За что? - Лидия Чарская

— Lydie! Займи хорошенько барышень! — обращается она теперь ко мне и тотчас же устремляется навстречу новым гостям.

Что мне сделать с ними, со всей этой шестеркой, в беспримерно чистых пикейных платьицах, в свежих желтых ботинках и в прическах, а la кренделек? Как мне быть с этой шестеркой, не говорящей ни слова по-русски? Какой чумичкой кажусь я им, должно быть, в моей затрапезной матроске и в простой соломенной шляпе, болтающейся, по обыкновению, за спиной!

Я набираю воздуху в грудь, как можно больше, и говорю мрачно по-французски:

— Пойдем, я покажу вам наш сад. Пикейные барышни разом изъявляют свое согласие.

— Yes! Yes![20] В сад!.. Отлично! — лопочут они. Две из них идут в авангарде, две по обе стороны меня, точно два жандарма около преступника, две замыкают шествие. В таком виде мы обходим весь сад, мерно, большими шагами, прямо глядя перед собой. Англичанки при этом шагают как настоящие гренадеры. И ноги у них такие огромные в желтых туфлях!

В торжественном шествии мы доходим вплоть до пруда. На пруде качается крошечная лодочка. Мне строго запрещено кататься в ней, но для такого дня и в виду посещения пикейных барышень я могу сделать некоторое исключение.

— Mesdemoiselles! Я предлагаю покатать вас в лодке, — говорю я, в тайной надежде, что они откажутся. Но, к ужасу моему, они сразу изъявили согласие, все разом, все шестеро! И едва я успела вскочить в лодку, как они все, с проворством лягушек, попрыгали в нее.

Делать нечего! Расплачивайся за твою торопливость, бедненькая принцесса!

Я беру в руки весла и начинаю грести. Сначала все идет отлично. Мы скользим по воде. Англичаночки притихли и смотрят широко-раскрытыми глазами на мутную зеленую жижицу, которая колышется по обе стороны лодки! Но вдруг… стоп! Что это? Мы сидим на мели в самом лучшем виде. В отчаянии я начинаю работать веслами с видом настоящего матроса. Но лодка не движется. Я еще работаю — и все-таки не движется.

Ах ты, Господи! Что же делать? — Если бы их было чуточку меньше, лодка пошла бы. Но целых шесть англичанок, хотя и тощих и худых — ведь это порядочный груз! И меня охватывает жгучая злоба против злополучной шестерки.

— Зачем вас так много! — разражаюсь я вне себя ох злости внезапным криком. — Было бы вас двое, трое, и лодка бы сошла с мели!

— O, yes? yes! — залопотали с самым невинным видом, англичанки, ни слова не понимавшие по-русски и, воображая, должно быть, что я говорю им что-то очень приятное.

— Тьфу! — окончательно выхожу я из себя и со злостью так ударяю по воде веслом, что в один миг целые миллиарды брызг окатили всех сидевших в лодке. Англичанки дико взвизгнули и подались назад. Их белые пикейные платьица шигом покрылись зелеными пятнами, отвратительными, как лягушки.

Зато лодка, от движения в ней сидящих, медленно сошла с мели и под мерными ударами моих весел прямо пошла к берегу. Через минуту мы были уже там. Но, Боже мой, в каком виде оказались мои англичанки! Младшие из них горько плакали, глядя на свои испорченные костюмы. Старшие смотрели на меня такими глазами, какими обыкновенно смотрят на тигра, когда он попадается навстречу безоружному путнику в лесу…

Назад к дому мы уже не шли тем торжественным маршем, каким обходили сад… По крайней мере у моих англичанок был очень понурый вид…

В дубовой аллее нам встретилась «она», окруженная целым обществом нарядных дам и кавалеров.

— Lydie! Что это значит? — в ужасе прошептали ее губы при виде плачущих младших англичанок в запятнанных платьях и сурово молчавших и надутых их старших сестер.

— Мы катались в лодке, maman… и… и…

— Вы не умеете держать себя в обществе, ma chêre! Поэтому ступайте ко мне в комнату и сидите пока вас не позовут оттуда! — произнесла она взволнованно и резко.

Вся красная от смущения, я быстро повернулась и пошла. Мне хотелось провалиться сквозь землю. Моя бедная маленькая душа разрывалась на части. Но ни одной слезинкой, не единым вздохом я не показала, как тяжело мне было в душе. Гордо и спокойно пришла я в комнату. Но здесь и гордость, и спокойствие сразу точно испарились. Я бросилась на кушетку с головой, трескавшейся на части от самых ужасных мыслей, с душою растерзанной, как никогда, и громко разрыдалась.

«Наказать меня! Лидию Воронскую! Меня, маленькую принцессу! Божка семьи! О! И при том на глазах чужих! Лиза! Оля! Лина! Ульяша! Зачем вы допустил отнять меня от вас, взять и увезти! Господи! До чего я несчастна!» — громко причитала я сквозь слезы.

— Маленькая русалочка! О чем вы горюете? — раздался надо мною знакомый голос с иностранным акцентом.

Я быстро вскочила с дивана и подняла голову.

Верхом на подоконнике сидел Большой Джон. Его длинные ноги болтались, одна в комнате. другая в саду. Лицо улыбалось широкой улыбкой. Острые серые глаза-иглы внимательно и зорко глядели на меня.

— Большой Джон! Спасите меня! — обратилась я к нему, вытирая глаза.

— В чем дело, маленькая русалочка?

— Меня наказали… при всех… прогнали сюда… И все это из-за противных пикейных англичанок.

— Каких? Каких? — расхохотался Большой Джон.

— Пикейных! Разве вы не видели их? Отвратительные чопорные создания! С рыжими волосами… с глазами на выкате… О, какие они гадкие все шестеро, точно лягушки!.. Но вы не можете понять меня, — внезапно опомнившись, проговорила я, — ведь вы не видели их…

— Напротив, не только видел, но и знаю их! — усмехнулся в ответ Большой Джон.

— Как так? — удивилась я. — Вы знаете этих шестерых противных англичанок? Бррр!

— Еще бы! Конечно видел и знаю, потому что они мои родные сестры! — во весь голос расхохотался Джон.

Ах!

Я села на пол и закрыла лицо руками.

— Не смущайтесь, милая, маленькая русалочка! — произнес Большой Джон, разом очутившись в комнате и опускаясь рядом со мною на пол. — Было бы хуже, если бы вы похвалили их, не считая достойными вашей похвалы… похвалили бы, желая сделать приятное вашему длинноногому другу. Ведь вы меня считаете вашим другом, не правда ли, русалочка? Я вижу, как доверчиво смотрят на меня ваши глазки. И в качестве друга я иду к вашей belle-mere[21] и попрошу у нее прощение за вас.

— Я не хочу, просить прощения! — буркнула я себе под нос.

— Очень хорошо быть гордой, русалочка, но все же не мешает покаяться в своей вине, когда чувствуешь себя немножко виноватой. Как вы думаете по этому поводу?

И он состроил такую потешную физиономию при этом, что я невольно громко расхохоталась. Потом, не дожидаясь моего ответа, вскочил на подоконник, быстро прыгнул за окно, а через минуты две уже принес мне прощение мачехи.

В этот вечер я ни на секунду не разлучалась с Большим Джоном. Я полюбила его как брата, несмотря на то, что видела во второй только раз. Впрочем, его нельзя было не любить. Он был душою общества в этот вечер. Он помогал «солнышку» устраивать фейерверк, помогал мачехе занимать гостей и, что всего удивительнее, растормошил своих пикейных сестриц, которых я в душе окрестила «шестью спящими девами». По крайней мере, он заставил их бегать и в горелки, и в жмурки, и в пятнашки, наравне со мною. За ужином мы сели рядом. Он болтал и дурачился во всю. Я была в восторге, но мне ужасно хотелось придумать что либо смешное, чтобы завладеть общим вниманием, как завладел им Джон. Его лавры не давали мне покоя. Случай не замедлил представиться.

Посреди стола стояла большая миска с простоквашей. Одна из сестричек потянулась к ней.

— Нет, не берите простокваши, мисс Мэгги, — вскричала я с громким смехом, кидая предательский взгляд в сторону моей гувернантки, которая сидела по другую руку Большого Джона, — не берите простокваши, она нужна для mademoiselle Тандре. Mademoiselle моется простоквашей каждый вечер, чтобы получить белый и нежный цвет лица!

И сказав это, я расхохоталась на весь стол. Лицо «кикиморы» покраснело. а потом разом побледнело. Но никто не откликнулся на мой смех. Неловкое молчание воцарилось за столом. И вдруг, после продолжительной паузы, голос Большого Джона произнес над самым моим ухом:

— А ведь маленькая русалочка не должна была говорить этого…

Жгучий стыд охватил мою душу и прожег ее насквозь дотла, Я молча опустила голову, не зная, что сказать, что сделать. Потерять во мнении моего нового друга было бы теперь ужасным несчастьем в моих глазах. Но у меня тотчас же созрело решение: я быстро вскочила со своего места, подбежала к Тандре, крепко обняла ее сухую, жилистую шею и, наскоро чмокнув ее в щеку, шепнула:

— Ради Бога простите! простите! Я не хотела вас обидеть… Это у меня вырвалось так, нечаянно…

— Я не сержусь на вас, милое дитя! — поспешила ответить француженка.

Спустя секунду, я уже сидела на своем прежнем месте и, вся, сияя, спрашивала моего соседа:

— Ну что, довольны вы теперь мной, Большой добрый Джон?