Обещанная демону (СИ) - Фрес Константин

– Но магия тебя раздери! – с гневом и болью выкрикнул Эрвин. В глазах его стояло отчаяние. – Ты ведь умрешь, погибнешь, если его убить!..

Первый снова болезненно поморщился.

– Смерть, – произнес он, – это всего лишь немного боли. Немного боли никому еще не помешало.

– Вот же погибель!.. А где же его собственное сердце?!

– Ты думаешь, у таких людей есть сердца?..

– Ну, родила же его когда-то мать с невинным сердцем!..

– Полагаю, он его вынул и положил в стеклянную банку. И там оно и сгнило. Сколько лет прошло…

– Зачем, зачем ты это сделал?! – выкрикнул Эрвин в отчаянии, терзая волосы. – Ты убил себя! Ты принес себя в жертву, но в этой битве мы можем проиграть все! И ты падешь первым – и уже навсегда!

– Я выиграл шанс, – заметил Первый. – Шанс – это  тоже очень много. 

– Зачем… зачем ты это сделал…

– Затем, – яростно и хищно прорычал Первый, и лицо его налилось черной кровью, – что я лежал в своей могиле, и чертовы веревки душили меня, врезались в горло, а этот старый вонючий пень ходил по земле и хохотал над нами! И мне до третьей смерти захотелось свернуть ему шею, вцепиться зубами в его горло, чтобы он не смел скалить свои старые гнилые зубы!.. Легче гореть в адском пламени, легче отсечь себе руку, попавшую в капкан, чем слышать, как он дышит, отравляя все своим тлетворным смрадом! Нет большей муки, чем не знать покоя, понимая, что твой враг ходит не наказанным, а твой брат лежит неотомщенным! Вот почему! Это ты, Эрвин, можешь терпеть еще столетие, а  не могу! Злоба пожирает меня изнутри, как тысяча зубастых плотоядных червей! Она сжигает меня, мучает каждый миг – вот почему! Я отбыл свой срок, я перенес свое наказание, я сам решаю, когда кончится моя мука! Ради этого я готов и еще раз отдать сердце, да только у меня его больше нет!

– Но Элиза, – произнес Эрвин. – Чистое, невинное существо. Зачем ты впутал ее в нашу войну?

– Четырнадцатый тоже был НЕВИНЕН! – проорал Первый так яростно, что кровавые слезы брызнули из его глаз. – Невинен и доверчив! А она не такая. Она хитрее и осторожнее, и хорошо защищена, – Первый усмехнулся, смерил Эрвина взглядом. – За этой-то своей женщиной ты приглядишь как следует, или ее тоже постигнет участь первой?..

Глава 13. Невеста Эрвина

А с невестой Эрвина произошла пренеприятнейшая история.

Если бы Элиза спросила, и если бы Первый мог рассказать, то он обязательно бы – и со свойственной ему циничной радостью, что придает особо горький вкус подобного рода историям, – рассказал обо всем, что знал. Это грустная история о гордыне, гордости и выборе, который был тяжел и не так прост, как кажется.

Эрвин всегда был гордецом. Прекрасный и сильный рыцарь, истово верующий в справедливость и торжество ее, он так же истово верил и в людей, которые этого совсем не заслуживали, о, нет.

В те далекие времена он еще носил одежды важного господина, и всяк ему почтительно кланялся, встречая на улице. Крылья его и тогда были черны; но это не был цвет беды. И Эрвин отрицал Предназначенность, потому что был изрядным гордецом и верил, что разум, что ему дан, сильнее магии, что плещется в его крови. Впрочем, он и не пробовал, как может быть сладко предназначение. Не ведал радости слияния не только тел, но и душ. Не растворялся в чувствах. Не любил кого-то более, чем самого себя.

В этот непростой период он и повстречал красавицу Марьяну, девушку строгую, но цену себе знающую. Она была дочерью местного мелкого торговца, не слишком зажиточного человека. Девушкой она была слишком неприступной для того, чтобы кто-то смог покорить ее сердце, слишком добродетельной, чтобы обещаться кому-то в жены, и слишком прекрасной, чтобы Эрвин не обратил на нее внимание.

Ее лицо было словно поцеловано рассветом и написано самым талантливым художником в порыве божественного откровения. Ее золотые косы лежали венком на голове и были надежно прикрыты дорогим покрывалом. Платья ее, неизменно темные, черные или синие, всегда были строгими и скромными, но эта строгость была изумительно тонко подобранной оправой к возвышенной красоте девушки. В них она сияла ослепительно, как ограненный мастером бриллиант, и никого не смущало, что на девушке не было ни драгоценностей, ни мехов.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Она была из тех красавиц, что были строги не только ко всему свету, но и к себе. Своей судьбы она кротко дожидалась в своей комнате, у окна, вышивая разноцветными шелками платья для знатных дам. И ухаживания Эрвина – знатного, богатого и почитаемого всем городом человека, – она приняла кротко… или не очень? Было в ее кротости что-то такое холодное, такое неприступное и вынужденно-покорное, что хотелось победить, вырвать это неживое из ее души, из ее сердца, чтобы она ожила, подняла свои прекрасные глаза и улыбнулась.

Любая девушка на ее месте сомлела бы от восторга и легкой влюбленности, ведь Эрвин был красив, статен и могуч. Но не Марьяна. Она подала свою руку Эрвину так смиренно, как мученики отдают себя в руки палачей. Не такая  покорность была нужна Эрвину! Не такая!

Да и не нужна была ему безмолвная покорность девушки, которую он собирался назвать своей женой. Ему нужно было живое чувство, радость в ее взгляде и тепло в ее глазах. Мука безответной любви впервые коснулась его души, и Эрвин метался по ночам в душной постели, видя во снах свою холодную и тихую, как ледяная роза, невесту.

Он завалил Марьяну подарками, всем тем, чего у нее никогда не было, дорогими нарядами, золотыми украшениями, и она стала краше первых красавиц и богачек города. На ее прекрасном лице запечатлелась кроткая благодарность, она кланялась Эрвину, как своему господину, но его любовь и щедрость по-прежнему не могли растопить ее сердца. Глядя на нее, Эрвин словно сам умирал, затихал, лишался сил, и от этого страдал еще больше.

Тогда он впервые познал ревность, ведь красавица Марьяна превратилась его стараниями в очень богатую и завидную невесту, и на нее начали засматриваться и князья, и молодые повесы. Эрвин мрачнел; вот сейчас он горячо желал, чтобы Марьяна оказалась его Предназначенной! Чтобы предназначение ее открыло ей глаза и разожгло в сердце любовь. Он хотел налететь на нее, рвануть платье, растерзать его и обнаружить на ее спине знак Предназначенности! Исцеловать ее трепещущую спину, растрепать золотые косы, исцеловать ее прекрасное, кроткое лицо, стыдливо заалевшие щеки! Но один взгляд на Марьяну остужал его горячечное желание, умертвлял пылкое безумие. Подвергшаяся такому унижению, гордая Марьяна  могла стать еще холоднее, еще отстраненнее, еще тише и покорнее, и застыть навсегда под маской кроткой покорности. Нет, нет! Только не это!

Молоденькая рыжая служанка Марьяны, кудрявая, как распустившийся одуванчик, видя, как мается Эрвин, очень его жалела.Сердечко ее болело так же, как его сердце, и она всеми силами старалась облегчить его страдания.

– Я видела, – как-то раз сказала она Эрвину, – как к госпоже приходил молодой человек и приносил ей клетку с канарейкой. Такая забавная птичка!.. Госпожа очень смеялась, глядя, как та прыгает по жердочкам и смотрит глазками-бусинками, забавно наклоняя головку. Вот бы и вам найти какое-нибудь забавное животное! Госпожа бы позабавилась и смягчилась к вам.

Слова эти Эрвину и понравились, и больно ранили.

С одной стороны, ясно, что хочет его избранница – какое-то развлечение, живую душу, – а с другой стороны… какой-то красавец обошел его! И Марьяна принимает его ухаживания! Кто же это таков?! Кто вхож в дом к его невесте?!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Однако тревожные мысли забылись в предвкушении радости. Эрвин купил у ловца клетку побольше, а в ней – двух снегирей, больших и красивых, как ягоды на снегу, и с этим подарком пошел к Марьяне.

Но в тот день, на который он возлагал большие надежды, совсем не задался.

Марьяна была одна. Жарко горел камин. А сама девушка в своем роскошном бархатном платье неторопливо заметала обгоревшие желтые перышки на полу…

Отчего-то неприятность, случившаяся с канарейкой, Эрвина потрясла. То ли оттого, что это развлечение, которое Марьяне нравилось, со слов служанки, стоило для нее так недорого.  То ли оттого, как тревожно забились в клетке снегири. То ли оттого, что ему показалось, что девушка нарочно бросила птичку в камин, развлекаясь. Да только птиц он ей не отдал. Выставил клетку на подоконник и открыл  дверцу.