Крестоносец - Андрей Посняков

Так, стеклодувы… Что еще? Что, к примеру, умеет Максик? Как и любой средний подросток, в общем-то – ничего. Языком болтать только… Болтать. Он ведь немецкий знает, и неплохо… да и здесь поднаторел. Почему б не пойти в толмачи? Кстати – обоим. А где в Пскове нужны толмачи? Да везде! Псков ведь сейчас под Орденом! Впрочем, и так – пограничный город, иностранцев полно, в основном, конечно, немцев, в смысле – из германских вольных городов и княжеств.

Та-ак… Хорошо бы это «везде», так сказать, поточней обозначить. Локализовать. К примеру, пристань – да, там можно – нужно даже – поспрошать. Еще где? Крупные постоялые дворы, купеческие объединения…

– Здоров, мил человек! Жалобы пишешь?

Какой-то кривоносый мужик в нагольном полушубке из лисьих шкур, присев рядом на лавку, пристально посмотрел на Ратникова.

– Пишу, – кивнул тот. – По какому вопросу жалоба?

– По важному, – кривоносый усмехнулся и, отдуваясь от жары – в гостевой горнице было жарко натоплено, – распахнул полушубок. Блеснула на груди золотая цепь… смотри-ка! А ходит во всякой рванине! Пестряди домотканой порты, штопаные онучи да постолы драные! Однако… А цепь-то толстенная!

– Ну, – Ратников улыбнулся. – На чем писать будем и кому? Есть берестица и пергамент.

– На пергаменте, – не стал жмотиться мужик. – Судиям посадским.

– Угу, – солидно кивнув, Ратников положил перед собою на стол лист пергамента – ха! пригодился таки! И в первый же день! – и, обмакнув в чернильницу гусиное перышко, вывел «поздним уставом»:

«Господину посаднику Твердиле Иванковичу…»

– От кого жалоба-то?

– Ась?

– Как кличут тебя, спрашиваю?

– А-а… Онфимий Рыбий Зуб.

– А… кто ты есть-то? Смерд, али закуп, иль из торгового люда?

– Пиши – человек посадский.

– «…посадский человеце Онфимко Рыбий Зуб челом бьет», – послушно написал Михаил. И теперь уж спросил о сути дела.

– Уличане в татьбе обвиняют облыжно, – скупо признался жалобщик.

– Так-так, – быстро перебирая берестяные образцы, покивал Ратников. – В татьбе, значит…

– Аще и в разбое, – подумав, добавил Рыбий Зуб.

– Ага, ага… и в разбое, значит.

Перебирая грамотцы, Михаил исподволь косился на клиента. Этот скошенный на бок нос, кривая рыжеватая бороденка, мрачные, глубоко посаженные глаза, да все повадки – проситель цедил слова этак небрежно, с нарочитою ленцою – не вызывали никакого доверия, однако Ратников старался исполнять свое дело честно.

– Ага… вот… «Оже станеть без вины на разбои», – взяв нужную грамоту, Миша с выражением зачитал вслух. – Будеть ли стал на разбои без всякой свады, то за разбойника люди не платять, но выдадядь и всего с женою и с детьми на поток и на разграбление.

– На поток и разграбление, говоришь? – зло прищурился жалобщик. – Не! Поищи-ка, давай, что другое.

– Хорошо, – спокойно кивнул Ратников. – Сейчас посмотрим… Секундочку… Ага… Вот, кажется, подходящее – «О поклепной вире».

– Во-во, – кривоносый явно обрадовался. – О поклепной!

– Аще будеть на кого поклепная вира, то же будет послухов семь…Есть у уличан семь свидетелей? Ну, в смысле – послухов?

– Хм… – Онфим Рыбий Зуб задумался. – Токмо трое.

– А троих мало! В законе ясно сказано – семь.

– Нет у них семи!

– Нет? Вот и славненько. Поскольку ты, Онфиме, у меня сегодня первый – скидка.

– Чего?

– Не три серебряхи, а две!

– Дорого берешь, одначе, – Онфим покривился, но тут же ухмыльнулся и махнул рукой. – Ладно. Вот те две, с вязью…

С вязью… два арабских дирхема. Черт возьми, неплохо для начала!

– А уж, коли поможет твоя писанина, отблагодарю, не сумлевайся. Онфим Рыбий Зуб слово держит!

– Осподине! – в горницу вдруг вбежал запыхавшийся молодой парень в телогрее из желтой овчины. – Пристава орденские… сюда идуть!

– Пристава? – кривоносый быстро встал и запахнул полушубок.

Ратников тоже проворно сгреб все свои принадлежности в объемистый плетеный короб.

– Ого, – уходя, обернулся на пороге Рыбий Зуб. – Похоже, и ты не очень-то приставов жалуешь.

Сказал, еще раз ухмыльнулся и, сплюнув через выбитый зуб, вышел.

А орденские так и не появились. То ли вовсе не сюда шли, то ли, увидав кривоносого, решили потолковать с ним посерьезней. Увидав… Ага, стал бы он их дожидаться, как же! Судя по всему, тот еще гусь этот Онфим! Тот еще…

Немного выждав, Михаил вновь вытащил все причиндалы, разложился… Правда, в этот день никого больше и не было. Зато на следующий…

Клиент, можно сказать, попер валом уже с самого утра, и кого только не было! Крестьяне с межевыми тяжбами, подравшиеся супруги, обиженный на весовую «заморский гость», обсчитанный нечестными хозяевами печник, даже бывший челядин, ныне, по хозяйской воле, обретший новый статус.

Ратников, естественно, не отказывал никому и, что греха таить, притомился, зато заработал за день немало… К вящей радости упыря-хозяина. Эх, надо было с ним договариваться на конкретную сумму, надо было, ну, да чего уж теперь – после драки кулаками не машут.

А самое-то главное – Михаил выспросил у «заморского гостя» про толмачей! Тот и рассказал – у весовой, примерно с месяц назад, объявились двое. Молодые парни, являются обычно ближе к вечеру, и не каждый день – нужно договариваться. Берут недорого, да и кормятся на чужом месте, потому и таятся – опасаются, как бы тамошние толмачи не набили б морды или того хуже.

– У весовой, говоришь? – быстро уточнил Ратников. – Это у той, что близ собора Иоанна Крестителя, что ли?

– Что ты, что ты! – рассмеялся торговец. – Куда им туда соваться – враз головенки открутят. Не, у речной пристани они крутятся, есть там одна корчма, вдовицы Матрены.

Вдовицы Матрены… Ратников запомнил.

– А тебя как же кличут, мил человек? – поинтересовался купец. – А то ведь будут спрашивать… И что отвечать? Писарь, что на Угрюмого Потапа дворище?

Угрюмый Потап – так звали хозяина постоялого двора. В точку!

А ведь и правда, о рекламе-то тоже следовало позаботиться. Да и… Не своим же именем называться, любым другим… Ан, нет, не любым! Надобно таким, чтобы… чтобы Максик Гордеев, его услыхав, мигом бы сюда мчался… Ммм… Что ж придумать-то? Быстрее надо, быстрее…

Ага! Пусть уж так… уж это-то имя Макс точно вспомнит.

– Владимир я, Путин – так зовут, потому что в пути родился.

– Владимир? – удивленно переспросил купец. – Язычник, что ль?

– Что ты – крещеный.

– А чего ж имя языческое?

Ратников пожал плечами:

– Привык. В крещенье-то я – Димитрий. Димитрий, Медведя Обрукова сын.

– Димитрий Медведев, значит… Ладно, оба твоих имени запомню.

Ратников только головой покачал после его ухода. Ну, надо же – выдумал! Попроще не мог? А, с другой стороны, зачем проще-то? Медведев-Путин – как раз то, что в данном случае и нужно!

В корчму вдовицы Матрены, что располагалась рядом с речной пристанью, Ратников отправился уже вечером – нечего было зря время тянуть! Двое толмачей, молодые парни… Кому и быть, как не тем, кого Михаил искал?

Наконец-то, наконец-то он встретится с Максом… и потом останется только вызволить Лерку – что будет, наверное, уж куда трудней. Да – и еще хотелось бы отправить Макса домой. Очень бы хотелось. Нужно искать Кривого Ярила, Кнута… Может быть, через Онфима по прозвищу Рыбий Зуб? Похоже, этот скользкий тип знал здесь, во Пскове, многие ходы-выходы.

Матрена оказалась дородной ухватистой теткой лет сорока—сорока пяти, в высоком кокошнике и темно-голубом, вышитом мелким бисером, сарафане, она лично встречала гостей у входа. Кому-то кланялась, кому-то – лишь кивала, а некоторых даже и выпроваживала, вернее – они сами уходили, едва ее завидев. Видать, когда-то тут натворили чего, вот хозяйка и осторожничала.

К Ратникову вдовица отнеслась, в общем, благосклонно – кивнув, улыбнулась – проходи, мол, не стой. Тут же побежал и служка – усатый молодец руки-оглобли – такому бы в поле с косой иль, на худой конец, за углом стоять с кистенем, а не тут, с мисками бегать.

– Квасок есть добрый, осподине, – изогнулся в угодливом полупоклоне халдей. – Вино – рейнское и мальвазеица, пироги с визигой, ушица.

– Тащи все! Но – понемногу, – прикинув собственную кредитоспособность, Михаил уселся на свободное местечко ближе к углу, между громко храпевшим, уронив голову на руки, детиной, похоже, уже укушавшимся, и приятным с виду мужчиной в опрятном полукафтанье из добротного фландрского сукна, с аккуратно подстриженной бородою.

– Сметанников, Опанас, – подвигаясь, с улыбкой представился сосед. – Фомы Сметаны сын. Слыхали, верно, про моего батюшку?

– Нет, не слыхал, – честно признался Миша. – А что, должен был бы?

И тут же, улыбнулся в ответ:

– Владимиром меня зовут. Во крещенье – Дмитрий.

Служка как раз принес кувшинчик и кружку.

– Винца? – тут же предложил Опанасу Ратников. – Ну, за знакомство.