимися на оз. Сунгуль. В 1928-1932 гг. инокини Сунгульского скита во главе с м. Феклой, как и кунгурские скитницы, перебрались в Колыванскую тайгу, на реке Тавангу и Каргу, под покровительство отцов Саввы, Симеона и Мины»106. В женских скитах сохранялись строгие уставные правила и даже в самые трудные и голодные годы существовали запреты на вход староверам-мужчинам в женские скиты107. Как считают Н. Н. Покровский и Н. Д. Зольникова, «в староверии выжило лишь то направление, которое было связано с побегом и нелегальным положением»108.

Сибирские ученые находят все новые сведения о противостоянии староверов советской власти. Из Приморья, где уже в советское время появилось около 50 староверческих поселений, бежать староверам было некуда. Староверческое «восстание»109 1930 г. стало причиной массовых репрессий: арестовано было 300 человек, 100 расстреляно. Семьи были выселены из края как неблагонадежные110. В. В. Кобко приводит примеры женского противостояния: старообрядка из деревни Ян Муть Хоуза, не желая вступить в колхоз, ушла в тайгу вместе с двумя дочерьми, чтобы замерзнуть111. Этот же автор сообщает и о монахине известного в Поморье монастыря старца Силуяна – матери Енафии (Екатерины Парамоновны Мясниковой): «Вместе с братом Егором Мясниковым приехала из Сибири. После разгрома монастыря с 1933 по 1937 г. скрывалась в деревнях на северном побережье – Антоновке и Самаровке. Пользовалась огромным авторитетом у крестьян, со всей округи приезжали к ней за советом. Когда началась паспортизация, мать Енафия уговорила одного из крестьян, в доме которого жила, объявить ее умершей. В деревне укрывалась в домике, построенном под видом свинарника, с тайным входом в конюшню. В 1937 г. мать Енафия была арестована, ей предъявлено обвинение в том, что она является «старообрядческой начетчицей, проживающей на средства, получаемые за отправление религиозных обрядов, занималась контрреволюционной агитацией». Через пять месяцев была расстреляна»112.